– Это мое дело, – ответил я. – ТЕБЯ я больше не потревожу. – Тогда как же я смогу тебе помочь? – Я не просил тебя о помощи. – В таком случае зачем ты пришел ко мне? – И в самом деле, зачем? – эхом отозвался я. – Ты позволишь мне пройти? – Не позволю, пока ты мне не скажешь, куда идешь и что собираешься делать. – А тебе трудно догадаться? На несколько долгих секунд мы замерли, глядя друг другу в глаза. – У тебя хватит духу? – спросил он, нарушив молчание таким презрительным голосом, что у меня даже кровь вскипела. – Вот увидишь, – заявил я, делая шаг назад и выхватывая пистолет из кармана пальто. – А теперь ты позволишь мне пройти или хочешь, чтобы я сделал это здесь? Дуло коснулось моего виска, а палец нащупал спусковой крючок. Я так обезумел от волнения и осознания того, что я разорен и обесчещен, что твердо решил свести счеты со своей никчемной жизнью. Я и по сей день удивляюсь, что не сделал этого тотчас же, прямо у него на глазах. Меня охватило подлое ликование от того, что мне удастся покончить с собой в присутствии другого человека на потеху собственному эгоизму. Если бы на лице моего собеседника отразился ужас, то я вполне мог умереть, охваченный дьявольской радостью, ибо уносил с собой испуганное выражение его лица в качестве последнего утешения. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая этот момент. Но мою руку удержало то, что вопреки ожиданиям на его лице отразилось изумление, восхищение и даже какое-то радостное предвкушение. Скверно выругавшись, я вернул револьвер в карман. – Ты дьявол! – воскликнул я. – Мне кажется, ты хотел, чтобы я это сделал! – Не совсем, – последовал ответ. Раффлс переменился в лице и слегка покраснел. – Но если честно, то я действительно поверил в то, что ты говоришь серьезно. Еще никогда в жизни я не был так потрясен. Банни, я и не подозревал, что ты сделан из такого теста! Нет, теперь уж я точно тебя не отпущу. И лучше не затевай эту игру снова, потому что во второй раз я не собираюсь просто стоять и любоваться тобой. Мы должны найти выход из создавшегося положения. Я понятия не имел, что ты такой парень! Ну-ка, отдай пистолет мне. Одну руку он ласково положил мне на плечо, а вторую сунул в карман пальто. Мне пришлось безропотно позволить ему разоружить меня. Это объяснялось не только тем, что Раффлс знал, как в любой момент стать неотразимым. Он достиг в этом искусстве таких высот, что мне его даже сравнить не с кем. Все же моя уступчивость объяснялась чем-то бо́льшим, чем подчинением более сильной личности. Слабая надежда, которая привела меня в Олбани, как по волшебству превратилась в ошеломляющее чувство безопасности. Раффлс все же решил помочь мне! А. Дж. Раффлс будет моим другом! Казалось, мир в одночасье развернулся, заняв мою сторону. И я не только не стал сопротивляться ему, но схватил его за руку и стиснул ее с горячностью, столь же неконтролируемой, как и предшествовавшее ей бешенство. – Благослови тебя господь! – воскликнул я. – Прости меня за все. Я расскажу тебе правду. Я действительно думал, что ты поможешь мне в моем несчастье, хотя отлично понимал, что у тебя нет передо мной ни малейших обязательств. Все же… ради памяти о школе… ради доброго старого времени… я надеялся, что ты дашь мне еще один шанс. В противном случае я собирался пустить себе пулю в лоб. Впрочем, я все равно это сделаю, если ты передумаешь. Честно говоря, я опасался, что он уже сожалеет о сказанном, и, не переставая говорить, с тревогой всматривался в его лицо, не вполне доверяя его доброжелательному тону и использованию в обращении ко мне моего старого школьного прозвища. Но когда он снова заговорил, я убедился в своей ошибке. – Какие скоропалительные умозаключения! Банни, у меня есть свои пороки, но колебания и нерешительность к их числу не относятся. Присаживайся, дружище, и возьми сигарету, чтобы успокоить нервы. Я настаиваю. Виски? Нет, хуже для тебя и быть ничего не может. Вот кофе, который я как раз заваривал, когда ты вошел. А теперь выслушай меня. Ты говоришь о «еще одном шансе». Что ты имеешь в виду? Попытку отыграться в баккара? Вот уж дудки! Ты думаешь, что на этот раз тебе может повезти. Но что, если этого не произойдет? Мы только усугубим ситуацию. Нет уж, дружище, ты и так увяз по самые уши. Ты