Да, есть корабли. Преступников, взятых на войне пленных, всякого рода беглых брали в корабельщики, ибо занятие это еще опасней, чем быть воином. В битве на сухопутье всегда остается возможность убежать и выжить, а морские пучины бездонны, населены чудовищами, так что, когда стрясется беда, не остается никого поведать о ней. Да, есть корабли. Но они принадлежат финикийским купцам. Илия – не пленный, не каторжанин, не беглый. Он – тот, кто осмелился возвысить свой голос против Ваала. Если это выяснится, его обезглавят и выбросят за борт, ибо моряки поклоняются Ваалу, насылающему шторма и бури. Стало быть, в сторону моря идти нечего. На север путь заказан, там – Ливан. И на восток – тоже: там уже на протяжении жизни двух поколений кипит междоусобная распря нескольких племен Израилевых. * * * Илия вспомнил, какое спокойствие осеняло его душу, когда солдат готовился пустить стрелу. Что такое смерть в конечном счете? Всего лишь мгновение. Даже если он почувствует боль, она тотчас же исчезнет, и Господь примет его в лоне Своем. Он лег наземь и долго смотрел на небо. Подобно левиту, тоже хотел заключить с самим собой пари. Нет, не о том, существует ли Бог – в этом он не сомневался, – а о смысле собственной жизни. Он видел горы, видел землю, выжженную непрекращающейся засухой, о которой возвестил ему ангел, но благодаря тому, что много лет подряд шли благодатные дожди, все еще сохранявшую кое-где свежесть. Видел Хораф, чьи воды скоро обмелеют. Исполненный благоговения и любви, он прощался с миром и просил Бога упокоить его душу, когда настанет время. В чем смысл моего бытия, спросил он себя и не нашел ответа. Куда же мне идти, спросил он себя и обнаружил, что обложен со всех сторон. Что ж, завтра он возвратится и предаст себя в руки врагов, хотя страх смерти вновь вернулся к нему. Он попытался возвеселить свою душу мыслью о том, что еще несколько часов будет жить. Не получилось, ибо он только что обнаружил, что человек – едва ли не всегда – лишен способности принимать решение. Проснувшись наутро, Илия вновь взглянул на Хораф. Завтра или через год река пересохнет, и в ложе реки вместо воды останутся мелкий песок и круглые камешки. Останется название, и жители по-прежнему будут говорить о Хорафе как о реке, а указывая кому-нибудь дорогу, пояснять: «…Это на берегу ближней реки». Путники придут сюда, увидят мелкий песок и круглые камешки и подумают: «Видно, когда-то, в незапамятные времена, здесь протекала река». Не будет только самого главного и единственного, что делает реку рекой, – не будет струения ее вод, утоляющих жажду. Вот и души – в точности как реки и растения – нуждаются в особом орошении надеждой, верой, смыслом жизни. Когда этого не происходит, душа засыхает, хоть тело и продолжает жить, и люди могут тогда сказать: «Видно, когда-то и в нем была человеческая душа». Но сейчас было не время размышлять об этом. Илия снова вспомнил свой разговор с левитом перед тем, как они вышли из конюшни: зачем умирать тысячу раз, если довольно и одного? Ему сейчас достаточно дождаться стражников Иезавели. Они придут, в этом нет никаких сомнений, ибо не так уж много мест, куда можно убежать из Галаада. Злоумышленники неизменно стремились в пустыню – где всего через несколько дней их настигала смерть – или на берега Хорафа, где их вскоре могли обнаружить и схватить. Так что в скором времени стражники будут здесь. И он обрадуется, увидев их. * * * Он выпил немного воды, чистой и прозрачной. Умылся и отыскал тень, где можно будет дождаться прихода стражников. Человеку не совладать с судьбой – он вот попробовал и проиграл. Несмотря на то что священник признал в нем пророка, он решил заняться плотницким ремеслом, и вот – Господь вернул его на уготованную ему стезю. Что ж, не он первый попытался изменить предначертания Бога. У него был друг, обладавший прекрасным голосом, которому родители не разрешили стать псалмопевцем, считая, что это роняет честь семьи. Девочка, с которой он в детстве дружил, была одарена чудесными способностями танцовщицы, но отец с матерью не позволили развивать этот дар, боясь, что царь возьмет ее ко двору – а ведь никто не знает, сколько продлится его правление. Да и жизнь при дворе считалась предосудительной и грешной – девушку потом никто замуж не возьмет. «Человек рожден обмануть свой удел». Бог влагает в души только невыполнимые задачи. Почему? Потому, наверно, чтобы не пресеклась традиция. Нет, это скверное объяснение. Жители Ливана достигли большего, нежели мы, ибо нарушали обычай мореплавателей. Весь мир строил корабли одного и того же типа, а они решили сделать что-нибудь другое. Много кораблей погибло в море, но ливанцы все же добились совершенства и теперь стали первыми в мире купцами. Они дорого заплатили за то, чтобы приспособиться, но дело того стоило. Быть может, человек изменяет своей судьбе оттого, что Бога не случилось поблизости. Кто, как не Он, вселил когда-то в души людей мечты о временах, когда все было возможно, вселил – и отправился заниматься иными делами. А мир преобразился, и жизнь сделалась трудней, Господь же не стал изменять мечты человеческие. Бог – далеко. И все же если иногда Он отправляет своих ангелов разговаривать с пророками, значит, здесь, на земле, еще осталось что-то такое, к