– Стреляй! Убей ее, Земля тебя поглоти, пока… – Ты что творишь? – Раск наконец заметил, что происходит. Он поворачивается. Слишком поздно. Внизу, у тебя под ногами – и у всех – начинается дрожь. Поначалу ее трудно заметить. Нет предварительного резкого звука сэсуны, как если бы дрожь шла от земли. Вот почему люди боятся таких, как ты, потому что ты за пределами ощущения и подготовки. Ты – неожиданность, как внезапная зубная боль, как сердечный приступ. Вибрация того, что ты делаешь, поднимается быстро, превращается в гул напряжения, который можно слышать ушами, ощущать ногами и кожей, если нет сэссапин, но к этому моменту уже слишком поздно. Карра хмурится, глядя на землю у себя под ногами. Женщина с арбалетом замирает в момент перезарядки. Она, выкатив глаза, смотрит на то, как дрожит тетива. У тебя под ногами круг инея радиусом в два фута покрывает утрамбованную землю. Твои волосы легко вздымаются на крепчающем ветру. – Ты не можешь, – шепчет Раск, глаза его расширяются при взгляде на твое лицо. (Ты не знаешь, на что ты сейчас похожа, но, судя по его глазам, это должно быть ужасно.) Он мотает головой, словно отрицание может что-то остановить, делает шаг назад, затем еще один. – Иссун. – Это ты его убил, – говоришь ты Раску. Иррационально. Ты обращаешься к нему, хотя говоришь «ты» всему городу. Раск не пытался убить тебя, он не имеет отношения к смерти Уке, но попытка убить тебя спустила с цепи что-то дикое, яростное и холодное. Вы трусы. Вы звери. Вы глядите на ребенка и видите добычу. Какой-то частью сознания ты понимаешь, что в смерти Уке виноват Джиджа, но Джиджа вырос здесь, в Тиримо. Что за ненависть может заставить мужчину убить своего сына? Она исходит отовсюду вокруг тебя. Раск втягивает воздух. – Иссун… И тут дно долины разверзается. Первого толчка достаточно, чтобы все, кто стоял, попадали на землю, а все дома в Тиримо зашатались. Затем дома дрожат и дребезжат, когда толчок переходит в длительную ровную дрожь. Тележная мастерская Сайдера обрушивается первой, старые деревянные рамы дома сползают с фундамента. Изнутри доносятся крики, какая-то женщина успевает выбежать, прежде чем дом обрушивается внутрь. В восточной части города, самой близкой к отрогам гор, обрамляющих равнину, начинается оползень. Участок восточной стены общины и три дома погребены под внезапным потоком грязи, деревьев и обломков скал. Глубоко под землей, там, где никто, кроме тебя, не может этого почувствовать, глиняные стены подземного водопровода, снабжающего городские колодцы, трескаются. Водопровод начинает протекать. Люди через много недель осознают, что в это мгновение ты убила город, но вспомнят, когда пересохнут колодцы. Те, кто переживет следующие несколько мгновений, как-то поймут. От твоих ног начинает распространяться круг инея и снежной метели. Быстро. Первым он настигает Раска. Он пускается бежать, когда край твоего круга накатывает на него, но он стоит слишком близко. Он настигает его на середине рывка. Его стопы покрываются льдом, ноги каменеют, иней пожирает его вверх по позвоночнику, и в мгновение ока он падает наземь, как камень, такой же пепельно-серый, как и его волосы. Следующим круг поглощает Карру, который продолжает орать, чтобы кто-то убил тебя. Крик застывает в его глотке, когда он падает, заледенев в мгновение ока, последнее тепло выходит из него сквозь стиснутые зубы и замерзает на земле, когда ты крадешь у нее тепло. Конечно, ты убиваешь не только своих соседей. Птичка, сидевшая на соседнем заборе, тоже падает, замерзшая, на землю. Трава хрустит, земля твердеет, воздух шипит и воет, когда влагу и плотность вытягивают из ее сущности… но никто и никогда не плакал по дождевым червям. Быстро. По улице Семи Зим проходит порыв ветра, заставляя деревья шелестеть, а всех вокруг кричать от страха, когда они осознают, что происходит. Земля не перестает дрожать. Ты качаешься вместе с ней, но поскольку ты знаешь ее ритм, тебе легко балансировать вместе с ней. Ты делаешь это не раздумывая, поскольку в тебе осталось место только для одной-единственной мысли. Эти люди убили Уке. Их ненависть, их страх, их ничем не объяснимая жестокость. Они. (Он.) Убили твоего сына. (Джиджа убил твоего сына.) Люди выбегают на улицы, вопя и не понимая, почему не было предупреждения, и ты убиваешь всякого, кто слишком глуп или слишком испуган, чтобы подойти близко. Джиджа. Они Джиджа. Весь этот ржавый город Джиджа. Однако две вещи спасли обшину, по крайней мере бо?