доверяешься мне или нет? Отлично, тогда тебе незачем влезать в долги еще глубже, а я не пойду в банк со своим чеком. К сожалению, есть и другие люди. Но еще хуже то, Банни, что в настоящий момент я на такой же мели, как и ты! Наступила моя очередь пристально смотреть на Раффлса. – Ты? – вскричал я. – Ты на мели? И ты думаешь, что я в это поверю? – Разве я отказался поверить тебе? – улыбаясь, возразил он. – И разве ты сам не являешь пример того, что если у парня есть жилище и он является членом пары клубов и немного играет в крикет, то у него непременно имеется счет в банке? Повторяю, дружище, в настоящий момент я на такой мели, что хуже некуда. У меня нет ничего, кроме моих мозгов. Только на них вся надежда. Сегодня вечером для меня было так же важно выиграть хоть немного денег, как и для тебя. Мы с тобой в одной лодке, Банни. Так что нам лучше держаться друг друга. – Держаться друг друга! – Услышав эти слова, я вскочил на ноги. – Ради тебя, Раффлс, я пойду на все, что угодно. Если ты и в самом деле не собираешься меня выдавать. Проси все, что хочешь, и я это сделаю! Мне нечего было терять, когда я сюда шел, и мне по-прежнему нечего терять. Мне все равно, что делать, лишь бы выпутаться из всего этого без огласки. Я как будто воочию вижу, как он сидит откинувшись на спинку одного из своих роскошных кресел, которыми была обставлена эта комната. Я вижу его расслабленную позу, атлетическую фигуру, бледное, гладковыбритое лицо с выразительными чертами, его вьющиеся черные волосы, цинично изогнутые губы. И я снова ощущаю на себе его чудесный взгляд, холодный и лучистый, как свет звезды, освещающей мой рассудок, озаряющей все тайны моего сердца. – Хотел бы я знать, насколько всерьез ты это говоришь! – наконец произнес он. – В своем нынешнем настроении ты вполне искренен, но, успокоившись, люди склонны отказываться от своих слов. Впрочем, когда такое звучит, есть надежда. Я припоминаю, что ты и в школе был отчаянным малым. Если не ошибаюсь, ты однажды оказал мне довольно серьезную услугу. Ты помнишь об этом, Банни? Что ж, погоди немного, и, возможно, я тоже смогу тебе помочь. Дай мне подумать. Он встал, снова закурил и снова начал расхаживать по комнате, но уже более медленно и задумчиво. Ходил он гораздо дольше, чем прежде. Дважды он останавливался у моего кресла, как будто собираясь заговорить, но всякий раз возобновлял свое молчаливое хождение. Один раз он поднял окно, которое незадолго до этого закрыл, и несколько мгновений стоял, глядя в туман, заполняющий улицы Олбани. Тем временем часы на каминной полке пробили час, а затем и половину второго, и за все это время мы не обменялись ни единым словом. Тем не менее я не просто терпеливо сидел в кресле. За эти полчаса я обрел необъяснимое хладнокровие. Я неосознанно сложил свое бремя на широкие плечи этого чудесного друга, и по мере того как шли минуты, мои мысли блуждали вместе с моим взглядом. Я находился в просторной квадратной комнате с мраморным камином и двустворчатыми дверями. Она обладала мрачноватым старомодным благородством, так присущим Олбани. Она была изящно обставлена, и ее отличало удачное сочетание небрежности и вкуса. Но что поразило меня больше всего, так это отсутствие обычных для жилища крикетиста регалий. Вместо привычных стеллажей с потертыми битами большую часть одной из стен занимал резной дубовый шкаф, все полки которого были завалены всякой всячиной. Вместо экипировки для крикета я видел репродукции таких полотен, как «Любовь и Смерть» и «Блаженная дева»[2] в пыльных рамах. Этот человек мог бы быть неизвестным поэтом, а не первоклассным атлетом. Но его сложной натуре всегда было присуще определенное эстетство. С некоторых из этих самых картин я лично смахивал пыль в его комнате в школе. Именно они навели меня на мысль о еще одной грани его характера… а также о небольшом происшествии, которое он только что упомянул. Всем известно, насколько атмосфера привилегированной частной английской школы зависит от атмосферы в ее крикетной команде и, в частности, от характера ее капитана. И я никогда не слышал, чтобы кто-либо усомнился в том, что во времена, когда капитаном был А. Дж. Раффлс, эта атмосфера была хорошей и что он всегда поступал благородно, того же требуя от других. Все же в школе