Тигран Багдасарян вошел в сауну и поглядел на градусник — 95 градусов по Цельсию. То, что надо. Хотя стоило нагнать еще с десяток градусов, и плевать на всех этих слабаков. Сауна прогревалась электротэном. Тигран взял полотенце и вышел из парилки. Он открыл кран и пустил холодную воду. Смочил полотенце, отжал его и смочил еще раз. Электротэн включался и отключался тепловым реле. Нижняя граница была установлена на 85 градусов, верхняя — на 95, следовательно, выше этой температуры прогреть баню было нельзя. Однако это устройство несложно обмануть — достаточно обмотать термопару мокрым полотенцем, и электротэн будет греть и греть, пока глаза не вылезут из орбит. Тигран Багдасарян подумал, как все складно выходит в этой жизни — чтобы получить нужный результат, приходилось искать банщика, уговаривать его поднять верхнюю границу температуры, давать денег, а можно было просто-напросто обмануть термореле. Складно и нелепо. Все равно все добиваются нужных им результатов, только вместо того, чтобы все было по разумению, приходится просто надувать. Кошки-мышки, пинг-понг… «Тигран, никогда не думай, что ты умнее всех, — прозвучал у него в голове голос старшего брата, — но и не позволяй никому быть умнее тебя». Старший брат Тиграна, Михаил Багдасарян, не позволял такое думать никому. Тигран так и не узнал, почему его брат получил кличку Миша Монголец, тот ему никогда этого не рассказывал, лишь лукаво улыбался, а строить без конца разные догадки было не в характере Тиграна. Зато он знал кое-что другое. Что Миша Багдасарян вырос в нищете захолустья. Что старший брат практически снял его, Тиграна, с иглы. Что он до сих пор очень много работал и часто говорил: «Если каждый день верно и спокойно делать одно и то же, то в конце концов мир изменится». И мир действительно изменился для всей их семьи. Миша Монголец, радовавшийся, когда его мать покупала песочные коржики по незабвенным советским ценам — семь копеек за штуку, и передававший младшему брату по наследству всю свою одежду, порой штопаную-перештопаную, сумел отобрать или купить куски окружающего пространства, сложить их в конвертик и запихнуть себе в карман. Миша Багдасарян, по кличке Монголец, любил все черное. «Цвет классического благородства», — говаривал он. И даже потом, когда появились деньги и вся братва вокруг вырядилась в малиновые пиджаки, Михаил Багдасарян остался верен раз сделанному выбору. «Во всем должна присутствовать доля здорового консерватизма» — это была еще одна максима Миши, коих насчитывалось немало, но и не так много, чтобы создавались пестрый бардак и неразбериха. Их число являлось достаточным для существования жесткого каркаса, в пределах которого действовали Миша и его команда. Миша Монголец, радовавшийся когда-то песочному коржику как лучшей сладости на свете, потому что коржики были лишь по праздникам, исходивший всю эту жизнь вдоль и поперек и встретивший на этих дорогах очень немало дерьма, Миша Монголец, контролировавший когда-то пусть и крупную, но лишь часть палаточной торговли города да ночных проституток с их сутенерами, — Миша Монголец капля по капле, шаг за шагом прошел путь от коржика до недавней встречи с одним высоким правительственным чиновником, очень высоким, и, когда эта встреча завершилась, он понял, что становится птицей совсем другого полета. «Лиса всегда идет под крыло дракона», — глубокомысленно изрек Монголец, подводя итог встречи. Тигран слушал его с широко раскрытыми глазами. Он не просто уважал старшего брата, он его боготворил. И не только потому, что всему, что сейчас имела их семья, они были обязаны Мише. И образованием для младших сестер, и тем, что Тигран сейчас не дурацкий наркоша на игле, мечущийся в поисках дозы, а конкретный человек при деле в огромной империи брата, и обеспеченной жизнью для их стариков. Все это так. Но не только потому. Миша Багдасарян был идеальным старшим братом, примером во всем. Той могущественной и беспрекословной защитой, чья власть не подчинена никаким ревизиям, защитой, которой должен был стать и не стал для Тиграна отец. Тигран уважал и любил отца, это был сыновний долг. Но отец был слабак. Миша, по мнению Тиграна, был воплощением образа великого древнего воина, отряды которых когда-то защищали армянское государство Урарту. Тигран видел в нем следы избранничества, свойственные лучшим представителям их народа. Он был очень умен и беспощаден, отчаянно смел и коварен. К чужим. К своим же — более нежного и до сих пор побаивающегося мать сына, заботливого брата и любящего мужа — вплоть до того, что злые языки задавались вопросом: «А не ходит ли великий и ужасный Монголец под пяткой своей русской жены?» — вряд ли можно было встретить. Тигран боготворил старшего брата. Когда-то в числе