– Но других видео нет. Джон покачал головой. Потом пожал плечами, словно желая внести поправку: – Этих видео сейчас полный Интернет. – Ну да, такая же размытая хрень, притом, что в каждом телефоне сейчас камеры высокого разрешения. Фотошоп, причем бездарный. – Дэйв помолчал и добавил: – Рано или поздно появятся доказательства, что все это подделка. Джон пожал плечами. Сказать по правде, он ни в чем сейчас не был уверен. В дневное время он слишком занят, чтобы о чем-то думать, а ночь накопившийся в душе мрак превращает в сплошную муку. Когда-то он слышал от ветерана-полицейского, что это называется «отступление»… а вот теперь отступал и он сам. От веры в людей, от того, что человечество способно хоть на что-либо, кроме наихудшего. Отчаяние накапливается, словно грязное белье в пакете, засунутом в дальний угол. Ты же тем временем продолжаешь чем-то заниматься. А когда отступишь до самого конца, тебе уже на все будет наплевать. Хотя, может быть, выход все же есть. И он знал, что будет продолжать его искать, пока… пока не опустит руки. – Хочешь, я отвечу на звонки? – Спасибо, Дэйв. – Тот разговор тебя здорово озадачил. Еще как. От него потребовалась вера, которой ему недоставало. Вот только без нее у него не было бы вообще ничего. Он повернулся к напарнику. – Ее мужу сейчас совсем хреново. Но Дэйв уже говорил по телефону с очередной истеричкой. В какую бы комнату Хэмиш ни забрел, везде ощущалось ее присутствие, будто бы он шел за ней следом, но жене всякий раз удавалось ускользнуть из виду, скрывшись за углом или за очередной дверью. От лестницы, что вела в ее мансарду, несло сигаретами, однако запах был застоявшимся, а призрачное облачко над обитыми ковролином ступенями – просто пылью, в которой переливались пробившиеся сквозь окошко под самым потолком косые солнечные лучи. Листы с записями, кофейная чашка и переполненная пепельница уютно расположились рядом с ее домашним ноутбуком – сейчас закрытым, лишь слегка помигивающим синим огоньком. А от нее самой остался лишь призрак, и какая-то его часть вселилась сейчас в Хэмиша, заставляя бродить туда-сюда, словно запертый в доме мятущийся дух – в доме, в свою очередь, запертом в воспоминаниях, из которых постепенно уходили свежесть и жизнь. Они были женаты тридцать три года, двадцать девять из них Хэмиш вел свою практику. Детей нет. У нее был не тот характер, чтобы добровольно расстаться с привычками и повседневными удовольствиями. К тому же на детей уходит время, энергия, молодость – все равно что по собственной воле обречь себя на пожизненное заключение. Каждый раз, когда она это повторяла, в глазах ее сверкал вызов, словно она была готова резко – и, вероятно, горько – рассмеяться. Несмотря на весь свой опыт в общении с пациентами, собственную жену Хэмиш всегда понимал с трудом. Она вся была словно лезвие ножа – и при этом сама же ходила по нему босиком. Свойство характера, которое она превратила в профессию. Ее видеоблог, «Здесь и сейчас», или любили, или же ненавидели – в зависимости от политических пристрастий. Казалось, она не знает страха – а мир полон тех, кто не слишком-то любит бесстрашных женщин. Домашний телефон периодически принимался звонить, и Хэмиш всякий раз вздрагивал, заслышав старомодный перезвон колокольчиков – настойчивый и неожиданно бесстрастный. Наверное, ее литературный агент, и да, видимо, он заслуживает хотя бы нескольких слов, однако Хэмиш предоставил все автоответчику. Коллеги по жанру сейчас раз за разом перезагружают ее страничку в «Фейсбуке», заполняют ленту ее «Твиттера» бесконечными и безответными вопросами, умоляя отозваться – хоть кого-нибудь. Отчаянно колотятся в двери «Здесь и сейчас». Хэмиш предоставил им утешаться обществом друг друга. По существу все, что можно, уже сказано в прямолинейном заявлении полиции и в записанных на видео интервью со свидетелями. А она пропала – причем у этого слова была сейчас добрая тысяча различных оттенков смысла. Уже смеркалось, но света он не зажигал, так что весь дом заполнил полумрак, сделавший еле различимым интерьер гостиной – где он себя в конце концов