– И это понятно, – улыбнулся Констанций. – Говорят, она хороша собой. – Зенобия – женщина потрясающей силы и красоты, – с особенным вдохновением произнес Модест Юстус, и Теодор это заметил: – Ты говоришь о ней с чувством, большим, чем уважение. – Да мне бы такую жену, я был бы счастливее всех богов! – пылко воскликнул Модест и вдруг осекся: – Но это никого не касается, кроме меня. – Было бы интересно услышать о деяниях Зенобии от очевидца, – сказал Констанций. – Она объявила своего малолетнего сына царем, а себя – регентом. Когда персы, пользуясь гибелью Одената, напали на Пальмиру, царица сама повела войска в бой! – с пафосом произнес вигил. – Персы были разбиты, а царство Зенобии приросло северной Месопотамией. На пирах она пьет вино наравне с мужчинами, а в охоте на диких зверей нет ей равных! – Трудно понять, что здесь правда, а что вымысел, – засомневался Теодор. – Если бы ты знал ее так, как знаю я, ты бы не усомнился ни в одном моем слове! – В таком случае, пока Зенобия отбивает атаки персов на границе империи, она может сколько угодно пить вино и убивать зверей, – заключил Констанций с улыбкой. Но Теодор, как старший и умудренный жизнью человек, усомнился в его заключении. – Эта женщина хочет создать империю для сына. Зенобия обещает своим подданным понижение налогов и расширение прав. И если провинции будут переходить под ее руку, что останется Риму? – Для провинциалов вы оба слишком хорошо осведомлены, – заметил Констанций. – Голубиная почта быстрее курьерской, – сказал Модест. В течение всего ужина Констанций поглядывал на Елену, стараясь поймать ее взгляд. Как только ужин закончился, он отправился к стойке. – Хотел извиниться… – А я – поблагодарить, – одновременно с ним заговорила Елена. Оба рассмеялись, и напряжение мгновенно пропало. – Хотел бы расплатиться за проживание. – Отец сказал, что статус твоей подорожной – самый высокий. За тебя платит государство. У нас нечасто бывают такие гости. – Елена смотрела на него с любопытством и уважением. Не красавец, конечно, подбородок длинноват, но высок, атлетичен, воспитан. – Я задержусь надолго. Буду строить здесь корабли, – сказал Констанций. – Мы с отцом будем рады. Было видно, что Елена привечала Констанция, и это давало ему надежду на завоевание сердца амазонки. Верфи в Дрепане располагались рядом с портом, но у них был свой причал и выход в открытое море. Они представляли собой ряд площадок, выложенных каменными плитами под высоким навесом. Одна из верфей оказалась свободной, именно там ранним утром Модест собрал опытных корабелов. В пустом, гулком помещении Констанций рассказал о том, какие суда ему нужно построить, и пообещал хорошую плату. Пожилой грек, пришедший с сыном, стукнул кулаком по ладони и хмуро осведомился: – А крылышки не хочешь прилепить к своим кораблям? Тогда они точно будут делать все, что захочешь! Лучше бы тебе поискать Дедала![72] – Но отец, если мы построим… – начал его сын. – Я все сказал! – грубо прервал его мастер. – Вставай, Димитрис, мы отсюда уходим! Остальные корабелы сидели с озадаченными лицами. Никто не спешил браться за трудновыполнимое дело, когда поднялся рыжий македонец и спокойно заговорил: – Я возьмусь выполнять твой заказ, но срок постройки увеличу с семи до девяти недель. Также предупреждаю: не все твои пожелания смогут осуществиться. Если ты согласен, я готов подписать договор. – По рукам! – с радостью согласился Констанций. В тот же день он поставил на верфи большой ящик с мелким песком, на котором было удобно чертить. Это приспособление облегчило взаимопонимание с македонцем. После бурных обсуждений в стандартные чертежи были внесены изменения и заложена первая бирема. По мере того как освобождались соседние верфи, там закладывались новые суда для Констанция. Строительство десяти бирем оказалось непростым и затратным делом. Констанций днями и ночами пропадал на верфях, и, когда в последний день Цереалий[73] работники потребовали день для отдыха, он осознал, что и сам страшно устал. В свой первый выходной Констанций позволил себе выспаться. Время шло к обеду, он вышел в перистиль и остановился в тенистом портике, разглядывая залитый солнцем сад. У нимфеума Констанций заметил Елену, и сердце забилось чаще. Он подошел к ней и, поприветствовав, сказал: – Этот сад напоминает мне отцовскую виллу. – А где эта вилла? – поинтересовалась Елена. – В Наиссе[74]. – Город в провинции Верхняя Мезия? – У тебя хорошие познания в географии! – Я прочла «Географию» Страбона, и мой отец проезжал этот город, когда путешествовал в Фессалоники. А правда, что в Наиссе выпадает снег и подолгу не тает? – Правда. – И как только люди переносят такую стужу? – В тех краях люди разводят овец с длинной шелковистой шерстью. Одежда, связанная или сотканная из нее, прекрасно согревает. Холода длятся не больше двух месяцев, но зимой очаги не гасят. – Никогда бы не стала жить в таком суровом месте! – Лето у нас жаркое. Отцовский нимфеум рассыпа́л миллионы брызг, и в перистиле было всегда прохладно. Елена улыбнулась: – И в этом нимфеуме такое возможно. Сдвинь заслонку, и напор воды увеличится. Констанций дернул заслонку, но та не поддавалась. Он применил силу, и заслонка внезапно сдвинулась. Мощный поток воды веером вырвался из чаши, окатив Елену и его самого с ног до головы. Мысленно посылая проклятия мойрам[75], Констанций установил заслонку в прежнее положение, и струи фонтана забили тише. Он встретился глазами со смеющимся взглядом Елены и представил, как глупо выглядит: мокрый, взъерошенный, некрасивый. А вот она… Тонкая намокшая ткань отчетливо прорисовала фигуру девушки, и Констанций не мог отвести от нее восхищенных глаз. Покраснев, Елена гордо вскинула голову: – Могу я подождать в твоих апартаментах, пока рабыня принесет сухую одежду? – Конечно, – сказал Констанций. – Я побуду в саду. Спустя несколько минут, переодевшись, Елена вышла в сад и с любопытством спросила Констанция: – Что за листки папируса разбросаны по всему триклинию? – Это расписки от поставщиков и работников. По окончании работы я должен отчитаться в расходах, – ответил он. – Но они в страшном беспорядке. Если хочешь, я разложу их по назначению и посчитаю все траты. – А ты действительно сможешь? – с почтением поинтересовался Констанций. – Это моя привычная работа. Сейчас я иду в таверну, приноси туда свои документы. Вернувшись в таверну, Елена удивилась, когда заметила рядом со стойкой Давида: в это время он обычно работал в кузне. – Что-нибудь случилось? – Мне захотелось пить… – сказал Давид. Она заглянула в его лицо и поняла, что причина в другом. – Ты не за этим пришел, я это вижу. – Ты меня любишь, Елена? – Давид посмотрел на нее с такой болью, что ей стало не по себе. Еще вчера ответ был очевидным: «Конечно же да!» Но сегодня она взялась за край своей паллы и вытерла ему лицо: – У тебя на щеке сажа. В это время в таверну вошел Констанций и вывалил на стол ворох папирусов. Елена подхватила пару листов у края и положила в общую кучу. Но когда Констанций нарочито накрыл ее руку своей, она размахнулась и влепила ему пощечину.