Мой дедушка улыбается. Я — нет. Моё лицо — сплошной синяк, и улыбаться очень больно. Я тощий, жилистый и мускулистый. Кожа на кулаках, наконец, стала мозолистой. — Я знаю, как тяжело в тюрьме, — говорит он. — Но, кажется, тебе тяжелее всех. — Я тренируюсь. — Тебе надрали зад. Я смотрю в пол. — Некоторые меня недолюбливают. — Почему? — Обычно всё начинается с моего имени. — А что с ним не так? — Они никогда раньше не слышали такого имени, поэтому оно им не нравится. Он хихикает. — Никогда не выяснял, каким образом такой любитель Библии, как твоя мать, додумался до этой хрени. Спорю, у ребят в школе был простор для креатива, — он замечает мой раздражённый взгляд и возвращается к теме. — Но ты не можешь сказать, что заработал всё это, — он показывает на моё лицо, — только за дурацкое имя. — Нет. — Так почему твои новые товарищи тебя не любят? — Потому что они знают, что я лучше их. Он улыбается шире, показывая коричневатые зубы. — О, понимаю. Я плюю на пол, частично выражая презрение, частично потому, что мой рот полон водянистой крови. — Просто они — подонки. У их преступлений нет цели, они совершают их как животные, когда голодны, сексуально возбуждены или скучают. — А ты лучше их, потому что сжёг город и сделал это для бога? — Точно. Он хохочет. Его смех звучит, как сухие ломающиеся кости. — Ты сделал так потому, что ты — обозлившийся ребёнок. Ты сделал это, потому что твоя мать умерла, а тебе нужно было кого-то обвинить. Но ты не можешь обвинить бога, потому что знаешь, что его не существует. Пока он говорит, я скриплю зубами. Не понимаю, что я к нему чувствую. Я должен его ненавидеть, но это не совсем так. — Ты и они — вы все лжецы. Ты сочиняешь херню, чтобы оправдать свои поступки. Ты говоришь, что делаешь что-то, потому что так велел бог, а они — потому что «жить трудно» и «у них не было выбора». Неблагородные поступки всегда прячутся за благородными оправданиями, — он смеётся. — Вы — кучка хлюпиков. Самый большой и суровый ублюдок в этом месте — полное ссыкло, можешь ему передать, что это сказал я. — Чего тебе надо, дедушка? — рычу я. — Что я могу для тебя сделать, папуля? Он качает головой. — Для начала оставь это дерьмо, с нами всё будет не так. Можешь звать меня мистер Атвист. Я взрастил много мрачных убеждений о своём месте в этом мире, но очень волнуюсь, когда слышу, что одно из них так откровенно подтверждается. — Лады, мистер Атвист, — говорю я, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Зачем ты продолжаешь сюда приходить? Всю мою жизнь ты был просто слухом. А теперь — мой единственный друг? Он оглядывает зверинец накачанных головорезов и сумасшедших с дикими глазами и останавливает взгляд на пустой камере напротив моей. — Твой партнёр, Пол Барк. Знаешь, что он уже начал поджигать снова? Выждал всего неделю после того, как вышел. Он набрал около трёхсот человек, претендующих на членство в этой… как они это называют? «Церковь Огня»? Похоже, они растут. Все подразделения нервничают. Даже федералы стоят на ушах. Я смотрю в пол. — В свои шестнадцать вы создали успешный культ. В вас есть что-то, что движет людьми. Это интересует меня, как бизнесмена. — Пошёл вон, — бормочу я. Он снова хихикает и встаёт. Охранники забирают его стул и отпирают замок. — Ты прав только в одном, — говорит мистер Атвист. — Ты лучше них. Но не из-за своих моральных притязаний. — Тогда почему? — говорю я сквозь зубы. — Ты лучше остальных, потому что ты Атвист, а они — нет. У тебя есть будущее, а у них — нет. В моей