многих других уроков Монголец преподал Тиграну и такой. Он сказал ему: не задавай лишних вопросов. Что надо, и так узнаешь. Мало ли что — это твоя безопасность. — Меньше знаешь — лучше спишь, — смекнул Тигран. — Называй это так, если тебе хочется, — согласился Монголец. Но когда случился весь этот кошмар на свадьбе у Лютого, Тигран не выдержал и все же нарушил старое правило. Он спросил у брата напрямую: — Ты, Миша, имеешь к этому отношение? Монголец хмуро поглядел на младшего брата и без видимого нажима в голосе произнес: — Я похож на человека, окончательно потерявшего рассудок? Тигран посмотрел в глаза Монгольца, которые сейчас показались ему очень темными: зрачки — два темных провала на фоне покрасневших белков. — Нет, конечно, — поспешил ответить Тигран, — но… — Нет никаких «но». — Я лишь хотел сказать, что некоторые могли так подумать. — Я никогда так не подставлю ни тебя, ни наших родных. Еще не выжил из ума. Успокойся, я с этим разберусь. — Миша, Лютый на похоронах смотрел на тебя… — Знаю. Видел. Говорю же, я с этим разберусь. Вот в тот момент Тигран и вспомнил старый урок: «Не задавай мне лишних вопросов. Это твоя безопасность». — Тогда поспеши с этим, — сказал Тигран. — Я знаю Лютого. Он не станет делать глупостей, пока со всем не разберется. Он живет по понятиям. — Это был его единственный брат. — Мне жаль, что так вышло. Но говорю тебе — я ни при чем. — Я знаю. Я-то тебе верю, хотел бы поверить… — Тигран! Ты что? — Навести Лютого в больнице. — Мне правда очень жаль. Но Монголец ни перед кем юлить не будет. — Просто он смотрел на тебя… — Тигран, — уже немного мягче сказал Монголец, — успокойся. Я разберусь с этим. На похороны Лютого привезли в инвалидной коляске. Его спасителя и, по слухам, дружка на кладбище не было. Говорят, что тот еще совсем слаб, хотя лежали они вдвоем с Лютым в отдельной палате в одной из лучших клиник страны. Не в «кремлевке» — после всего случившегося общественный резонанс не позволил бы Лютому находиться в больнице, где в это время проходил обследование сам президент, — но в российско-американской клинике, не уступающей «кремлевке». У палаты, помимо полагающегося в таких случаях милиционера, находился личный телохранитель Лютого, и у входа в больницу в двух машинах круглосуточно дежурили еще по нескольку человек. Ранение Лютого оказалось неопасным, а вот его спасителя, говорят, зацепило прилично. И что самое нелепое, вроде бы его на больничную койку уложил ОМОН, шальная пуля… Этот факт показался Тиграну забавным. На похоронах Лютый был очень мрачен — он потерял единственного и любимого брата (фотография с завязыванием шнурка на ботинке попала во все газеты, как и та, знаменитая, которую сделал какой-то сумасшедший фотограф во время перестрелки и которая больше напоминала репортаж с войны, с поля битвы, прямое включение). Было потеряно и все то, что Лютый так долго и упорно пытался построить. Тигран не любил Лютого, не знал почему, вполне возможно, что и неосознанно, когда слушал разговоры брата, для которого Лютый был если не главным врагом, то по крайней мере главным конкурентом. — О, смотри, — как-то в беседе с Тиграном усмехнулся Монголец, — Лютый совсем рамсы попутал! С банкирами решил породниться, цивилизованный бизнес создает. Однако Тигран знал о попытках Монгольца двигаться в том же направлении. И когда Лютый не единожды дал Монгольцу понять, что не прочь позабыть старые обиды, тот не стал спешить с категорично отрицательным ответом. Тиграну все это не нравилось, он считал, что Лютому с Монгольцем в одной лодке не усидеть, однако перечить старшему брату было не в правилах Тиграна. Тем более что любой понимал: Монголец умен и хитер, имеет вес не меньше Лютого и вряд ли станет что-то делать себе во вред. Поэтому где-то в глубине души Тигран полагал, что к этой кровавой бане на свадьбе его брат может иметь отношение. Конечно, не он один, но может. Да, Тигран не любил Лютого. Но на похоронах он увидел не разбитого и усталого слабака, а человека, который мужественно и молчаливо переживал свое горе. Тигран нашел это достойным уважения. Венок от Монгольца был великолепен. Потом, уже прощаясь, Миша подошел еще раз выразить свои соболезнования. Он протянул Лютому обе руки. Тот их пожал и быстро взглянул на Монгольца. Взгляд был жестким, волчьим. Монголец наклонился к Лютому и что-то произнес ему на ухо. Лютый слушал и ничего не говорил. Потом кивнул. А уже в машине Тигран решил затеять этот разговор насчет возможной причастности Монгольца к кровавым событиям. Последним его аргументом был такой: — Почему же ты не взял меня с собой на свадьбу? Что-то предчувствовал? — Потому что тебя не пригласили, — просто возразил Монголец. — Я не гадалка, чтобы что-то предчувствовать. — Что