И мы ринулись в темноту. Я помню, как гравий впивался в мои ноги, а влажная трава успокаивала их, пока мы двигались на звук голосов, доносившихся со стороны дальней лужайки. Ночь была так темна, что мы не видели отблесков на пижамах игроков в крикет, пока сами не оказались среди них. А затем лорд Амерстет едва не наступил на Маккензи, распростершегося на покрытой росой траве. – Кто это?! – воскликнул он. – Что, черт возьми, случилось?! – Это Клефейн, – ответил мужчина, стоявший около него на коленях. – В него попала пуля. – Он жив? – Едва ли. – Бог ты мой! Где Кроули? – Здесь я, – послышался сдавленный голос. – Плохи наши дела, ребята, плохи. Нет ничего, что подсказало бы нам, куда они направились. Раффлс здесь, со мной, он тоже потерял их след. Они оба встали, тяжело дыша. – Что ж, в любом случае одного из них мы поймали, – пробормотал лорд Амерстет. – Теперь нужно отнести этого беднягу внутрь. Кто-нибудь, возьмите его за плечи. Теперь за туловище. Сцепите руки под ним. Все вместе, давайте, вот так. Бедняга! Бедняга! Его вообще зовут не Клефейном. Он детектив Скотленд-Ярда, приехавший именно для того, чтобы поймать этих злодеев! Раффлс первым выразил удивление, но он же первым поднял раненого. И никто другой не держал его одновременно столь крепко и столь бережно, пока вся процессия медленно двигалась к дому. Вскоре инспектор без чувств лежал на диване в библиотеке. Затем, когда к его ране приложили лед, а в горло влили бренди, глаза инспектора открылись, губы зашевелились. Лорд Амерстет нагнулся, чтобы услышать его слова. – Да, да, – ответил он, – мы взяли одного из них целым и невредимым. Скотину, которую вы сцапали наверху. Он склонился еще ниже. – Во имя Юпитера! Спустил шкатулку с драгоценностями из окна, не так ли? И они удрали с ней! Ну и шут с ними! Я лишь надеюсь, что мы сможем помочь этому малому. – И он опять потерял сознание. Прошел час, вставало солнце. Я обнаружил дюжину молодых парней, сидевших на диванах в бильярдной. Они пили виски с содовой и по-прежнему взволнованно болтали, так и не сняв пальто, надетые поверх пижам. Они передавали расписание из рук в руки. Врач до сих пор не выходил из библиотеки. Наконец дверь открылась и в комнату просунулась голова лорда Амерстета. – Все не безнадежно, – произнес он, – но довольно скверно. Сегодня крикета не будет. Еще через час большинство из нас уже направлялось на станцию, чтобы успеть на ранний поезд. Мы набились в купе так, что было не продохнуть, и болтали о ночном происшествии. Я был своего рода героем, поскольку не дал сбежать пойманному негодяю, и мое чувство удовлетворенности от этого было тонким и сильным одновременно. Раффлс поглядывал на меня из-под полуопущенных век. Мы не говорили друг другу ни слова, и так продолжалось до тех пор, пока мы не распрощались с остальными в Паддингтоне и не заскользили по улицам в кэбе с бесшумными шинами и звенящим колокольчиком. – Что ж, Банни, – сказал Раффлс. – У профессионалов все вышло, не так ли? – Да, – ответил я. – И я чертовски этому рад! – Тому, что бедный Маккензи получил пулю в грудь? – Тому, что ты и я хоть раз оказались на правильной стороне. Он пожал плечами. – Ты безнадежен, Банни, совершенно безнадежен! И все же, полагаю, ты бы не отказался от своей доли, если бы добыча досталась нам? Однако ты положительно рад тому, что пришел вторым в свою вторую же попытку! Признаюсь, впрочем, что методы профессионалов были мне чрезвычайно интересны. И полагаю, что в плане полученного опыта я выиграл столько же, сколько потерял в плане упущенной выгоды. Этот спуск шкатулки из окна был очень простым и эффективным ходом. Эта парочка просидела внизу несколько часов. – А ты-то откуда знаешь? – спросил я. – Я видел их из окна, располагавшегося прямо над окном милой старой леди. Когда я ложился спать прошлой ночью, то ожерелье все никак не шло у меня из головы, и мне вдруг захотелось выглянуть в окно. Честно говоря, я хотел узнать, не открыто ли окно этажом ниже и есть ли хотя бы малейший шанс чем-нибудь поживиться там, воспользовавшись припасенным на такой случай куском веревки. Разумеется, в качестве меры предосторожности я первым делом выключил свет. И мне повезло, что