Однако в двух вещах — и уже очень скоро — Вике пришлось убедиться: сестре не нравилась ее работа. Ей не доставляло ни малейшего удовольствия ухаживать за Викой. И она была сильной, физически очень сильной женщиной. Суп оказался горячим. Вика думала, что вряд ли справится и с парой ложек, но, к своему удивлению, съела все. Ни капли не попало на слюнявчик. Сестра вытерла ей рот, подбородок, внимательно посмотрела в глаза. — Спасибо, — проговорила Вика, пытаясь через силу улыбнуться этому взгляду. — На здоровье, — ответила сестра, но таким тоном, которым скорее благодарят за предложенную сигарету. Была и еще одна странность. Она представилась Аллой — просто Алла — и просила звать ее именно так. Не по имени-отчеству, Алевтиной Сергеевной, учитывая разницу в возрасте и специфику их взаимоотношений, а именно Аллой. — Не Аля и ни в коем случае не Алевтина, а только Алла. Постарайтесь запомнить. — И снова на миг в ее влажные глаза вернулось выражение какой-то пугающей капризности. Именно в эту минуту Вике впервые в голову закралась мысль, что, возможно, она находится не совсем в больнице. Она спала. И снова видела сон про краба. Только на сей раз крабом была она сама. Она сама стала маленьким и беззащитным существом, закованным в панцирь из белого гипса. И ей надо было укрыться, найти надежную защиту. Там, снаружи, в тумане, растворяющем боль, притаилась маска из трепещущих простыней, маска-вход в расщелину, в темную пустоту провала. Климпс-климпс. Она проснулась среди ночи и с ужасом поняла еще одну вещь. Спасительный туман, уносящий боль, не возвращался. А она так ждет его. Она ждет его уже не только из-за боли, но из-за самого тумана. Она чувствовала себя плохо. Очень плохо. И туман не возвращался. На следующее утро, когда она проснулась совсем разбитой, ей впервые дали таблетки. Накануне порция горячего супа пробудила ее замерший организм, однако во рту осталось лишь ощущение горечи. Некоторое время назад ей было лучше. Когда она лишь на несколько минут выходила из своего сонного полузабытья, ей было значительно лучше. Были силы, короткая вспышка, потом возвращалась боль, и она проваливалась в туман. Сейчас она словно встала на стартовую линию, которая должна привести ее к финишу — нормальному состоянию, но дорога в реальность будет мучительной. Это означало, что она медленно выздоравливает. Ее организм, прежде затопляемый болью и милосердным туманом, начал восстанавливаться, и впереди ее ждут все тяготы, свойственные выздоравливающему организму. Возможно, все это будет не скоро, она еще бесконечно слаба, и приступы немыслимой боли, от которой спасает лишь туман, все еще царствуют над ней, но факт остается фактом: она выздоравливает. Бог миловал ее. Шея и позвоночник остались целы, следовательно, ей не суждена неподвижность, и она пошла на поправку. Ей продолжали колоть ранозаживляющее, глюкозу и витамины группы «В» для поддержания работы сердечной мышцы, но ей принесли таблетки. Что-то для сосудов головного мозга. Еще один недуг: афазия или амнезия — словом, потеря памяти. Вика — чемпион по части недугов. Еще — поливитамины. И какие-то бирюзовые продолговатые капсулы. Болеутоляющее. — Как оно называется? — спросила Вика у сестры-сиделки, запивая капсулы водой. Алла и поила, и кормила Вику со своих рук. Теперь она будет еще давать ей таблетки. — Нарозин, — ответила Алла. — Никогда не слышала о таком, — произнесла Вика. — Еще бы… О вас заботятся. — Кто?! — быстро спросила Вика. — Выздоравливайте, — сказала на это Алла с какой-то отстраненной и одновременно настойчивой интонацией. — Кто? — повторила Вика, но Алла уже направилась к входной двери. — Но постойте… Что с моими детьми?! — Эту фразу Вика почти выкрикнула. — Не надо кричать, вы не у себя дома, — спокойно произнесла сестра-сиделка. И, будто бы выдавая Вике приз за дальнейшее хорошее поведение, добавила: — С ними все в порядке. — Но когда я смогу… — Выздоравливайте, — перебила ее Алла. — Но почему?.. Почему мне не дают возможности… Однако сестра уже закрыла за собой дверь. Щелчок… Климпс. — Когда, когда я смогу? — произнесла Вика, глядя на дверь светлого дерева, затворившуюся и теперь молчаливо неподвижную. — Когда… когда? Все. Ее силы быстро кончились. Она моментально опустошилась. Осталось лишь чуть-чуть влаги. Поэтому снова пришли слезы. Уже во второй раз. Воля отступила. Но и страхи тоже. И все это сначала растворилось в слезах. О-оп, Вика теперь любит поплакать… Все это сначала растворилось в слезах и постепенно, словно кто-то медленно подкрадывался к ней, становилось таким безразличным, потому что растворялось в этом влажном тепле и дальше. А потом Вика уже поняла, как звался этот «кто-то»… Это был туман. Он вернулся. Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это и есть убежище для маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И в нем возвращаются чудесные сны. Понадобилось не так много времени, чтобы Вика поняла еще одну вещь. У этого милосердного тумана, затоплявшего темные пещеры и растворявшего боль, имелось имя. Его имя было нарозин. Болеутоляющее, которое Вике сначала вводили посредством инъекций, а затем давали в виде бирюзовых продолговатых капсул. Возможно, ее состояние было очень тяжелым, болевой шок постоянно грозил комой, и ей давали болеутоляющее с самого начала, сразу после того, как реанимационные усилия вернули ее к жизни. Болеутоляющее оказалось очень эффективным. Через несколько дней после того, как Вика определила имя тумана, она снова проснулась ночью, ближе к утру. Она не могла точно сказать, сколько сейчас времени. Белесо-серые сумерки за окнами — явные предвестники скорого рассвета, но в котором часу сейчас начинается рассвет? И что значит это сейчас? Сколько времени она уже находится здесь? Потом Вика поняла, что разбудило ее, — хлопок закрывающейся автомобильной дверцы. Но даже, наверное, не это. А прежде всего голоса, приглушенно звучащие в абсолютной предрассветной тишине за окнами. Это, конечно, был бред, пограничное состояние между сном и явью, между беспамятством и тайной темнотой пещер. Возможно, что все это лишь приснилось, но Вике показалось, что эти голоса в белесо-серых сумерках говорили о ней. Только самым важным оказалось даже не это. Потому что один из голосов, может быть, и в самом деле прозвучавших лишь во сне, показался Вике знакомым. — Господи, — тихо, очень тихо, чтобы самой не услышать проскользнувших ноток рыдания, прошептала Вика, — я становлюсь сумасшедшей. Но как она ни старалась, ей не удалось справиться, и слезы снова покатились из ее глаз. Теперь они сделались ее частыми гостями. Но почему кто-то должен говорить о ней среди ночи ближе к рассвету? Ну что это за бред? И эти слезы… «Господи, как же я устала и как же я слаба! Я, оказывается, очень слабая, и я не могу выдержать всего этого. Пожалуйста… И почему? В чем моя вина? Что же я сделала, чтобы вот так… со мной?.. За что? Я ведь, оказывается, так слаба…» И к чему? Дети. Близнецы. Все, что осталось от ее мира, когда-то полного Любви. Нет, не так. Ставшее ее Миром. Ставшее смыслом ее существования. Леха и Вика. — Леха и Вика, — проговорила она, чувствуя, что вновь проваливается в сон, — мои любимые… Я больше не отдам вас никому. Один из голосов показался знакомым. Могло такое быть? «Не дури. Что за ненормальная история перед рассветом? Что за безумная мысль…» Однако, вновь погрузившись в забытье и будучи не в состоянии отличить явь от сна, там, в тишине предрассветных сумерек или в глубине своих сновидений, она услышала, как медленно поворачивается ключ в замке зажигания, запускается автомобильный двигатель и как через некоторое время шум мотора стихает вдали. Вика спала. Ночной визитер, вне зависимости от того, был ли он во сне или в реальности, уехал. — Это не страшно. Всего лишь частичная амнезия, и будем надеяться, что память удастся быстро восстановить, — проговорил доктор. — Главное, что наблюдается устойчивая самоидентификация, а то, что некоторые эпизоды вашей жизни выпали из памяти, — это не беда. — Значит… Значит, у меня есть какие-то шансы? — со слабой, несколько отсутствующей улыбкой спросила Вика. — Не какие-то, а очень, очень большие шансы, — ободряюще пообещал врач. — Вы умница. Молодчина. Главное — покой. Не старайтесь зря прояснить некоторые моменты, если сейчас не получится. Пока полностью не восстановитесь, лучше не напрягать ни память, ни нервную систему. Нам сейчас надо очень беречь себя. Доктор был сорокапятилетним мужчиной с чеховской бородкой, мягким взглядом, быстрыми и очень чистыми пальцами рук. Щеки у него вислые, но на них играл румянец. Вика была уверена, что видит его в первый раз. Доктор мягко намекнул, что это не так, но настаивать не стал. — Я ваш лечащий врач, — весело поприветствовал он Вику, как только появился в палате. — Ну, как у нас сегодня дела? Вика минут пятнадцать назад получила свою положенную порцию обезболивающего, и сейчас спасительный туман уже подбирался к ней нежными приливами. — Знаете, доктор, зуд… Там, под гипсом, чешется. — Очень хорошо. Выздоравливает. — Зуд