и обнаружил. Обмякшим в кресле перед экраном – он раз за разом просматривал видео ее… исчезновения? Похищения? Аннигиляции? Сцену было несложно представить в добром десятке научно-фантастических фильмов или телесериалов. Снято на подрагивающую ручную камеру, как было модно несколько лет назад – и вот мода неожиданно вернулась. Она бы уже позвонила. Они всегда старались держаться на связи, и дело было не в собственническом взаимоконтроле – просто ты словно чуть касаешься родного человека, обмениваешься с ним ничего не значащей шуткой, едким комментарием, несколькими характерными фразами. Своего рода тайный язык. Который он больше ни с кем не делил, и, быть может, это навсегда. Хэмиш Дрейк сидел в гостиной в угасающем свете, ничего не зная о хаосе, заполонившем сетевые группы ее почитателей, о шоке и отчаянном нежелании поверить в случившееся среди ее друзей по писательскому цеху, наконец, о злорадствующих религиозных фундаменталистах, пустившихся в рассуждения о гневе Божьем и о том, что женщине следует знать свое место. В эфире разразилась целая война – вокруг той, которой здесь уже не было. И еще, разумеется, многие упорно настаивали, что все это лишь розыгрыш, рекламный трюк – не работает ли она сейчас над романом о НЛО? Полдюжины ее бета-ридеров ничего про это не знали – в последнее время она писала антиутопию, действие которой разворачивалось в отдаленном будущем, и продвинулась примерно на треть. Работа над ней, хотя и несколько застопорившись, все же понемногу продолжалась. Бета-ридеры были склонны соглашаться между собой (в частных беседах), что она, похоже, подустала, или ей попросту все осточертело. Три десятка опубликованных романов, по трем сняты фильмы, по двум – сериалы, один до сих пор в эфире. И еще видеоблог, регулярно затрагивающий скандальные темы. Ее писательский стиль отличался беспощадностью, фразы резали читателя, словно остро отточенный хирургический скальпель, – иными словами, он уже успевал наполовину истечь кровью, прежде чем замечал, что из рассеченной брюшины вываливаются кишки. Ровно то же самое она делала и в видеоблоге – с самой милой улыбкой на лице. Иными словами, во всем сверкало все то же яростное мастерство. Сэм Август, рыцарь феминизма и гуманизма, способная как на острую сатиру, так и на вдумчивые эссе, женщина, которую очень опасно недооценивать, – какой тут еще, мать вашу, роман о НЛО? И она пропала. Исчезла, похищена, сгорела, пропала без вести, мертва, жива, мертва, жива, мертва… Свет в доме этой ночью так и не зажегся. Заря застала хозяина скорчившимся от немой печали в кожаном кресле, лицо скрыто ладонями. Глава 2 В будущем нет ничего страшного, если не считать постоянно гнетущего нас чувства крайней уязвимости перед неизвестным. Саманта Август Как-то в детстве она бегала рядом с бассейном и поскользнулась. Очнувшись в больничной палате на следующий день, она ничего не помнила о произошедшем. Сознание словно куда-то удалилось на время. Куда именно, оставалось загадкой – в таинственную область, заполненную статическим белым шумом, или даже просто в никуда. Неврологи привлекли бы для объяснений эффект компартментализации. Сознание, сказали бы они, нуждается в памяти, в структуре, чтобы запечатлеть личный опыт, а на опыте-то и строится наше представление о себе. Сотрясение мозга подобно удару кулаком по старому ламповому телевизору. Картинка начинает мигать, потом восстанавливается. Между последней увиденной сценой и новой картинкой возможна пауза. Но если обошлось без существенных повреждений, впоследствии непрерывная последовательность восстановится. Ей хотелось закурить. На уровне чистых инстинктов, системных команд, поступающих от организма. Вредные привычки иной раз настолько унизительны, что, как она считала, ими есть смысл обзавестись просто ради того, чтобы учиться смирению. Общение между телом и сознанием не слишком-то доступно анализу, в основном эти процессы протекают в самодостаточных глубинах подсознания. Необходимость дышать утверждает сама себя, мгновение за мгновением. Голод говорит с тобой спазмами в желудке, рот сам