я сделал именно так. Я заметил профессионалов прямо внизу, а им меня видно не было. На мгновение я увидел маленький светящийся диск, а затем вновь, через несколько минут. Само собой, я понял, что это такое, ведь циферблат моих собственных часов покрыт флуоресцентной краской, – такие часы могут сойти за фонарь, если нет ничего получше. Но эти парни не использовали их в качестве фонаря. Они следили за временем. Все зависело от их сообщника внутри. Вор застукал вора. Через минуту я понял, как все складывается. – И ты ничего не сделал! – воскликнул я. – Напротив, я спустился вниз, прямо в комнату леди Мелроуз. – Неужели? – Ни минуты не колеблясь. Чтобы спасти ее драгоценности. И я был готов закричать в ее слуховой рожок так, чтобы весь дом услышал. Но милая старая леди слишком глуха и слишком любит поесть перед сном, чтобы ее можно было легко разбудить. – Ну и? – Она даже не шевельнулась. – И ты, несмотря на это, позволил, как ты их называешь, профессионалам украсть ее драгоценности вместе со шкатулкой! – Все, кроме этой, – сказал Раффлс, положив сжатый кулак мне на колени. – Я бы показал его тебе раньше, но, черт возьми, старик, то выражение лица, которое было у тебя весь этот день, дорогого стоило. Он разжал кулак, в следующее же мгновение сжав его снова, однако я успел заметить пригоршню бриллиантов и сапфиров, которые в прошлый раз видел на шее леди Мелроуз. Le premier pas[17] В ту ночь он рассказал мне историю своего первого преступления. С самого судьбоносного утра мартовских ид, когда он упомянул загадочный инцидент, произошедший во время некоего крикетного тура, я безуспешно пытался добиться от него подробностей. И делал я это отнюдь не из присущего человеку упрямства, однако он все так же качал головой, задумчиво вглядываясь в дым своей сигареты. Выражение его глаз было загадочным – полуциничным, полупечальным и словно бы полным тоски по давно минувшей честной жизни. Свежую гнусность Раффлс планировал с тем же не знающим предела энтузиазмом художника, с которым планировал бы невиданный доселе подвиг. Нельзя было и представить, что под его заразным эгоизмом могут скрываться угрызения совести. И все же казалось, что призрак умершего раскаяния за его первое преступление по-прежнему посещал Раффлса, когда тот погружался в воспоминания, так что я отказался от расспросов задолго до ночи нашего возвращения из Милчестера. Дух крикета, однако, так и витал в воздухе, а его кожаная сумка с принадлежностями для игры лежала у каминной решетки, где он часто оставлял ее. На сумке по-прежнему были видны остатки наклейки «Ориент»[18]. Наверное, я смотрел на эту наклейку достаточно долго, чтобы Раффлс это заметил, поскольку внезапно он спросил меня, хочу ли я по-прежнему услышать его рассказ. – Не нужно, – ответил я. – Ты все равно этого не сделаешь. Мне остается лишь строить догадки. – И как бы у тебя это получилось? – О, я начинаю понимать твои методы. – То есть я пошел на дело осознанно, да? – Иного я не могу и вообразить. – Мой дорогой Банни, это был самый непреднамеренный поступок из всех, что я совершал в своей жизни! Он подскочил с такой неожиданной энергией, что его кресло на колесиках откатилось к стеллажам. Его глаза были полны весьма негодующего блеска. – Поверить не могу, – сказал я хитро. – Я никогда не осмелился бы оскорбить тебя подобным предположением! – Значит, ты дурак… Он осекся, взглянул на меня и уже через мгновение смеялся над собой. – Или намного более ловкий плут, чем я думал, Банни. Что за плут, во имя Юпитера! Что ж, полагаю, ты меня раскусил. Как говорится, я выдам тебе всю подноготную. Да и в любом случае я собирался это сделать: случившийся прошлой ночью кавардак кое в чем напомнил мне о тех событиях. И вот что я тебе скажу: как бы там ни было, это повод и я отмечу его тем, что нарушу одно из своих жизненных правил. Я выпью еще один бокал! Виски заструился, сифон зашипел, лед упал в стакан. Сидя в пижаме, со своей неизменной сигаретой, Раффлс поведал мне историю, которую я уже и не чаял услышать. Окна были широко распахнуты, так что сперва в комнату проникали звуки Пикадилли. Однако еще задолго до конца его рассказа стих грохот колес последнего