– Но где мне найти лошадь? Доктор на мгновение задумался. – У меня есть разжиревшая от безделья кобыла, – сказал он. – Я был бы весьма признателен вам, если бы вы заставили ее проскакать сотню миль, однако я должен знать, что вы не станете пользоваться раненой рукой. – Вы слишком добры! – запротестовал я. – А вы – Эй Джей Раффлс, – ответил он». *** – Если на этом свете кто-нибудь когда-то и делал кому-либо более приятный комплимент или встречал его с бо́льшим колониальным гостеприимством, то я лишь скажу тебе, Банни, что мне об этом неизвестно. Он сделал небольшой глоток виски, выбросил окурок сигареты и зажег новую, прежде чем продолжить свой рассказ. *** «Что ж, я сумел написать пару строк У. Ф. своей собственной рукой, которая, как ты понял, не была так уж сильно ранена: я всего лишь рассек безымянный палец, и на нем теперь была шина. Доктор усадил меня на огромную неуклюжую лошадь, на которой он ездил на срочные вызовы. Половина команды пришла посмотреть на мой отъезд, остальные ненавидели меня за то, что я не остался до конца матча, словно бы это могло им помочь одержать победу. Вряд ли они знали о том, в какую игру я ввязался, но о том, как эта игра в итоге повернется, я сам знал еще меньше. Поездка была довольно интересной, в особенности после того, как я проехал место под названием Уиттлси, по-настоящему дикое поселение на склоне гор, где, как помнится, я через силу пообедал горячей бараниной и чаем при температуре, достигавшей на градуснике трехзначных цифр в тени[20]. Первые три десятка миль это была хорошая мощеная дорога, по которой можно было бы проехать полмира, но после Уиттлси она превратилась в обыкновенную горную тропу, которую я зачастую просто не видел, и я полагался лишь на свою кобылу. Тропа спускалась в овраг и пересекала ручей. Буйство местных красок поражало. Повсюду росли эвкалипты, а попугаи пестрели всеми цветами радуги. В одном месте целый лес эвкалиптов был окольцован. Он выглядел так, словно деревья кто-то покрасил белой краской. На мили вокруг не было ни листочка и ни единого живого существа. А когда я наконец встретил это существо, у меня по спине забегали мурашки. Это был оседланный конь без всадника, который, звеня стременами, несся через буш во весь опор. Не задумываясь, я направил кобылу доктора ему навстречу, не пропуская его столько времени, сколько потребовалось несшемуся за ним галопом мужчине, чтобы сделать остальное. – Спасибо, мистер! – проревел мужчина, здоровяк в красной клетчатой рубашке и с бородой как у У. Г. Грейса[21], но с выражением лица как у дьявола. – Несчастный случай? – спросил я, осаживая лошадь. – Да, – ответил мужчина, хмурясь так, словно бы он советовал мне воздержаться от дальнейших расспросов. – И неприятный, – сказал я. – Не кровь ли это на седле? Что ж, Банни, я, конечно, и сам негодяй, но я никогда ни на кого не смотрел так, как тот парень смотрел на меня. Однако я не отвел взгляда и заставил его признаться, что на седле действительно была кровь, после чего он заметно присмирел. Он честно рассказал мне о том, что случилось. Его приятель врезался в ветку и разбил себе нос – всего-то; он сидел тихо, пока не упал в обморок от потери крови, и еще один приятель был вместе с ним в буше. Как я уже говорил, Банни, тогда я не был таким тертым калачом, как сейчас, так что мы расстались друзьями. Он спросил меня, куда я направляюсь, и, когда я ответил, сказал, что я смогу срезать семь миль и добраться до Йея на целый час раньше, съехав с дороги и двинувшись в сторону пика, видневшегося за деревьями, а оттуда следуя вдоль ручья, который я смогу увидеть, взобравшись на этот пик. Не смейся, Банни! Я ведь сразу сказал, что в те дни я был чистейшим ребенком. Разумеется, путь напрямик в действительности являлся окольным, уже почти стемнело, когда мы с несчастной кобылой добрались до Йея. Я как раз искал банк, когда с веранды какого-то здания сбежал мужчина в белом костюме. – Мистер Раффлс? – спросил он. – Мистер Раффлс, – сказал я, со смехом пожимая ему руку. – Вы опоздали. – Мне указали неверное направление. – И всего-то? Какое облегчение, – сказал он. – Вы слышали, о чем говорят люди? На дороге между Уиттлси и нами снова появились