шептались, что у него есть обыкновение бродить по городу ночью с накладной бородой и в ярком клетчатом костюме. Но этим слухам никто не верил. Только я точно знал, что это правда. Потому что каждую ночь я втягивал в окно веревку, по которой он выбирался на улицу после того, как все засыпали, а затем не спал, ожидая сигнала снова опускать ее вниз. Впрочем, однажды ночью он повел себя чересчур самоуверенно и оказался на волосок от позорного исключения, будучи в зените своей славы. Невероятная отвага и необычайная выдержка с его стороны в сочетании, вне всякого сомнения, с проявленным мною присутствием духа позволили предотвратить этот несчастливый итог, и на этом мы положим конец воспоминаниям о том неприятном происшествии. Но я не стану делать вид, что я о нем забыл, в отчаянии сдаваясь на милость этого человека. И когда Раффлс в очередной раз остановился у моего кресла, я задался вопросом, насколько его снисходительность объясняется тем фактом, что он тоже о нем помнит. – Я размышлял о той ночи, когда нас чуть не застукали, – начал он. – Почему ты вздрогнул? – Я тоже о ней думал. Он улыбнулся, как будто прочитав мои мысли. – Что ж, Банни, ты был тогда правильным парнишкой – не болтливым и не из пугливых. Ты не задавал вопросов и не разносил сплетен. Интересно, каков ты сейчас? – Я не знаю, – удивленно ответил я. – Я так запутался, что и сам себе не доверяю, не говоря уже о том, чтобы претендовать на доверие других людей. Тем не менее еще ни разу в жизни я не подвел друга. Это я могу сказать с уверенностью. В противном случае я, возможно, и не попал бы в такую переделку, как сегодня. – Вот именно, – пробормотал Раффлс и кивнул, как будто соглашаясь с каким-то неведомым мне ходом мыслей. – Именно таким я тебя и помню и готов побиться об заклад, что сейчас ты таков же, каким был и десять лет назад. Мы не меняемся, Банни, мы развиваемся. Я полагаю, что ни ты, ни я на самом деле не изменились с тех пор, как ты опускал вниз веревку, по которой я медленно взбирался наверх. Ты ведь готов на все ради друга, верно? – На все на свете! – с готовностью вскричал я. – Даже на преступление? – улыбаясь, поинтересовался Раффлс. Я призадумался, потому что его тон изменился и у меня появилось ощущение, что он меня дразнит. Однако его взгляд оставался все таким же серьезным. Я, со своей стороны, был не склонен к полумерам. – Да, даже на преступление, – заявил я. – Называй свое преступление, и я с тобой. Он посмотрел на меня сначала с удивлением, а затем с сомнением, после чего покачал головой и издал характерный для него циничный смешок. – Ты славный парень, Банни! Настоящий сорвиголова, верно? Только что ты хотел совершить самоубийство – и уже готов идти за мной на любое преступление! Хорошо, что в своем нынешнем состоянии ты обратился за поддержкой к приличному законопослушному гражданину. Тем не менее деньгами необходимо разжиться сегодня ночью, чего бы нам это ни стоило. – Сегодня ночью, Раффлс? – Чем скорее, тем лучше. Каждый час после десяти утра риск будет возрастать. Стоит хоть одному из тех чеков попасть в твой банк, и ты будешь обесчещен, а банк лишится репутации. Нет, мы должны раздобыть их этой ночью, чтобы утром первым делом пойти и снова открыть твой счет. И я, кажется, знаю, куда нам следует обратиться. – В два часа ночи? – Да. – Но как… но где… в такое время? – У моего друга с Бонд-стрит. – Он должен быть очень близким другом! – Близким – не то слово. Я имею доступ в его дом и собственный ключ от входной двери. – Ты станешь будить его среди ночи? – Если он уже лег. – И я должен пойти с тобой? – Да, это абсолютно необходимо. – Раз должен, значит, должен. Но следует сказать, Раффлс, что мне это не нравится. – Ты предпочитаешь альтернативу? – усмехнулся мой приятель. – Но нет, черт возьми, это несправедливо! – уже извиняющимся тоном продолжал он. – Я тебя отлично понимаю. Ситуация не из приятных. Но не смогу же я оставить тебя на улице. Перед тем как выйти отсюда, ты выпьешь виски… совсем чуть-чуть. Вон графин, а вот сифон с содовой. А пока ты будешь угощаться, я надену пальто. Что ж, должен признаться, что я угостился, не особо церемонясь. Несмотря на то что деваться мне было некуда, привлекательности его плану это не добавляло. Впрочем, мой бокал не успел