— Ледащий же. Соломы дух. Зимой спит, просыпается весной. Не видел его никто, только слышит. И вы не пужайтесь. Дядя Митяй словно умышленно начал нести какую-то ересь, да еще нарочито деревенским языком. — Мы, когда вместе, и так ничего не боимся, — очень вежливо откликнулась мама. Отвернувшись от дяденьки, она скорчила нам гримасу, означавшую: «Вот человека понесло!» Мы с Лесей едва сдержали смех. А дяденька тут же подхватил: — И правильно! И правильно! Нельзя детишек одних оставлять. Ни в коем разе! Вона у нас че было. Мужик с парнем поехал в лесную избушку и не спросился. У дедушки избяного не спросился, у домового, стало быть. Мужик ушел и парня свово оставил. Приходит потом, а парня-то и нет. Звал его, звал. Ивашка, Ивашка этот парень. Нету нигде. Пропал. А через месяц приехал за сеном к той избушке, а парень мертвый на крыше, и глаза выклеваны. — Тут дети! — вскинулась мама с досадой, не успела заткнуть словоохотливого дяденьку. Хотя лично мне страшно не было, только интересно. Но у Леси уже испуганно округлились глаза, да и мама, скорее всего, просто опасалась, как бы дальше не пошли конкретные кровь-кишки. Но дядька совсем не понял намека и продолжил: — Да и парню десять лет было. Ивашке. Нельзя детей оставлять. Правильно, мамочка, при себе держишь. Он одобрительно улыбнулся маме. Похвалил то есть. Обалдеть. Мама инстинктивно прижала нас к себе: — Ужасная история. То есть отец оставил ребенка одного в лесу, в какой-то избушке, потом не нашел и вернулся только через месяц? -Ну да. Мама недобро сощурила глаза, как всегда делала, если была сильно возмущена, но воспитание не позволяло говорить об этом: — И никто не искал десятилетнего мальчика целый месяц? — Ну как. Поискал, его нет. Чего искать-то дальше. Он же в избушке его оставил, а не под кустом. Но, вишь, не спросился. Нельзя детей оставлять, ваша правда. — Мы если оставались, то все нормально было, — вставила Леся, явно обращаясь к самой себе. — Было, да сплыло, — нараспев вставил дядя Митяй и довольно хмыкнул, как квакнул: — Ну давайте, располагайтесь. Потом заходите в дом-то. И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Мам, а что он говорил про избяного дедушку, которого надо спрашивать? — спросила Леся, удостоверившись, что дяденька нас не слышит. Мне тоже было интересно. — Это местные суеверия. Я ничего такого не знаю. — То есть на тех, кто не верит, не сработает? Мама как-то неопределенно пожала плечами. — Мама, скажи! Если я не поверю в избяного дедушку, то со мной ничего не случится? — Слушай, Леся, все мы во что-то верим. Кто-то в избяного, или домового, или, там, ледащего, кто-то исключительно в науку, кто-то в Бога, кто-то в могущественный интернет. Кто-то верит, что его от всего на свете спасет МЧС. Чаще всего помогает именно то, во что мы верим. Если не срабатывает, мы начинаем искать другие известные способы, в которые верили наши родители, например. — А что тогда произошло с тем мальчиком? — не унималась Леся. Мама фыркнула: — Отличный способ снять с себя ответственность, вот что это такое. Не папаша оставил ребенка в опасности, а якобы какая-то потусторонняя сила виновата. — Как там наш папа? — загрустила Леся. — Он там совсем один, без нас. — Очень надеюсь, что совсем скоро приедет. Мама принялась копаться в сумках, а я стала обходить наши новые владения, стараясь не особо принюхиваться. Не сказала бы, что пахло отвратительно, но какой-то плесневелой сыростью точно несло, хотя в доме было сухо. При беглом осмотре на полке в буфете нашелся радиоприемник. Наверное, именно про него говорил дядя Митяй. Сам аппарат был пластмассовый, черный, покрытый ровным слоем сероватой пыли. Прежде чем я успела руку протянуть, вездесущая Леся уже протерла корпус радиоприемника влажной салфеткой. Вот неугомонная! Мне кажется, радиоприемнику было не меньше шестидесяти лет, а то и все сто. С отколотым краем, с потертой переносной ручкой, он был примитивен до безобразия. Всего два колесика с надписями «Настройка» и «Громкость» и клавиша «Диапазоны». И панель со шкалами и цифрами, которые мне абсолютно ничего не говорили. За дверью раздалось предупреждающее покашливание. Мы ждали, что наконец-то появится пресловутая Изосимиха, но вошел опять дядя Митяй со стопкой постельного белья. Видимо, решил на этот раз не пугать нас своим неожиданным приходом. — Хозяйка моя передала, — пояснил он, торжественно протягивая белье. Мама вежливо поблагодарила. Вид у простыней и