льшую ее часть. Первая – это то, что бо?льшая часть домов не рухнула. Тиримо слишком беден, чтобы строить из камня, но большинство его строителей были добросовестны и получили хорошую плату, чтобы строить дома согласно технологии, рекомендуемой камнелористикой: подвесной каркас, центральная балка. Второй – линия тектонического дефекта, которую ты сейчас разрываешь силой мысли, на самом деле проходит в нескольких милях западнее. Из-за этого бо?льшая часть Тиримо выживет, по крайней мере пока колодцы не пересохнут. Из-за этого. И из-за испуганного, прерывистого крика маленького мальчика, когда его отец выбегал из бешено качающегося здания. Ты тут же поворачиваешься на крик, привычно, ориентируясь по своему материнскому слуху. Мужчина обнимает мальчика обеими руками. У него даже нет путевого рюкзака; единственное, что он подумал сделать, – схватил своего ребенка. Мальчик совсем не похож на Уке. Но ты неотрывно смотришь, как мальчик мечется и тянется к дому, где мужчина забыл что-то важное (любимую игрушку? мать мальчика?), и, наконец, внезапно ты думаешь. А потом ты останавливаешься. Потому что о, Земля безжалостная… Смотри, что ты наделала. Толчки прекращаются. Воздух снова шипит, на сей раз потому, что теплый, более влажный воздух врывается в пространство вокруг тебя. Земля и твоя кожа внезапно становятся мокрыми от конденсата. Гул долины затихает, остаются только вопли и треск ломающегося дерева, да еще сирены, которые слишком поздно, одиноко завыли. Ты закрываешь глаза, страдая, дрожа и думая. Нет. Это я убила Уке. Тем, что была его матерью. На твоем лице слезы – а ты думала, что не можешь плакать. Но теперь между тобой и воротами никого нет. Привратники, кто мог, разбежались. Кроме Раска и Карры, еще несколько слишком замешкались. Ты взваливаешь рюкзак на плечо и идешь к открытым воротам, отирая лицо рукой. Ты улыбаешься, хотя это горько и больно. Ты не можешь не признать иронии случившегося. Ты не хотела ждать, пока смерть придет за тобой. Верно. Дура. Дура. Смерть всегда была рядом. Смерть – это ты. * * * Никогда не забывай, что ты такое. Табличка первая: «О выживании», стих десятый. 4 Сиенит, огранена и отшлифована Какое же дерьмо, думает Сиенит, скрывая мысли за щитом милой улыбки. Однако она не позволяет своей обиде проступить на лице. Она даже не шелохнется в кресле. Ее руки – четыре пальца украшены простыми кольцами из карнеола, белого опала, золота и оникса – лежат на коленях. Шпату не видно их из-за стола. Она могла бы стиснуть их в кулаки, если бы Шпат не была так умна. Она этого не делает. – Коралловые рифы действительно вызов, ты сама это понимаешь, – говорит Шпат. В ее руках большая деревянная чашка сафе, она улыбается поверх края. Она прекрасно знает, что прячется за улыбкой Сиенит. – Это не обычный камень. Коралл порист и гибок. Точного контроля, который требуется для его разрушения, без того чтобы вызвать цунами, трудно достичь. Сиен способна сделать это даже во сне. Даже двухколечник может. Любая галька это может – впрочем, не без существенных побочных разрушений. Она берет собственную чашку, крутит деревянное полушарие в пальцах, чтобы они не дрожали, затем отпивает глоток. – Я ценю, что вы назначили мне ментора, старшая. – Не ценишь. – Шпат тоже улыбается, отпивает из своей чашки сафе, край которой в этот момент окаймляется розовым. У них словно личное состязание, этикет против этикета, лучшая самодовольная улыбка получает все. Поскольку всем понятно, о чем на самом деле идет речь. Это не сглаживает обиду, но дает Сиен некую удовлетворенность. По крайней мере ее новый «ментор» десятиколечник. Также приятно сознавать, что ее так ценят. Из этого она черпает крохи самоуважения – все, какие может. – Он недавно завершил круг по Южному