невозможный. Очень хочется почесать. Так, знаете… — Потерпите. После того что вам пришлось вытерпеть, это все ерунда. И косточки наши очень неплохо срастаются. Я смотрел снимки. — Вы знаете, я ведь многое помню… но вот день аварии… — И хорошо. Лучше таким воспоминаниям и оставаться в прошлом. Вы у меня отличница. — А… почему меня не навещают, доктор? Он быстро взглянул на нее: — Лучше вас пока не беспокоить. Хотя ваши коллеги приезжали. Пока вы спали. Мы не позволили вас будить. И пока еще не позволим. — А-а… с работы? — Да. С вашей работы. — А… папа? — С ним все в порядке. Он все в той же клинике. У вас есть хорошие друзья. Очень хорошие. Они заботятся о вас, и о ваших близких. — Папа… в клинике? — Да. А… а вы… Простите, Вика, вы не помните этого? — Помню. Помню, конечно. — Вика как-то неопределенно покачала головой. И чего уж там скрывать — она все помнит. После покушения папа выжил, а вот Леха — нет. Вот как вышло. Только папа остался прикован к постели, неподвижен, что было бы ужасно для человека, привыкшего проводить в постели не более шести часов в сутки, если бы… Если бы папа знал что-либо о своем нынешнем состоянии. Такие вот штучки. Беда не приходит одна, так было сказано большим писателем, которым Вика очень увлекалась в юности. Она это также помнила. Папа впервые открыл глаза через месяц после покушения. Обычного заказного убийства. Только когда это приходит в ваш дом, это вовсе уже не выглядит таким обычным. Папа выжил. И через месяц его вывели из бессознательного состояния. Но когда Вика смотрела в его прозрачные глаза, она видела, что там не было папы — в его безжизненном отсутствующем взгляде. И это Вика тоже помнила. Сначала отец находился в их ведомственном госпитале, и его состояние долго, очень долго определялось словом «стабильное». Ни туда, ни сюда. Это вовсе не та стабильность, о которой мог бы мечтать живой человек, но что теперь делать, коли так вышло. Коли один телефонный звонок в состоянии изменить всю твою жизнь. И тогда Вика, зная, что отец никогда бы подобного не одобрил, все же перевезла его в частную клинику, наняла лучшего швейцарского специалиста. Она не моргнув глазом отвезла бы отца в зарубежную клинику, даже невзирая на соображения государственных интересов и тайн, но пока подобного не требовалось. И еще Вика помнила один день, когда зрачки отца начали совершенно четко реагировать на внешние раздражители. Пока лишь зрачки. Но Вика была уверена, что папа узнал ее. Это Вика видела в его глазах. И с этого момента врачи заговорили о положительной динамике и что, возможно, — вы только представьте, какое счастье! — вполне возможно, он еще будет двигаться. Самостоятельно двигаться. А в тот день в глазах отца Вика увидела, словно короткие всплески, и боль, и безмерную грусть, но это уже были проявления жизни. Он узнал ее. По крайней мере, Вика убедила в этом и себя, и окружающих. Она была уверена, что именно эта ее убежденность поможет вернуть отца из тех глубин мозга, в которых болезнь держала его взаперти. И был еще один день. Отец снова узнал ее. Вика склонилась и просто долго смотрела на него и слушала прерывистое дыхание, а потом его зрачки задрожали. И неожиданно из уголка левого глаза по щеке отца скатилась сиротливая слеза. Вполне возможно, что это было лишь рефлекторное слезоотделение, но… только не для Вики. Отец узнал ее. И Вика обнимала папу так, как это было в детстве, она целовала его в лоб, но потом, после этой слезы, она ушла. Возможно, это лишь рефлекторное слезоотделение, все возможно. Только если папа узнал ее, он очень бы не хотел, чтобы она видела его слезы. Ничего, гордый человек, мы все восстановим. Мы справимся. В нашем мире было очень много любви и очень много достоинства. Пришла беда. Она отняла Леху, она отняла здоровье отца, и вот через несколько месяцев Вика сама оказалась прикованной к постели. И теперь нам придется со всем этим справиться. У нас остался единственный способ вернуть в наш дом жизнь — Вика и Леха маленькие. А пока нельзя забывать про краба, умненького краба, нашедшего себе надежное укрытие. И о маске из трепещущих простыней, поджидающей где-то в тумане. — Вы действительно обещаете, что я смогу вскоре увидеть детей? — спросила Вика. — Даю вам слово, — ответил доктор. — Уже очень скоро. — Хорошо. — Голос ее зазвучал бесцветно, она уже начала блуждать в тумане. Потом встрепенулась: — Доктор, а телевизор?! — Но мы уже говорили об этом, Вика. Мы обо всем договорились. — Да… Знаете, эти таблетки. От них немножко дуреешь.