пододеяльников был лежалый, но, судя по тому, как спокойно мама забрала эту стопку, все было чистое. Или мама решила ничего не принимать близко к сердцу. Забить, проще говоря. — Какие слова переговорил, какие недоговорил, все слова пристаньте, — пробормотал дяденька, стоило маме взяться за простыни. Хотя, возможно, мне это только показалось. Никакого ведь смысла в его скороговорке не было. Да и к тому же он немедленно принялся объяснять, где чего лежит и как что включается. Уже на пороге дяденька потоптался и со своим квакающим смешком, как бы оправдываясь, поставил нас в известность: — Я, это... Мы на ночь-то запираемся, дом-то. Так что если что надобно, то пораньше темноты говорите, а то так не пустим. И вы дверь-то запирайте. Мама вежливо кивнула (очень осторожно из-за своей мигрени) и снова поблагодарила. — Обращайтесь, ежели что. А, и поесть приходите. Наконец-то дяденька ушел. И дверь за собой прикрыл. Мама снова принялась рыться у себя в сумке, пытаясь найти таблетки от головной боли. — Куда они запропастились? Всегда же здесь были... Зато у нас есть крыша над головой, и вполне себе нормальная. Только Леся была, как обычно, недовольна. — Здесь все подозрительно! — бурчала она. — И хозяева подозрительные. Зачем они нас приютили? Чтобы обворовать? Я закатила глаза и воздела руки к потолку, хотя, честно говоря, не могла не согласиться — люди здесь были подозрительные. Правда, мы и видели всего-то двух: мерзкую Клавдию Матвеевну и дяденьку Митяя. Но они оба подходили под эту категорию. Мама изо всех сил встряхнула свою сумку и терпеливо проговорила: — До чего же ты мнительная, Леся! Дау нас и брать- то нечего. С точки зрения преступников мы интереса не представляем. — Откуда ты знаешь, какая точка зрения у преступников, мама? Ты же не преступник! — гнула свое Леся. — И в кровати здесь, может быть, клопы или вши! Этого, конечно, мы с мамой никак знать не могли, поэтому переглянулись, соображая, как ответить на Лесины страшилки. Как всегда, первой придумала я: — Если тут клопы и вши, то мы еще в машине заразились. Просто прими это как данность и смирись. — И добавила для пущей весомости: — Леся, забей! Но успокаиваться сестра отчего-то не захотела. Наоборот, принялась бешено чесать голову и ныть, что уже чувствует укусы насекомых. Блин... — Вот уж точно, недостаток информации делает вероятными любые предположения! Мама, хотя я процитировала одну из ее собственных любимых фраз, осуждающе посмотрела на меня: — Инка, тише. Лисенок, нет у тебя никаких насекомых. Они так быстро не начинают кусать. Наверное... И вообще в этом домике давно никто не жил, все насекомые померли от голода... — Мама осеклась, с тревогой посмотрела на Лесю и, пока та не начала переживать за жизнь несчастных клопов и тараканов, быстро добавила: — К тому же полно средств для их выведения, пойдем потом в магазин и купим. Можно было бы на этом закончить и не провоцировать больше мою младшую сестру, поскольку в Лесе вполне себе мирно уживались сочувствие к помершим от голода вшам и стойкое их неприятие, которое оправдывало уничтожение агрессивных насекомых. Но меня уже было не заткнуть: — Да, теперь все можно купить! А раньше тебя бы налысо обрили. Прикинь, ты бы в школу в платочке ходила! — Инка! — хором вскричали мама с Лесей, и я замолчала. Хотя про бритье налысо нам мама сама рассказывала. Я всего лишь вспомнила и повторила. Невозможно же спокойно слушать сестринское нытье и чуть-чуть не поиздеваться над ней. Побросав вещи, мы заново обулись и отправились к туалету. Было что-то детсадовское в том, что мы шли туда гуськом и все вместе. К добротному дощатому домику с ироничным вырезанным сердечком на двери вела еще одна тропинка между грядками, но уже не возделанными, а еще с прошлого года заросшими сорной травой, одуванчиками и лопухами. Дверь туалета была закрыта на деревянный вращающийся ромбик, и мама, поколебавшись, все же протерла его влажной салфеткой, услужливо предложенной Лесей. Дверь распахнулась, и на нас дохнуло не ожидаемой отвратительной вонью, а прелой листвой и плесенью. — Что. Это. Такое. Леся была подавлена. — Я думала, будет намного хуже, — оптимистично откликнулась мама. — Реально... — только и подытожила я. В темном узком домике с зияющими щелями между досок было холодно и немного сыро. Стены покрылись мхом, но сам настил с дыркой посередине, похожий на лавку в бане, выглядел крепким и сухим. Настолько сухим, что как бы не насажать заноз.