бушрейнджеры[22] – вторая банда Келли[23]! Но вы бы оказались для них слишком крепким орешком, да? – Как и вы, – ответил я, и мое tu quoque[24] заставило его замолчать в удивлении. Впрочем, в моих словах было гораздо больше логики, чем в его комплименте в мой адрес, в котором не было совершенно никакого смысла. – Боюсь, вы скоро поймете, что жить здесь непросто, – продолжил он, отстегнув мой чемодан и передав поводья лошади своему помощнику. – Это большая удача, что вы холостяк, как и я. Смысла этого замечания я тоже не понял, поскольку, даже будь я женат, я вряд ли с легкостью заставил бы его содержать мою жену. Я пробормотал какую-то банальность, на которую он ответил, что все это я увижу сам сразу же, как только обустроюсь, – так, словно бы я собирался сидеть у него на шее неделями! “Что ж, – подумал я, – эти колонисты действительно чертовски гостеприимны!” Я продолжал изумляться, пока он вел меня во внутренние помещения банка. – Ужин будет готов через четверть часа, – сказал он, когда мы вошли. – Я подумал, что для начала вы могли бы принять ванну. Вы найдете все необходимое в комнате в конце коридора. Позовите, если вам что-то будет нужно. Ваш багаж, кстати, еще не прибыл, однако утром пришло вот это письмо. – Уж не мне ли оно адресовано? – Вам. Вы его не ждали? – Никоим образом! – Что ж, держите. Пока он вел меня в мою комнату, я успел прочесть на конверте адрес, написанный на днях моей собственной рукой, – письмо было адресовано У. Ф. Раффлсу! Полагаю, Банни, у тебя перехватывало дыхание во время игры в футбол. Знаешь, каково это? Скажу лишь, что в моральном плане мое дыхание перехватило так, как, я надеюсь, у тебя никогда его не перехватывало от моих выходок. Я не мог сказать ни слова. Я мог лишь стоять со своим собственным письмом в руках, пока у моего нового знакомого не хватило такта оставить меня в одиночестве. У. Ф. Раффлс! Мы приняли ДРУГ ДРУГА за У. Ф. Раффлса – за нового заведующего, который еще не прибыл! Неудивительно, что во время нашего разговора ни один не понимал смысла слов собеседника. Единственным поводом удивляться было то, что мы оба так и не догадались о своей ошибке. Вот бы настоящий У. Ф. Раффлс над нами посмеялся! Но что до меня, то я смеяться не мог. Во имя Юпитера, для меня в этой ситуации не было ровным счетом ничего смешного! В мгновение ока перед моими глазами пронеслась вся эта ситуация. Я размышлял о ней без дрожи, однако в моих глазах все выглядело довольно мрачно. Возможно, ты сочтешь это замечание бессердечным, Банни, но я ощущал себя оказавшимся в такой же яме, в которой позже оказался ты, и рассчитывал на У. Ф. Раффлса так же, как ты рассчитывал на А. Дж. Я думал о мужчине с бородой как у У. Г., коне без всадника, окровавленном седле и намеренно указанном мне неверном направлении, которое увело меня с дороги и с их пути. А теперь еще и куда-то запропастившийся заведующий и сообщения о бушрейнджерах в этих краях. Но я и не притворяюсь, что ощущал какое-то личное сочувствие в отношении человека, которого ни разу даже не видел. Подобное сочувствие обычно лицемерно, к тому же мое сочувствие тогда требовалось мне самому. Получить бы деньги – но как? Как? Смогу ли я убедить своего нового знакомого, если скажу ему правду? Нет, это просто приведет к тому, что мы будем всю ночь рыскать по окрестностям. С чего мне говорить ему? Допустим, я позволю ему самому догадаться о своей ошибке… Какая польза мне будет от этого? Клянусь тебе, Банни, когда я шел ужинать, у меня в голове не было никаких конкретных планов, а на языке не вертелось ни одной убедительной лжи. Я мог бы поступить правильно и объяснить все, не теряя времени; с другой стороны, я никуда не спешил. Я не открывал письмо и всегда мог притвориться, что не заметил инициалы, а тем временем что-нибудь могло проясниться. Я мог просто немного подождать и посмотреть, как повернется ситуация. Я уже ощущал соблазн, однако он был неопределенным, и именно эта неопределенность заставляла меня дрожать. – Плохие новости? – спросил заведующий, когда я наконец сел за стол. – Да так, мелкие неприятности, – ответил я. Уверяю, что причиной этих слов была лишь напряженность момента. Однако моя ложь была произнесена, я вошел