А «Балтику» Вика тоже любит. Отличное пиво. И с удовольствием сейчас бы его выпила, но ведь нет… Дорожка впереди свернула. Вика достаточно удачно выскочила на нужную ей улицу. Она весело улыбнулась, посмотрев в ясную синеву неба. А потом зазвонил телефон. Тот самый звонок, разделивший ее жизнь на две части. Те самые последние секунды, когда еще все так хорошо, а потом климпс-климпс — и уже все. Твой узор сменился, и все рухнуло. Вика взяла трубку. — Алло? — Голос прозвучал мягко, приветливо. — Вика, ты находишься в машине? — Это было сказано без всякого вступления, но Вика вдруг поняла, что важно совсем другое. Важно, как было сказано. — Да. Петр, это вы? — Остановись, пожалуйста. — Зачем? Петр… — Сверни на обочину и встань. Пожалуйста, Вика. Ее сердце вдруг бешено заколотилось. Это был Петр Виноградов, но… что стало с его голосом? Господи, что с его голосом?! Обычно такой веселый приятный голос сейчас стал раздавленным, больным. Вика припарковалась к бордюру. — Что случилось, Петр? — Ты остановилась? — Да. Но что случилось? Что с вашим голосом, Петр? — Вика, милая… Тебе сейчас понадобится много мужества… — Что?! — Сердце прыгнуло в ее груди, и что-то поднялось к горлу. — Только успокойся, родная. — Я спокойна. Не тяните. — Это… О-о-х-х… — Глубокий выдох, мгновенная пауза — и потом: — Покушение. Твой отец в критическом состоянии… Они выходили из здания… — Они? Леха?! — Вика, боюсь, у меня… очень плохие новости. Леха… — Что?! Ну что? — Леха… Его больше нет, Вика. — Как нет?! — выдавила Вика. Звук оказался низким, грудным, посторонним. — Петр, как нет? Ну что ты такое говоришь? Петр, пожалуйста… — Милая, где ты сейчас находишься? — Нет, Петр… Ну пожалуйста. — Вика… — Нет… Ну как же так… Ну как… Н-е-е-т! — Милая… Этого не может быть. Ну не может этого быть! Ну почему… Она сидела с телефонной трубкой, прижав ее к подбородку и прислонившись к стеклу. Петр что-то говорил в трубке. Она ничего не слышала. Время остановилось. Потом были слезы. Очень много слез. И рыдания. И близкие, прежде всего Андрей, беспокоились за ее состояние. А она говорила над телом мужа: — Мой красивый! Ну как же ты мог? Как?! Как ты оставил меня одну? Ведь я у тебя одна. Любимый… Мой. Но ведь нет же… Это все неправда… Да? Скажи! Я-не-смогу-од-на. А потом слезы высохли. И время остановилось еще раз. И тогда Андрей подумал, что все опасения за ее состояние еще только впереди. Время стало сферой. Калейдоскоп поворачивался. Бессмысленные рисунки создавались вновь и вновь. Климпс-климпс. И сейчас туман стелился над морем. И Вика выплыла из своего полузабытья в свое полусознание вместе с этим воспоминанием. Капельки моря проникли все же в милосердный, забирающий боль туман. Она плакала. Впервые за несколько месяцев. Впервые с того дня, когда высохли слезы. — Она плачет, — услышала Вика ровный голос своей сиделки. — Снова пришла в себя. Во второй раз после того, как Вика выплыла из темноты и из тумана, она открыла глаза и произнесла: — Что с детьми? Где сейчас мои дети? Теперь боль подступала реже. Она существовала, глухая и притупленная. Но яркие вспышки были, лишь когда Вика пыталась пошевелиться. Ей это не удавалось, но попытки приносили немыслимую боль. Она не знала, что сейчас с ее состоянием. Была автокатастрофа. Она не справилась с управлением автомобилем. Что-то случилось с тормозами. Или что-то сделали с тормозами? У нее не было сил пытаться ответить на этот вопрос. Она выжила. И пока, наверное, этого достаточно. Эта женщина, ее сиделка… Теперь паузы между нашествиями тумана, поглощающего боль, стали длиннее. Вика слабым, похожим на безразличный взглядом пыталась рассмотреть окружающее. Комната оказалась небольшой и светлой. Обоев не было, стены выкрашены в белое. Большое окно с симпатичными занавесками и наружными жалюзи, приспущенными на четверть. В окне не видно ничего, кроме неба, хотя, возможно, если б ей удалось сменить поле обзора, то картинка открылась бы иная. Однако вряд ли в ближайшее время это удастся сделать, если только ее ложе, к которому она прикована, не передвинут. Она получает лечение. Капельницы, внутривенное кормление и первое за все время, что она начала осознавать себя, судно. Она получает лечение — это абсолютно точно. Она находится в какой-то частной клинике — это можно допустить с большой долей вероятности. Она не видела никого из своих близких. К ней не пускают посетителей? Пока она находится в реанимационном отделении? Что ж, вполне возможно. Только ответить на эти вопросы что-либо определенное Вика не могла. Эта женщина, ее сиделка… Она сказала про автокатастрофу. И еще она сказала, что «было плохо. Сейчас уже все плохое позади». Впервые с того времени, как Вика выплыла из темноты и из тумана, ее сердце кольнуло неожиданное сомнение: действительно ли все плохое позади? Несмотря на то что боль становилась приглушеннее, туман все-таки продолжал стелиться над морем. Более того, Вика вдруг поняла, что появилось новое ощущение: она ждет этого тумана. Он не просто впитывает и уносит боль, он заглушает кричащий в ее голове голос: «Что с детьми? Что сейчас с моими детьми?! Они говорят, что все в порядке. Но почему нет никого, кому бы я смогла поверить, что с ними все в порядке?» Туман, милосердный туман, растворял все вопросы, все звуки, уносил боль. И еще он дарил сны. Про маленького и счастливого краба, нашедшего себе убежище. Была автокатастрофа. Но она выжила. Наверное, она находилась в коме или в бессознательном состоянии. Может быть, она бродила по полям, с которых не всегда возвращаются. Она не помнила всего этого. Это было не важно. Действительно значимым являлось лишь одно. Она вернулась. И больше не было пустой сферы, по краям которой существовали бессмысленные кусочки реальности. Туда, где поворачивался калейдоскоп и с хрустальным звоном перебирались стеклянные бусы, упали ее горячие слезы. Климпс-климпс. Упали горячие слезы. Что с моими детьми? В мире остался единственный вопрос. И все остальное теперь будет подчинено лишь ему. Видимо, этот вопрос всегда существовал, всегда жил за этими стеклянными климпс-климпс. Именно этот вопрос был тем единственным живым огонечком, который забрезжил на кладбище бессмысленных осколков. Именно этот вопрос не позволил ей сойти с ума за эти несколько месяцев, когда высохли слезы. Когда не стало Лехи и когда поворачивался калейдоскоп, пока в один из дождливых вечеров она не сумела справиться с управлением автомобилем. Что-то случилось с тормозами? Это все не имеет значения. Пока. Что с моими детьми? В мире остался только этот вопрос. И все остальное теперь будет подчинено лишь ему. В том числе и желание знать, что сейчас с ней происходит. Она попала в автокатастрофу. Она выздоравливает. Но происходит и что-то еще. А потом приходил туман, и все сомнения казались глупыми, ненужными стекляшками, которые лучше всего взять да швырнуть в море. Но она еще не помнила очень многих вещей. В том числе и того, что ей бы сейчас весьма и весьма пригодилось. Ей принесли чашку горячего протертого супа. Впервые. Она лишь взглянула на него — еда не вызвала у нее никаких ощущений. Ее левая рука от кончиков пальцев до плеча лежала в гипсе. Так же как и левая нога, поднятая на подвесе. Она не знала, в каком именно месте переломы. У нее было внутреннее кровоизлияние, так ей сказали. По всей видимости, не все в порядке с тазобедренными суставами и со всей правой половиной: плечо, ключица, ребра были закованы в панцирь из гипса. Она не знала, было ли у нее сотрясение мозга, но полагала, что скорее всего это так — без подобной мелочи не обойтись. Она хотела говорить с лечащим врачом, она не понимала многих медицинских терминов. Разрыв внутренних органов… Это означает внутреннее кровотечение? — Хватит задавать вопросы, — сказала ей сестра-сиделка, и Вика с удивлением уловила в ее голосе раздражение. Ее кормили с ложечки. Точно так же, как она кормила своих близнецов, подхватывая с подбородка ложкой стекающую пищу. Сестра-сиделка — не очень крупная, но ширококостная женщина лет пятидесяти, с жидкими светло-русыми и в отдельных местах тронутыми сединой волосами. Да этим и ограничить описание, если бы… Если бы она не обладала отталкивающе-гладкой, словно восковой, кожей лица, из чего могло следовать, что она значительно моложе, чем выглядит, и еще каким-то странным выражением капризности в широко расставленных глазах. Хватит задавать вопросы. Она походила на увядшую старую деву, принесшую себя в жертву неведомому сектантскому культу, но, как позже удалось выяснить Вике, она таковой не являлась.