ты сказал Лютому, когда наклонялся к нему? — Не важно. — Но я твой брат. Я же должен знать, что происходит. — Не всегда. — Да, согласен, но сейчас… — Тигран, успокойся, все в порядке. — Ну хорошо, — сдался Тигран. — Скажи: может, надо на время увезти семью? — Если будет надо, я скажу. Мы договорились с Лютым, что надо встретиться и все обсудить. — Вы забили с ним стрелку? Монголец с любопытством посмотрел на брата, потом, улыбнувшись, произнес: — Мы договорились, что нам есть что обсудить. Между нами не должно быть непонимания. Это я ему и сказал. А теперь отстань. Если что-то пойдет не так насчет семьи, ты об этом узнаешь первым. Тон у Монгольца был абсолютно уверенным. И хотя этот разговор вовсе не развеял сомнений Тиграна, но стало ясно, что Миша контролирует ситуацию. И если ко всему этому действительно причастен старший брат Тиграна, значит, так было нужно. Меньше знаешь — лучше спишь. И Тиграну жаль, что погибло столько невинных людей, он же вовсе не людоед, но у него был очень своеобразный взгляд на это: его народ, бесспорно, один из самых великих, талантливых народов на земле, был вечно гоним, притесняем. Его народ, как отдельные представители, так и весь в целом, был в состоянии непрекращающейся войны. Им постоянно приходилось обороняться. Как в Карабахе. И если армянская армия побеждала, так потому, что она лучше, интеллектуальнее. Соплеменники Тиграна могли бы творить великие дела, а им навязывают войну. А на войне все средства хороши. Тиграну жаль погибших невинных людей, но, значит, так было нужно. Они не выбирали этой войны. Тигран придумал себе такое объяснение, и оно его полностью удовлетворяло. Поэтому, когда в сауне погас свет, Тигран был убежден, что это выбило пробки. Он услышал смех девиц, которых они притащили с собой в баню, и подумал, что эта блондиночка с невинно-порочным личиком очень хороша. Эти, с мягкой белой кожей, в теле, с ярко выраженными формами, с пухлыми детскими губками, — они самые сладкие шлюхи на свете. Все эти длинные сухие вешалки, несостоявшиеся мисски и топ-модели, — все это фуфло. А у этой кожа отливает бархатом, и пахнет от нее не текущей самкой и не литрами духов, от нее пахнет… молоком, сквозь которое пробивается нечто, запах, который именуется ароматом женщины. Это самый лучший аромат на свете. И обрушившаяся внезапно темнота заставила Тиграна лишь желать эту блондиночку сильнее. — Але, гараж, — крикнул Тигран в сторону комнаты отдыха, — разберитесь с пробками! И не трогайте Светлану, она моя. Иди ко мне, Светик. — Тигран, а мы со Светланой женимся, — было ему ответом. Смех. — Светлан, иди ко мне. — Прямо сейчас? Ведь темно ж, Тигранчик. — Сейчас. Я в сауне. Свет нам не понадобится. — Темнота — друг молодежи. — Женский голос. Не Светлана, кто-то другой. Снова смех. — Ой, я ничего не вижу! Пусти, слышь! — А это уже она. — Иду, Тигранчик, иду, мой шерстик. Шерстик… Шерстиком она его звала, когда прижималась к груди. Очень волосатой груди. Обычно бабы называли это мохером, иногда свитерком. Она вот придумала «шерстика». Классная девка. Тигран, все еще с мокрым полотенцем в руках, вошел в сауну. Спирали тэна нагрелись докрасна, и это было единственным свечением в кромешной тьме. Шерстик… Он вспомнил ее пухлые детские губы, ласкающие его грудь, живот, и тот момент, как ее белокурая головка ушла ниже и как он тогда прикрыл глаза. Сладкая, сладкая… Тигран почувствовал эрекцию и решил, что в парилке этим заниматься нельзя. Он уселся на влажное полотенце и подумал, что если нельзя, но очень хочется, то можно. Он опять вспомнил, как белокурая головка опустилась ниже его живота, и услышал легкие шаги. Он подумал, что у Светланы удивительно легкая походка, — она ведь действительно была девушкой в теле, но ходила легко, даже в этих резиновых тапочках по мокрому кафелю предбанника. О таких, наверное, говорят — «у нее легкая походка». Да, лучше не скажешь, когда речь идет о настоящей женщине. Тиграну вдруг осточертели все эти друзья и захотелось побыть со Светланой вдвоем. И очень не хотелось, чтобы его сладкой девочкой обладал сегодня кто-нибудь еще. Светлана была девочкой по вызову. Еженедельные сауны с водкой, неформальное общение с деловыми партнерами и с девочками на закуску. Он обожал групповой секс и никогда ни к одной банной девочке не испытывал подобных чувств. «Стареем, — с ироничной печалью подумал Тигран, — влюбляемся в проституток». — Да ладно, — успокоил он себя, — просто я ее хочу. — И уже громко добавил: — Светуля, иди скорее сюда! Тигран обнаружил, что его эрекция стала сильнее. Он даже не будет с ней разговаривать. Он уже очень готов к тому, чтобы почувствовать ее пухлые губки и горячий быстрый язычок… Сладкая… А Тигран будет гладить ее светлые волосы…