в роль, и отступать было больше некуда. В силу самих обстоятельств, даже не осознавая того, что делаю, я уже объявил себя У. Ф. Раффлсом. В этом банке мне придется оставаться У. Ф. Раффлсом на протяжении всей ночи. И пусть дьявол подскажет, как мне воспользоваться своей ложью!» *** Он вновь поднес бокал к своим губам, в то время как я забыл о существовании своего. Он протянул мне портсигар, на котором играли отсветы огня газового светильника. Я качнул головой, не отрывая взгляда от его глаз. *** «И дьявол подсказал, – продолжил Раффлс со смешком. – Я решил, что мне делать, еще до того, как прикоснулся к супу. Я решил ограбить банк, вместо того чтобы ложиться спать и вернуться в Мельбурн уже к завтраку, если кобыла доктора будет на это способна. Я собирался сказать старику, что сбился с пути и блуждал в буше часами, что было бы вполне правдоподобно, и так никогда и не добрался бы до Йея. В то время как в самом Йее перевоплощение и грабеж однозначно были бы приписаны одному из членов банды, которая подстерегла и убила нового заведующего именно с этой целью. У тебя уже есть некоторый опыт в таких делах, Банни. Потому я спрошу тебя: был ли у меня лучший выход? Прошлая ночь была чем-то похожа на эту ситуацию, хотя вчера у меня не было такой уверенности в успехе. Я все спланировал с самого начала и знал, как все закончится, еще до того, как доел свой суп. Моим дополнительным козырем было то, что кассир, который тоже жил в здании банка, уехал на праздники: он отправился в Мельбурн, чтобы увидеть нашу игру. Человек, который увел мою лошадь, тоже присутствовал в столовой. Оказалось, что он и его жена лишь слуги и ночью они уходят спать в другое здание. Не сомневайся, что я разузнал это еще до окончания ужина. Я и правда задавал слишком много вопросов (самым окольным и деликатным из которых был тот, что позволил мне узнать имя заведующего, Юбэнка) и не слишком заботился о том, чтобы скрыть, куда я клоню. – Знаете, – сказал этот самый Юбэнк, который был довольно прямолинеен, – если бы я не знал, кто вы такой, я бы подумал, что вы просто боитесь грабителей. У вас что, сдали нервы? – Надеюсь, что нет, – ответил я, хотя от его слов, скажу я тебе, меня бросило в жар, но… Что ж, пустить в человека пулю навылет – это не самая приятная вещь на свете. – Нет? – спросил он холодно. – А вот я бы ничего лучшего не мог и пожелать, а ваша к тому же еще и застряла. – Вот ведь незадача! – весьма предусмотрительно вскричал я. – Аминь! И я опустошил свой бокал. В действительности я даже не знал, был ли мой грабитель арестован, убит или же ему удалось сбежать! Разговор начинал меня нервировать, однако Юбэнк наконец-то решил вернуться к его основной теме. Он признался, что сотрудников у них мало, однако он сам всегда держит заряженный револьвер под подушкой ночью и под стойкой кассы днем, с нетерпением ожидая повода пустить его в ход. – Под стойкой, говорите? – как полный осел, спросил я. – Да. Как и вы! Он смотрел на меня с удивлением, и что-то словно подсказало мне, что произнести фразу “Само собой, я просто забыл!” будет практически равноценно самоубийству в свете того, что я якобы сделал. Так что я высокомерно улыбнулся и покачал головой. – Но газеты писали, что именно так все и было! – Не под стойкой, – ответил я. – Но таковы правила! На какое-то мгновение, Банни, я ощутил себя в тупике. Впрочем, полагаю, это заставило меня взглянуть на него с выражением еще большего превосходства, чем до этого, и, как мне кажется, последовавший за этим ответ оправдал этот взгляд. – Правила! – сказал наконец я самым презрительным тоном, на который только был способен. – Да уж, правила точно свели бы нас всех в могилу! Мой дорогой сэр, вы что, и вправду ожидаете, что грабитель позволит вам вытащить оружие из того места, в котором, как ему известно, оно точно лежит? – Мое лежало у меня в кармане, и я улучил момент тогда, когда стал отходить от стойки, изображая нежелание это делать. Юбэнк смотрел на меня вытаращенными глазами, его брови были вздернуты так высоко, что на лбу выступили глубокие морщины. – Боже! Как хитро! И все же, – добавил он тоном человека, не желающего признавать свою неправоту, – газеты говорили другое, знаете ли.