Я вглядываюсь в белоснежный лунный ландшафт моего кубика и чувствую укол голода, будто несколько сантиметров желудка проснулись. Я откусываю и жую, морщась от сухости и непонятного запаха, словно обед из четырёх блюд взбили в один смузи. — Я знаю, — бормочет Джули. — Это не смешно. Я пожимаю плечами, продолжая жевать. — Вроде бы смешно. — Это шутки про мёртвых детей. Я слышу в её голосе нотку, которая заставляет меня перестать жевать. Я слышал её ещё тогда в доме. Ил, поднявшийся со дна океана. — Суровая оценка, — говорю я ей в затылок и прижимаю Джули носом к окну. — Думаешь, у них есть будущее? Она молчит, вглядываясь в темноту. — Думаю, есть. Просто мне хотелось бы, чтобы оно у их было не в таком мире. — Может, так и будет, — отвечаю я, но я не могу говорить уверенно. Слова проходят сквозь неё и вылетают в окно как слабый призрак. Она вытаскивает журнал из кармана перед собой и откидывается назад. Разглядывает модель на обложке. Таких женщин на земле больше не найдёшь — причёсанная, накрашенная, холёная и подтянутая до такой степени, что в ней больше не узнать человека. — Раньше я читала всё, что могла найти о старом мире, — говорит Джули, перелистывая хрупкие страницы. — Я изучала его, как мифологию. Мне всегда было интересно, какими бы были люди, которых я знала, если бы жизнь была просто кучей вариантов. Во что вы верите, какие у вас приоритеты, где вы живёте и чем занимаетесь… — она останавливается на Бродвейском мюзикле и горько улыбается. — Ты можешь представить себе эти варианты? Ты окружен облаком возможностей, которое ждёт твоего решения. Она продолжает листать страницы. Рестораны. Фильмы. Музеи. Она останавливается на Университете Мичигана, и её улыбка исчезает. — Мама выросла в этом мире, — она рассматривает пышные фотографии библиотек, арт-студий, истерически смеющихся дружеских компаний. — Она не была богатой, но жила до распада Америки. Она работала с палитрой, которую я не могу себе представить, — она пробегает пальцами по сморщенной бумаге и выцветшим чернилам. — У неё был этот мир. А потом она его потеряла… — её голос переходит в бормотание. — Это будет преследовать тебя вечно, да? Как можно это отпустить? Она заталкивает журнал обратно в карман сиденья и на секунду закрывает глаза. Потом открывает и поворачивается ко мне. — Что было в том доме? Я не отвечаю. — Что они пытаются сделать? — она почти умоляет. — Сколько ещё мерзости случится в этом месте? — наверное, я должен попытаться её успокоить, сжать руку и произнести слова утешения, но я смотрю сквозь неё в тёмную дыру окна и вижу могилы и пламя, стальные трубы и коричневые зубы, и… — Эй, — Нора выглядывает из своего сиденья и смотрит на нас через проход. М тихо посапывает рядом с окном. — Мы могли бы и не узнать. — О чём ты? — спрашивает Джули. Нора стреляет глазами в сторону кабины пилота, встаёт и указывает подбородком на разделяющую перегородку. Джули выпихивает меня в проход и мы идём с Норой за занавеску. — Взгляните, — говорит Нора, доставая тонкую жёлтую брошюрку и передавая её Джули. Джули осматривает первую страницу. Бросает взгляд на Нору. — Где ты это нашла? — Мы отправились искать вас в вестибюль аэропорта, а они были расклеены повсюду. — Почему их всё ещё распространяют в аэропортах? — удивляется Джули, начиная читать. Нора пожимает плечами. — Я видела много записок на стенах. На полу свежее дерьмо. Может, аэропорты до сих пор собирают у себя путешественников. — Девятнадцать лет с BABL… это за прошлый год, да? — Ага. Практически новости. Посмотри на последнюю страницу. Джули перелистывает в конец, читает и ухмыляется. — Я знала. Чёрт тебя дери, я знала! — она пихает брошюру мне в руки. — Сможешь прочесть, Р? Грубо откопированная бумага напоминает мне старомодный самодельный журнальчик или манифест сумасшедшего. Бешеный почерк едва можно разобрать, но прочесть я могу. Понять — уже другой вопрос. — Что это? — спрашиваю я, протягивая