– Потому что хороший бизнес подразумевает эффективность. – Но в данном контексте эффективность есть нечто большее, чем предсказуемое и взаимовыгодное обеспечение основных жизненных потребностей, не так ли? В данном контексте она также означает смену образа мыслей. Если рассматривать одомашненные формы жизни просто как единицы потребления, ведя их учет на основе веса, качества, разнообразия и тому подобного, вопрос страдания остается в стороне. Причем страдания не только одомашненных форм жизни, но также и неодомашненных – например, в процессе расчистки полей, осушения болот или вырубки леса. – Что ж, это называется капитализм, – пожала плечами Сэм. – Экономика есть изменение языка в сторону перехода от всеобъемлющей к специфической терминологии с целью применить систему цен ко всякой хрени, которой мы даже не обладаем, хотя и делаем вид. Земля, вода, животные, растения, мы сами, наш труд, наши интересы, пристрастия, желания, потребности… – Она взяла еще тост и стала его рассматривать. – Любая человеческая популяция достигает определенного уровня, когда единственным способом справиться с присущими цивилизации сложностями является системная категоризация всего на свете. Готова ручаться, что и у инопланетных рас то же самое. – Однако мы, кажется, говорили о взаимодействии? – Таким образом, вы обращаетесь с нами точно так же, как мы предположительно обращаемся с коровами, овцами и свиньями? С учетом того, что вы уже сделали с Землей, утверждение представляется мне довольно точным. Единственное, что меня беспокоит, – видите ли, коров со свиньями мы убиваем и едим. – Стараясь при этом не думать об их страданиях. – Ну и в чем вы здесь лучше нас? – Она уронила тост обратно на блюдце. – Знаете, я еще не решила. Насчет того, чтобы выступать от вашего имени. – Да, однако я не успел еще предоставить вам достаточно информации относительно природы нашего Вмешательства. – Будем считать, Адам, что вы меня дразните и что я ее должна заслужить. – В основе взаимодействия, – сказал Адам, – лежат определенные философские воззрения. Учитывая, что люди способны к состраданию, как вышло, что оно столь легко сдалось на милость экономической эффективности? Или, если так для вас будет понятней, какое духовное воздействие оказывает на вид и его цивилизацию отчуждение чувства сострадания? – Духовное воздействие? – Хорошо, философское. – Ну, я бы предположила, что мы приобретаем способность избирательно включать и выключать это чувство. Но это происходит не коллективно, а на индивидуальном уровне, пусть даже рамки определяются культурными авторитетами и табу. – Примером являются этические возражения вегетарианцев против употребления в пищу мяса. Сэм фыркнула. – Знаете, когда вегетарианец говорит, что не ест мяса, потому что ему вкус не нравится, я не возражаю. Вкус – это личное дело и неотчуждаемое право каждого. Но вот этической аргументации я терпеть не могу. Земледелие уже уничтожило и продолжает уничтожать больше видов дикой природы, чем охота или убийство домашних животных. Погибшие звери попросту исчезают с глаз долой, а то, что мы их даже не едим, в некотором смысле даже более возмутительно. После этого жаловаться на жестокое обращение с домашними животными – не более чем софистика. – Даже несмотря на антигуманные практики современного промышленного животноводства? – Тогда это все то же избирательное сострадание, – сказала Сэм. – Обличать бойни и мегафермы, при этом жрать соевую пасту, ради которой вырубили еще один участок амазонских джунглей. – Согласен, – сказал Адам. – Не следует ли нам вернуться очередной раз к понятию «взаимодействия»? – Вернемся, – откликнулась Сэм и отхлебнула кофе. Все еще невозможным образом остававшийся горячим. – Но просто для вашего сведения, вот вы ввели мне этот – как вы его назвали? – нанокомплекс. И поскольку моего позволения вы не спросили, я себя сейчас чувствую как теленок, которого обкармливают гормонами и антибиотиками. – Это так, однако я не могу припомнить ни единого случая, когда человек в подобной ситуации спрашивал бы разрешения у животного. – И вы еще удивляетесь, почему я не горю желанием говорить от вашего имени? – Вовсе нет. Смена парадигмы может казаться внезапной и всеобъемлющей, но в действительности она основана на постепенном, пусть и неостановимом, изменении основных философских принципов. – А что еще этот нанокомплекс делает? Вы упомянули про теломеры. Я что же, перестану стареть? – Во многих отношениях, пусть незаметно для вас и избирательно, процесс старения уже обращен вспять тем, что ваши органы работают более