Срединью, – ласково продолжает Шпат. В теме разговора нет ничего ласкового, но Сиен ценит потуги старшей женщины. – Обычно мы даем ему больше отдыха, прежде чем снова отправить в путь, но губернатор квартента настаивает, чтобы мы разобрались с блокадой гавани Аллии как можно скорее. Эту работу сделаешь ты, он будет просто направлять. Дорога туда займет чуть больше месяца, если не будешь много отклоняться от маршрута и ехать не спеша. Торопиться ни к чему, поскольку коралловый риф стал проблемой не вчера. При этих словах Шпат пусть на мгновение, но показывает настоящее раздражение. Квартент-губернатор Аллии, или, возможно, Лидер Аллии, наверняка особенно надоедлив. За те годы, пока Шпат была ее назначенным старшим, Сиен никогда не видела, чтобы та выказывала что-то большее, чем кривая улыбка. Они обе знают правила: орогены Эпицентра – имперские орогены, черномундирники, те, которых не следует убивать, как бы там их ни называли люди, – должны быть всегда вежливы и профессиональны. Орогены Эпицентра должны распространять вокруг себя уверенность и компетентность всегда, когда находятся на людях. Орогены Эпицентра никогда не должны выказывать гнева, поскольку это заставляет глухачей нервничать. Только Шпат никогда не использовала бы такое ругательство – глухачи, – но потому Шпат и старшая, и ей даны полномочия инспектора, в то время как Сиенит лишь шлифует свои углы. Она должна продемонстрировать больший профессионализм, если хочет получить работу Шпат. И, видимо, придется сделать еще кое-что. – Когда я с ним встречусь? – спрашивает Сиенит. Она отпивает сафе, чтобы ее вопрос звучал небрежно. Просто разговор старых подруг. – Когда пожелаешь. – Шпат пожимает плечами. – Он живет в доме старших. Мы послали ему инструкцию и просьбу о присутствии на этой встрече… – Снова она кажется слегка раздосадованной. Вся ситуация должна быть для нее ужасной, просто ужасной. – …Но, возможно, он пропустил сообщение, поскольку, как я сказала, он отдыхает от объезда. Путешествовать через Ликешские горы в одиночку непросто. – В одиночку? – Пятиколечникам и выше больше не требуется напарник или Страж для путешествий вне Эпицентра. – Шпат отпивает из чашки, не видя потрясения Сиенит. – В этот момент мы считаемся достаточно стабильными в нашем владении орогенией, чтобы получить толику самостоятельности. Пять колец. У нее четыре. И бредятина, что количество колец связано со степенью контроля орогении. Если у Стража есть сомнения насчет того, что ороген будет следовать правилам, то ороген не получит даже первого кольца, не то что пятого. Но… – Значит, будем только я и он. – Да. Нам показалось такое сочетание наиболее эффективным в данных условиях. Конечно. Шпат продолжает: – Ты найдешь его в Точеном Выступе. – Это комплекс зданий, в котором живет бо?льшая часть старших Эпицентра. – Главная башня, верхний этаж. Отдельных помещений для высших орогенов нет, поскольку они так редки – он единственный десятиколечник в настоящий момент, – но мы, по крайней мере, смогли выделить ему там помещение побольше. – Спасибо, – говорит Сиен, снова вращая чашку. – Я навещу его после этого. Шпат молчит – долго. Ее лицо становится еще более приятно-непроницаемым, чем обычно, и это предупреждение для Сиенит. Затем Шпат говорит: – Как десятиколечник он имеет право отказаться от любой миссии, если она не чрезвычайна. Ты должна это знать. Минутку. Пальцы Сиен прекращают вращать чашку, она быстро поднимает глаза, встречаясь со взглядом старшей женщины. Неужели Шпат говорит именно то, что хочет сказать? Быть не может. Глаза Сиен сужаются, она больше не пытается скрыть подозрений. И все же. Шпат показала ей выход. Почему? Шпат еле заметно улыбается. – У меня шестеро детей. – А. Значит, больше ничего сказано не будет. Сиен делает еще один глоток, пытаясь не морщиться от меловой крошки на дне чашки. Сафе питательно, но это не тот напиток, которым наслаждаются. Он делается из растительного молочка, которое меняет цвет в присутствии любого загрязнителя, даже слюны. Его подают гостям на встречах, поскольку, ну, он безопасен. Жест вежливости, показывающий: я не отравлю тебя.