экипажа, полицейские успели увести последнего забияку, и лишь наши голоса нарушали тишину летней ночи. *** «… Нет, правда, они обслужат тебя по первому разряду. Ты, так сказать, не платишь ни за что, кроме напитков, но, боюсь, моя ситуация была вполне ясна. Поначалу я был в полнейшей яме, так что мне пришлось отклонить приглашение, а затем мы отправились на Кубок Мельбурна, где я проиграл в абсолютно выигрышной ситуации. И это далеко не единственный способ, которым в Мельбурне можно выставить себя дураком. Тогда я не был таким тертым калачом, как сейчас, Банни. Сам этот анализ тому свидетельство. Однако другие не знали, как я влип, и я поклялся, что они об этом не узнают. Я попытался взять заем, но ростовщик в тех краях – редкая птица. Затем мне пришла в голову мысль о, так скажем, родственнике, троюродном брате моего отца, о котором никто из нас не знал ничего, кроме того, что он якобы жил в одной из колоний. Если бы он был богат и обладал добрым нравом, я мог бы на него поработать, если нет – попытка не пытка. Я попытался найти его, и мои поиски неожиданно увенчались, как мне тогда казалось, успехом, причем в тот самый момент, когда я был в полном одиночестве. Незадолго до Рождества я серьезно поранил руку и не смог бы подавать мячи, даже если бы они сами прыгали мне в ладонь. Подлатавший меня хирург поинтересовался, не родственник ли я Раффлса из Национального банка. От такой удачи у меня почти перехватило дыхание. Иметь родственника на высоком посту в одном из банков, который сможет оплачивать мои счета просто благодаря моей фамилии, – что может быть лучше? Я был твердо убежден, что именно этого Раффлса я и ищу, и был просто опустошен, когда в следующее же мгновение узнал, что никакой он не банкир. Да и сам доктор не был с ним знаком, он лишь читал о нем в заметке о местечковой сенсации, произошедшей в пригородном отделении банка, которым и руководил мой однофамилец. Этот Раффлс сумел храбро отразить нападение вооруженного грабителя, ранив его выстрелом. Подобные случаи происходят в тех краях настолько часто, что до того момента никто даже не считал нужным упомянуть об этом в разговоре со мной! Пригородное отделение. Мой финансист на поверку оказался обычным славным парнем, работавшим на других за скромную плату. Однако заведующий банком – всегда заведующий банком, и я сказал доктору, что попытаюсь узнать, был ли он родственником, которого я искал, если тот даст мне адрес отделения. – Я сделаю для вас даже больше, – ответил он. – Я дам вам адрес отделения, в которое его перевели в рамках повышения. Как я слышал, его уже повысили. И на следующий же день он назвал мне поселок Йей, расположенный в пятидесяти милях к северу от Мельбурна. Но вся его информация была довольно расплывчатой, и он не мог с уверенностью сказать, найду ли я там своего родственника. – Он холост, и его инициалы – У. Ф., – сказал доктор, который чувствовал себя весьма уверенно, когда дело касалось незначительных подробностей. – Он покинул свое предыдущее место работы несколько дней назад, но на новом он, по всей вероятности, не появится до Нового года. Однако нет сомнений, что он отправится туда раньше, дабы принять дела и обустроиться. Может, вы найдете его там, а может, и нет. На вашем месте я бы ему написал. – Так я потеряю два дня, – сказал я. – Или еще больше, если его там нет. Меня весьма заинтересовал этот сельский заведующий, и я считал, что если я повстречаю его во время праздников, то совместное веселье сможет нас очень сблизить. – Что ж, – сказал доктор, – тогда я бы посоветовал вам найти спокойную лошадку и отправляться в путь. Рука вам для этого не понадобится. – А на поезде никак нельзя? – И да, и нет. Даже если вы сядете на поезд, потом вам все равно придется ехать на лошади. Полагаю, вы умеете ездить верхом? – Умею. – Тогда вам точно нужно скакать всю дорогу. Это очень приятный путь, пролегающий через Уиттлси и Хребет Изобилия. Так вы сможете получить представление о том, что такое буш, мистер Раффлс, и к тому же увидите, откуда этот город берет воду, сэр. Вы увидите, откуда приходит каждая ее капля, из чистейшего Ян-Йена[19]! Как бы я хотел, чтобы у меня было время проехаться вместе с вами.