эффективно. В вашем возрасте для этого потребовалось восстановление ДНК и то, что мы называем перезапуском часов. – Но вы ведь не можете сделать нас бессмертными, Адам? То есть, может статься, и можете, вот только не вздумайте! – Да, мы можем – во всяком случае, бессмертными в той степени, в которой это возможно для конечных биологических объектов. И, разумеется, нет, мы не собираемся. При этом если мы все же перейдем к массовому внедрению нанокомплексов… Она шарахнула по столу кулаком: – Адам, вы же на хрен расстроите всю земную биоту! Разве вы сами не понимаете? И вы что, собираетесь дать их одним лишь людям? Как насчет прочих форм жизни? Киты, собаки, летучие мыши, золотые рыбки? Муравьи, термиты, вирусы малярии? И что это вообще такое – нанокомплекс? Что произойдет, если случится его утечка в окружающую среду? А она случится, будьте уверены! На некоторое время Адам умолк, потом искусственный интеллект сказал: – Следовательно, вы осознаете природу человеческого существования в рамках определенной специфической биоты, в настоящее время находящейся на единственной планете, называемой вами Землей. Мы так и полагали. К примеру, несмотря на все усилия вашей фармацевтической индустрии, чтобы это скрыть, в вашей биоте наготове имеются эффективные средства лечения практически всех болезней, которыми страдают различные формы земной жизни. И это, разумеется, не случайно. Внезапная перемена темы ошарашила Сэм, она нахмурилась и произнесла: – Мой муж время от времени на что-то такое намекает, но даже для человека медицинской профессии это скорее подозрения, чем уверенность. Скрыть средства лечения, говорите? Ну так это легко объяснить. Если у чего-то нет искусственной версии, его невозможно запатентовать, а раз запатентовать невозможно, то какой смысл выкидывать миллионы на исследования? Если средство лечения обнаружено в живой природе, основные усилия фарминдустрии и связанные с ними задержки тратятся непосредственно на разработку искусственного производственного процесса, в крайнем случае – на поиск химического аналога, обладающего тем же действием. – В действительности важность того, чем занимается фарминдустрия, весьма незначительна, – ответил ей Адам. – Есть намного более существенные опасности. Если, конечно, вы позволите мне немного отклониться от темы. – Валяйте. Вряд ли вам удастся меня ошеломить больше, чем уже есть. – Не следует забывать, Саманта, что, как и с любым единичным изолированным организмом, источников опасности для биоты два. Во-первых, внешний. То есть пространство между планетами и звездами. Жизнь попала на Землю из космоса около четырех миллиардов лет назад. Ледяные ядра комет и их осколки прямо-таки кишат простейшими формами жизни, в частности, бактериями, одноклеточными водорослями, вирусами и ретровирусами. Что, по-видимому, и является основным источником распространения жизни в Галактике, да, вероятно, и во всей Вселенной. Пустота в действительности не пуста и не безжизненна, пусть это и противоречит вашим воззрениям. Таким образом, ваша планета постоянно сражается с внешними инфекциями, но здоровье биоты как раз и характеризуется мощной иммунной системой и ее адаптивной способностью встраивать в себя инопланетные вирусы. – Ох и ни хрена себе. – Вторая опасность – внутренняя, когда биота заболевает от собственной повышенной токсичности. И я уверен, Саманта, что вы меня прекрасно понимаете. Чем нездоровей вы делаете собственный мир, тем выше риск космической инфекции. – Мы и вправду живем внутри мыльного пузыря, – кивнула Сэм. – Вообще-то доказательств того, что на Землю из космоса попадает биологический материал, более чем достаточно, только в научном сообществе их принято игнорировать. – У вас есть соображения, почему? – Возможно, – она призадумалась, – дело может быть вот в чем. В идее, что за пределами земной атмосферы все враждебно жизни, смертельно, и потому совершенно мертво, зиждется комфортная определенность. Тем самым мы можем чувствовать себя словно внутри уютного кокона. – Да, – согласился Адам, – меня бы это не удивило. Теперь, – продолжил искусственный интеллект, – вернемся к описанному мной тридцать один час назад принципу, в соответствии с которым я фактически сделал вашу планету частью собственного распределенного тела и объектом своей реакции, как автоматической, так и сознательной. Практически то же самое ваша планета сделала сама для себя миллиарды лет назад, с первыми ростками жизни, и продолжает делать и по сей день. По существу, это – обязательное условие существования жизни. Сэм кивнула. – Да, я знакома с «гипотезой