опустеть, как опасений у меня заметно поубавилось. Тем временем в комнату вернулся Раффлс, в наброшенном поверх пиджака пальто и в мягкой фетровой шляпе, небрежно сидящей на его кудрявой голове. Он улыбнулся и покачал головой, когда я протянул ему графин. – Когда вернемся, – произнес он. – Сделал дело – гуляй смело. Ты видишь, какое сегодня число? – добавил он, отрывая листок с шекспировского календаря, пока я осушал бокал. – Пятнадцатое марта. «Берегись мартовских ид». Эх, Банни, мальчик мой. Ты тоже так будешь говорить, верно? Он рассмеялся и подбросил угля в камин, прежде чем прикрутить газ, как и подобает рачительному домохозяину. Мы вместе покинули квартиру в тот самый момент, когда часы на каминной полке пробили два часа. II Пикадилли походила на канаву, заполненную сырым белым туманом, окаймленную размытыми пятнами уличных фонарей и устеленную тонкой пленкой липкой грязи. Мы были единственными путниками на ее пустынных каменных плитах, благодаря чему удостоились самого пристального взгляда патрульного констебля. Впрочем, узнав моего спутника, он почтительно коснулся пальцами шлема. – Вот видишь, полиция меня знает, – рассмеялся Раффлс, когда мы разминулись с полисменом. – Бедняги, в такую ночь им приходится быть особенно бдительными! Туман может докучать нам с тобой, Банни, но для криминальных элементов это поистине дар небес, особенно с учетом того, что их сезон уже на излете. Однако же мы пришли… и похоже на то, что этот паршивец все-таки уже улегся спать! Мы повернули на Бонд-стрит и остановились у правой обочины, не пройдя и нескольких ярдов. Раффлс поднял голову и посмотрел на какие-то окна на противоположной стороне улицы, едва различимые сквозь белесую дымку. Окна были черными, и в них не мерцало ни одного даже самого слабого огонька. Они располагались прямо над ювелирной лавкой, насколько я мог судить по глазку в двери магазина и яркому освещению внутри. Но весь верхний этаж, включая частную входную дверь рядом с магазином, был черным и мрачным, как мартовское небо. – Лучше отказаться от этой затеи, – предложил я. – Наверняка утром нам хватит времени на все. – А вот тут ты ошибаешься, – отозвался Раффлс. – У меня есть его ключ. Преподнесем ему сюрприз. Пошли. Схватив меня за правую руку, он поволок меня через дорогу, отпер дверь ключом и уже в следующее мгновение быстро, но бесшумно затворил ее за нашими спинами. Мы вместе стояли в темноте, прислушиваясь к ритмичным шагам, приближающимся снаружи. Они доносились из тумана, еще когда мы переходили улицу. Теперь, когда они раздавались совсем близко, пальцы моего спутника крепко сжали мое предплечье. – Возможно, это идет мой приятель, – прошептал он. – Тот еще любитель погулять по ночам. Ни звука, Банни! Мы перепугаем его насмерть. Ах! Ритмичные шаги удалились, не останавливаясь. Раффлс протяжно выдохнул, и хватка на моей руке постепенно ослабла. – Но все равно ни звука, – тем же еле слышным шепотом продолжал он. – Мы разозлим его, где бы он ни был! Снимай туфли и следуй за мной. Вас, возможно, удивит, что я так и поступил, но вы наверняка не знакомы с А. Дж. Раффлсом. Половина его власти заключалась в том, что он был прирожденным лидером, не следовать за которым было просто невозможно. Вы могли бы сомневаться в благоразумности подобного поведения, но вначале все же шли за ним. Поэтому в тот момент, услышав, как он сбрасывает туфли, я сделал то же самое и начал подниматься вслед за ним по лестнице, с опозданием осознав, что просить у незнакомого человека денег, явившись к нему среди ночи, просто дико. Но, судя по всему, их с Раффлсом связывали чрезвычайно тесные дружеские отношения, и мне не оставалось ничего иного, кроме как предположить, что всевозможные розыгрыши для них – это обычное дело. Мы ощупью пробирались наверх, поднимаясь так медленно, что за время, пока мы достигли площадки второго этажа, у меня накопилось предостаточно наблюдений. Ковровой дорожки на лестнице не было. Пальцы вытянутой правой руки ощупывали лишь сырую стену, а ладонь левой скользила по перилам, явственно ощущая покрывающую их пыль. Меня не покидало ощущение чего-то зловещего, которое охватило меня, едва мы вошли, и с каждой ступенькой лишь усиливалось. Что за затворника нам предстояло испугать в его келье?