ракушке появляется крошечная трещина. Перед тем, как я успеваю её запечатать, оттуда проблескивает отчаяние. — Ты можешь вытащить меня отсюда? — спрашиваю я у дедушки. Он улыбается. — Конечно, могу. Он уходит. * * * — Р, — говорит Джули. Мои глаза уже открыты, но я моргаю, возвращаясь в настоящее. — Ты в порядке? Стандартный вопрос, который часто задают незнакомцы. Я отвечаю так, как он этого заслуживает: пожимаю плечами и киваю. — Ты же знаешь, что это не твоя вина, — говорит она, и мне нужно время, чтобы понять, что она говорит о недавней бойне, а не о тёмном пути, развернувшемся в моих воспоминаниях. — Это не твоя вина, — повторяет она. — Ты поступил так, как считал правильным, в соответствии со знаниями, которые имел на тот момент. Это всё, что можно было сделать. Она не в моей голове, и мне становится тревожно оттого, насколько мне полегчало. Было время, когда я не хотел ничего сильнее, чем пригласить её туда, чтобы она узнала мои мысли, узнала меня. Когда я отменил это приглашение? Мне бы хотелось, чтобы она отпустила грехи негодяю из моего подвала, но она с ним даже не встречалась. — Мы по-прежнему летим с Исландию? — спрашиваю я. Мы сидим на полу в хвосте самолёта и наблюдаем за её матерью, грызущей мясо на своих пальцах. Джули сдалась и больше её не останавливает. — Р, — говорит она, бросая на меня страдальческий взгляд. — Ты понимаешь, что я должна была это сделать? — Ты понимаешь, что мы не можем её спасти? Не похоже, что это мои слова. Кажется, это его. Ожесточенного юноши, который дуется в своей камере, шепчет проклятия через решётку. Он зовёт своего двойника, девушку в подвале Джули? Сиротку, покрытую шрамами, которая плачет во сне и убивает, не моргая, которая убеждена, что недостойна любви? Мы строили дом. Он должен был стать прекрасным. Как мы могли позволить им запереть нас? — Да, — отвечает Джули на мой холодный вопрос, и меня задевает отсутствие гнева. Вместо того, чтобы взорваться, она сжимается вовнутрь, стискивает колени и смотрит в пол. — Я понимаю. Я хочу притянуть её к себе, растопить стену простым тёплым жестом, но мерзавец тянет меня назад. «Ты ранишь её. А она ранит тебя, — шепчет он. — Опасно». Нора выходит из-за занавески и садится рядом со мной. Мы втроём смотрим на Одри, которая исподлобья оглядывает салон мутными встревоженными глазами. — Прости, Р, — говорит Нора. Я киваю. — Они были слишком далеко. Я киваю. — Когда работаешь медсестрой, то узнаёшь одну важную вещь: нужно отпускать тех, кто ушёл, ради спасения тех, кто ещё здесь. Джули зарывается подбородком в колени. У неё мокрые глаза. М прислоняется к дверному проёму, не желая навязываться. — Мы не всех убили, — выдаёт он, пожимая плечами. — Ага, — весело подхватывает Нора. — Может, несколько десятков, но их были сотни, — она пихает меня локтем. — Ты спас сотни людей, Р. Я могу ответить только ещё одним кивком. Друзья понятия не имеют, какие сражения идут внутри нас. Они не слышат нашего молчаливого крика. М вздыхает и входит внутрь. Садится рядом с Норой, оставляя между ними несколько вежливых сантиметров. Эйбрам появляется в дверях следом за ним, и останавливается, наблюдая сцену: в середине комнаты сидит мёртвая женщина, а наша четвёрка сидит напротив неё в ряд. Но у него нет едких комментариев по этому поводу. У него равнодушное выражение лица. — Мы направляемся на юг, — говорит он. — Просто хотел, чтобы ты знала, и не стала стрелять в меня, когда увидишь океан. Мы смотрим за реакцией Джули, но, кажется, она не слушает.