брошюру Джули. — Это Альманах! — Джули поражена моей несообразительностью. — Даже ты должен знать, что такое Альманах. — Люди… верят в эту информацию? — я провожу пальцем по шизофреническим каракулям, по нарисованным сюрреалистичным монстрам. — Нищие не могут выбирать, Р. Люди не знают, что происходит даже за милю от их убежищ. Десять лет назад РДК прочёсывали страну вдоль и поперёк и оставляли отчёты там, где проходили. Пусть это обрывки новостей, но всё же это новости. — Я так разволновалась, когда нашла такой в первый раз, — печально говорит Нора. — Было такое чувство, будто в город приехала моя любимая группа. Джули улыбается. — У нас с мамой был тайный уговор. Если мы когда-нибудь их встретим, то бросим папу и сбежим вместе с ними. Её губы дрогнули. — Но вернёмся к делу, — говорит Нора. — Исландия, верно? Звучит многообещающе, да? — Верно, — Джули отдаёт журнал Норе. — Теперь ты с ним поговори. Я уже достаточно доставала его сегодня. Нора кивает и направляется к кабине. — Исландия? — спрашиваю я у Джули, понизив голос. — Ты уверена, что это ответ? Она смотрит на меня так, будто я спросил, мокрая ли вода. — Конечно, не уверена. Просто… — она отворачивается и вглядывается в окно, в угасающем свете её лицо окрашивается в красный. — У меня хорошее предчувствие. — Почему? — Потому, что моя мама… — она смотрит на стадо маленьких облаков-барашков, пасущихся под нами. — Моя мама наполовину исландка. До встречи с папой она жила в Рейкьявике два года. Она так говорила о ней… о культуре и политике… будто там вещи имели смысл… Я так и не выяснила, зачем она вернулась. — Может, потому что её дом был не там. Она смотрит на меня с удивлением и лёгким раздражением, но я не отступаю. — Уехать сейчас значит сдаться. — Почему? — рявкает она. — Что мы здесь имеем? Сраный дом? Я вздрагиваю. Могу сказать, что она тоже чувствует, что сказала резче, чем планировала. Но она это перебарывает. — Что мы имеем? — настаивает она. — Грёбаный стадион? Гордость за Каскадию? — Людей, — я смотрю ей в глаза, пытаясь уловить её трепещущие мысли. — Эллу, Дэвида, Мари, Уолли, Тейлора, Бритни, Зэйн… — Я знаю, как их зовут, Р. — Так что, мы оставим их с Аксиомой? Сбежим? Её взгляд заставляет меня чувствовать себя хулиганом, который проколол её воздушные шарики и пописал на накрытый стол. Но я всего лишь процитировал слова, которые она сказала мне несколько дней назад, в свою очередь цитируя меня несколькими месяцами ранее. Мы перебрасываем друг другу этот кусочек правды, будто нам больно его держать. Она резко встряхивает головой, словно избавляясь от мыслей, и возвращается на место. Нора уже ведёт осаду пилотской кабины, и я рад, что на этот раз Джули осталась в стороне. — Какую часть фразы «разведчики не вернулись» ты не поняла? — говорит Эйбрам, размахивая Альманахом. — Сейчас Исландия может оказаться гигантским гнездом. — У кого больше шансов не поддаться чуме, чем у острова? Возможно, получив первые отчеты, они закрыли границы. — Ты врёшь мне или себе? Чуме плевать на границы. Они бы заразились и на космической станции, ради бога! Джули подскакивает. Я вздыхаю. — Исландия была другой, — говорит она, просовывая голову в дверь кабины. — Они всё делали иначе. Их страна не развалилась бы, как наша. — А исландцы не люди? Что такого они сделали, чтобы стать другими? — Пока мы воевали во Второй Гражданской, они совершенствовали возобновляемые источники энергии, производство продуктов питания, вкладывались в образование и культуру — они не рушили, они процветали. — О, так ты любишь историю. Тогда должна знать, что когда мы слышали о них в последний раз, они наполовину ушли под воду. — Да, и они строили стены в море! Нора тихонько выходит из словесной перепалки, пожимая плечами — «я старалась», и садится в своё кресло. — Ты знаешь, что Канада заражена, — продолжает Джули, перехватывая инициативу. — А ещё Мексика и, наверное, Южная Америка. Думай о другом полушарии!