Геи» Лавлока, утверждающей, что планета есть единый живой организм. Но Лавлок также полагал, что у эволюции сложных форм жизни имеются направление и цель, заключающиеся в познании планетой самой себя – что она и сделала посредством нас, человечества. – Да, и, соответственно, не следует удивляться тому, что механизмы саморегуляции, подобные действующим в вашем собственном теле, присущи и планете как целому. – Тогда какого ж черта вы попросту не дадите нам самостоятельно прийти к этому выводу? Самим во всем разобраться? Ну да, понимаю. Кокон. Иллюзии, которые мы питаем относительно нашей подразумеваемой изоляции. Иными словами, что бы на нас такое ни падало, медицина пока что не позволяет нам умереть. Большинству из нас, во всяком случае. – Но можно ли утверждать, что «гипотеза Геи» общеизвестна и общепринята в той своей части, которая касается саморегуляции планетарного организма и всех его необходимых для этого компонентов? – Разумеется, пока нет. – Тогда не верным ли будет заключить, что планетарное сознание пока еще не созрело? Что со всеми своими саморазрушительными привычками – характерными скорее для подростка, уверенного в собственном бессмертии, пусть даже все факты говорят об обратном, – человечество пока еще не осознает лежащей на взрослом ответственности? Саманта, любые формы жизни производят больше потомства, чем способно достичь зрелости. А незрелость, опять же для любых форм жизни, сопряжена со всевозможными рисками – исходящими от хищников, от собственных фатальных ошибок, от своих же братьев и сестер, от суровой окружающей среды, от биологии как таковой, в конце концов. – Продолжайте, – очень тихо попросила Саманта, в которой, похоже, забрезжило понимание. – Теперь, – сказал Адам, – давайте расширим наше понимание рисков, характерных для юных организмов. Увеличим масштаб, рассматривая индивидуальные биоты – в значении планет, на которых возникла жизнь, – как отдельных щенков в помете среди своих сородичей в отдельно взятом регионе Галактики. Кто-то из них выживет, но далеко не все. Однако для сложных форм жизни характерна забота о потомстве, которую возлагают на себя непосредственно родители либо общество… – А вы, Адам, кто? Я имею в виду три ваших цивилизации. Родители – или общество? – Аналогия не предполагала подобной точности, – ответил Адам, – однако я в состоянии понять, что для вас в данном случае существует разница, пусть и весьма приблизительная. Соответственно, считайте нас членами общества. – Понимаю. Вы – представители этого общества в нашем регионе. – Да, хотя общим для родных планет всех трех цивилизаций является то, что они находятся значительно ближе к центру Галактики и, соответственно, на самой границе региона. И тем не менее применительно к нему мы обладаем родительскими правами, или, во всяком случае, правами потенциального опекунства. Как следствие, мы руководствуемся перспективами выживаемости, которые и являются краеугольным камнем при принятии решения о Вмешательстве в развитие любой индивидуальной биоты. – И мы едва выдержали этот экзамен. – Планетарная биота, Саманта, прошла его без всякого труда. А вот сознание, иными словами, человечество, увы, не справилось. – И вы задумались, не сделать ли Земле лоботомию. – Да. – Однако Земля оказалась для этого чуть старовата, так что новое сознание могло не успеть зародиться, пока еще не слишком поздно. – Верно, особенно с учетом уже произошедшего истощения ресурсов. – Но вы ведь могли вмешаться значительно раньше? Скажем, ну, не знаю, веке в пятом до нашей эры. Может статься, конечно, тогда вы нас еще не заметили или не располагали необходимыми для вмешательства технологиями? – Уверяю вас, дело не в технологиях. Но в вопросах вмешательства, Саманта, неизбежна дилемма. Мы обязаны до определенной степени доверять ребенку в том, что он способен справиться и сам. Однако ваш выбор пятого века представляется довольно любопытным. Саманта хмыкнула и потянулась за сигаретами. – Именно тогда мы впервые отрезали голову-человечество от тела-природы. – Да. Глядя в ретроспективе, нам следовало уже тогда понять, чем закончится это самообезглавливание. – И потом вы век за веком наблюдали, как мы творим всякую хрень, и не вмешивались? – Возможности для изменения парадигмы, Саманта, за это время возникали неоднократно. Определенные экономические принципы завоевали господство лишь с началом индустриализации – определив тем самым все, что за ней последовало. Она кивнула и вновь перевела взгляд на изображение планеты внизу. – Так, значит, от всех болезней ваш нанокомплекс меня не излечит.