чему надо приложить руки. Так каков же ответ? «Быть может, дело в том, что отцы наши ошибались и боятся, как бы мы не повторили их ошибки. Или, быть может, они никогда не ошибались и не знают, как помочь нам, если мы окажемся в затруднительном положении». Это уже ближе. Рядом с ним несла свои воды река, кружили в поднебесье вороны, какие-то растения отстаивали свое право жить на этой бесплодной песчаной почве. Если бы они слышали, как говорили его предки, что услышали бы они? А вот что. «Река, отыщи иное русло своим чистым водам, отражающим сияние солнца, а не то пустыня вскоре иссушит тебя», – сказали бы речные божества, если бы существовали. «Вороны, в лесах вы найдете себе пропитание скорей, чем среди песка и камней», – сказали бы птичьи божества. «Растения, бросайте свои семена подальше, ибо в мире множество плодородных и на славу орошаемых земель», – сказал бы бог лугов и полей. Однако и у реки, и у растений, и у воронов – один из них как раз присел неподалеку – хватило отваги делать то, что другие реки, птицы, цветы считали невозможным. Илия поглядел на ворона. – Я учусь науке постижения. Хотя плодами ее не воспользуюсь, потому что обречен на смерть, – сказал он ему и, казалось, услышал в ответ: – Видишь, как все просто. Нужно всего лишь не бояться. Илия рассмеялся, оттого что наделил бессловесную тварь даром речи. Этой забавной игре научился он у женщины, которая пекла хлеб. Он решил продолжить: задавать вопросы и самому себе отвечать на них, наподобие всезнающего мудреца. Но ворон взлетел. Илия же по-прежнему ждал прихода воинов, потому что семи смертям не бывать. Довольно будет и одной. * * * День минул, и ничего не произошло. Неужели забыли, что злейший враг Ваала – еще жив? Почему Иезавель, которая наверняка знает, где он, не преследует его? «Потому что я видел ее глаза и понял, что она мудра. Если я умру, то стану мучеником за Господа. А если меня будут считать всего лишь беглецом, то прослыву трусом, не верящим в собственные слова». Именно таков и был замысел царицы. * * * Незадолго до того как стемнело, ворон – может быть, тот самый? – опустился на то же место, где сидел утром, и выронил – не нарочно – кусочек мяса, который держал в клюве. Илия счел это чудом. Он кинулся к дереву, схватил мясо и съел его. Он не знал и не хотел знать, откуда оно взялось, – ему просто хотелось немного утолить голод. Но ворона не спугнуло его резкое движение. «Он знает, что я умру с голоду, – подумал Илия. – Он кормит свою добычу, чтобы потом устроить себе настоящее пиршество». Иезавель тоже подкармливает веру в Ваала историей о бегстве Илии. И так вот некоторое время провели они – человек и ворон, – разглядывая друг друга. Илия вспомнил свою утреннюю игру. – Знаешь, мне хочется поговорить с тобой, ворон. Сегодня утром я подумал, что и души нуждаются в пище. Если моя душа еще не умерла с голоду, значит, ей есть еще что сказать. Ворон был неподвижен. – А если так, я должен выслушать ее. Потому что больше мне говорить не с кем. Илия представил, что он – ворон, и как бы от его лица спросил: – Чего ждет от тебя Господь? – Ждет, что я стану пророком. – Так говорят священники. Но это вовсе не значит, что именно этого желает Бог. – Нет, именно этого. Не зря же появился у меня в мастерской ангел. Не зря он велел мне пойти к Ахаву. Не зря слышались мне в детстве голоса… – …которые каждый слышит в детстве, – перебил ворон. – Но не каждый видел ангела. На этот раз ворон не ответил. Но спустя небольшое время птица – а верней сказать, собственная душа Илии, грезившего наяву от зноя и одиночества, какие бывают только в пустыне, – нарушила молчание. – Помнишь ту женщину, что пекла хлеб? – спросил он себя. * * * Еще бы не помнить. Она попросила его изготовить несколько деревянных подносов. А дожидаясь, покуда Илия выполнит заказ, сказала, что, выпекая хлеб, по-своему выражает присутствие Бога. – И я заметила, что ты испытываешь то же самое чувство. Ибо ты работаешь, а на устах у тебя улыбка. Женщина делила весь род людской на тех, кто радуется тому, что делает, и тех, кто жалуется. Они уверяют, что проклятие, насланное Богом на Адама, есть единственная истина: «Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей». Они не получают удовольствия от работы, а в праздники, когда полагается отдыхать, томятся от скуки. И слова Господа они твердят в оправдание своей никчемной жизни. И не помнят, что Он сказал Моисею: «И даст тебе Господь изобилие на земле, которую Он клялся отцам твоим дать тебе». * * * – Да, еще бы мне не помнить ту женщину! Она угадала: мне и в самом деле отраден был мой труд. – Каждый собранный им стол, каждый сколоченный им табурет помогал ему лучше постигать, крепче любить жизнь. И он понял это только теперь. – Женщина сказала, что разговаривает с теми вещами, которые создает, и я, помнится, был удивлен, когда понял, что столы и стулья способны отвечать – ибо я вкладывал в них лучшее, что есть в моей душе, и взамен получал мудрость. – Если бы ты не был плотником, ты не мог бы вкладывать душу в предметы неодушевленные, не мог бы притвориться, будто это ворон говорит с тобой, не мог бы понимать самые лучшие, самые разумные его мысли, – был ответ. – Там, в мастерской, открыл ты, что священное пребывает везде и во всем.