собой наполняется слюной при одной только мысли о сандвиче. Яркая вспышка или что-то, летящее прямо в глаз, заставляют резко зажмуриться. Все это примеры довольно очевидные. Существуют и едва ощутимые проявления. Не столь заметные. Впрочем, о потребности в очередной дозе кофеина сигнализирует головная боль. В дозе никотина – что-то вроде зуда в гортани. И в обоих случаях присутствует беспокойство, бессловесная потребность, умоляющая, чтобы ее осознали. Смирение – очень полезное качество, особенно для писателя. Становится легче, и не столь болезненно для самоидентификации, видеть – или же воображать – мир с иных точек зрения. Совмещать в себе противоположные взгляды на то, как все устроено, на потайные механизмы различных форм человеческого взаимодействия: убеждений, политики, религии, умонастроений, мнений. Если на что-нибудь подсесть, первым делом избавляешься от иллюзии собственной непогрешимости. От той благородной позы, когда окружающие могут подумать, будто у тебя кол в заднице. Итак, сейчас у нее есть острая потребность. В сигарете. Скорее всего, эта потребность ее и разбудила, объявившись еще до того, как она открыла глаза – собственно, она их еще и не открывала. Пробудились и чувства, правда, особой информации от них пока что не поступало. Ни звука, ни выраженного запаха. Она лежит на непонятной поверхности – ни мягкой ни жесткой. Нет, сама поверхность, безусловно, присутствует, но при этом никак не воздействует на тело. Словно бы приняв его форму. Значит, матрас, причем хороший. И свет сквозь закрытые веки пробивается? Да, но не сказать чтобы назойливый. – Ой, да пошло оно все, – пробормотала она, открыла глаза и села. Маленькая комната, кажется, без дверей. Из мебели – только ее кровать. Свет приглушенный, но всепроникающий. Она не могла определить его источника, и он не отбрасывал теней. Очевидного объяснения этой картине не было. Это не больничная палата, здесь нет запущенности, неизбежно возникающей в заведении, созданном для ухода за страждущими в условиях постоянного недофинансирования. Она не под капельницей. На противоположной стене не болтается на кронштейне старый телевизор. На кровати нет простыни, а она одета – правда, без пальто. А главное – слишком уж здесь тихо. – Эй? Кто-нибудь? – Добро пожаловать, Саманта Август. – Мужской, хорошо поставленный голос. – Как вы себя чувствуете? Голос шел непонятно откуда, она обвела комнату взглядом в поисках динамика. На стенах непонятного белесого оттенка его не обнаружилось, на потолке тоже. Насколько она могла видеть, и на полу. – Где моя сумка с ноутбуком? И пальто? – Она хотела добавить, что, черт возьми, курить охота просто зверски, однако в наши дни подобные заявления обычно не встречают особого сочувствия, так что с этим она решила не торопиться. – Ожидание и предвкушение небольшого выброса эндорфинов. – Что? – Ваша сумка и пальто – под кроватью, а сигареты – в правом кармане пальто. Можете удовлетворить свою потребность. – Если в больнице разрешают курить, то я в Восточной Европе, – сказала Саманта, соскользнув с кровати и заглянув под нее. Сумка, рядом – аккуратно сложенное пальто. – Только акцент у вас неправильный. Вернее, – добавила она, нащупав сигареты и зажигалку, – я вообще не слышу акцента. – Значит, он такой же, как и у вас. Она выпрямилась и криво улыбнулась. – Туше. Пепельницы не найдется? – Можно прямо на пол. – Неудобно, он слишком чистый, – возразила она. – Таким он и останется. Она закурила и снова уселась на кровать. – Латекс? Или гель? Это я про матрас. У меня довольно чувствительная задница, и большинство матрасов она попросту не переносит. Но этот совершенно особенный. Я себе такой для дома хочу. – Ваше желание обязательно будет исполнено. Вы хорошо себя чувствуете? – Голова кружится, похоже, я вырубилась. Что произошло? – Вы шли по улице в спортзал, там вы дважды в неделю занимаетесь с личным тренером. В этот момент вас похитили инопланетяне. На конце сигареты вырос столбик пепла, но стряхивать его на чистый пол ей совсем не хотелось. – Ну… такое ведь не каждый день случается? – Верно.