Я вышла в сырой ночной воздух и вдохнула его полной грудью. Несмотря на то что днем опять почти беспрестанно лил дождь, сейчас небо было чистым и глубоким. Казалось, если долго в него смотреть, то я стану такой же крохотной и нестерпимо яркой искоркой, как те, что усыпали его мелкой искристой пылью. Взлечу и запутаюсь в мягком бархате ночи. А кто-то будет смотреть на меня с земли и мечтать. Или даже сочинять сказки… Теплые руки набросили на плечи мою новую куртку. Рядом со стуком встала кружка с горячим чаем, и я обрадовалась ей не меньше, чем первому завтраку в доме Бура. Горячее тепло потекло по горлу и согрело изнутри. Хотя, пожалуй, оно было слишком горячим. Я поперхнулась и удивленно воззрилась на опустившегося рядом Лиса: – Ты что, налил в чай самогонки?! – Я видел, как тебя трясло, – невозмутимо отозвался наглец. – В таких случаях самогонка поможет вернее, чем чай. – Лучше всего помогли бы мои отвары, но до них надо еще дойти, – я осторожно понюхала чашку. Пахло не так уж мерзко, и я решилась и отхлебнула еще глоточек. – Как Василий? – Спит. Богуяр позаботится о нем, не волнуйся. – Надеюсь, когда он придет в себя, то не проклянет сына и не выставит его за дверь. Мне, конечно, было мало дела до мямли Богуяра, но все равно не хотелось становиться той, из-за кого он потеряет дом. – Даже если и прогонит, потом успокоится и позовет обратно. Ты была права, когда сказала Василию про семью. Он и правда мечтает о внуках. Его жена погибла пару весен назад, и с тех пор в их доме слишком тихо. Елена была хохотушкой, румяная, пышная, обожала гостей и шумные посиделки. – А… отчего она умерла? – тихо спросила я, стискивая кружку ледяными пальцами. – Ее укусил нетопырь. Умений знахарки не хватило. Кто-то сказал, что в соседнем городе видели рагану, и Василий бросился за ней. Но она отказалась помочь, уж не знаю почему, и Елена умерла. Василий вмиг почернел, думали, следом уйдет. Но выкарабкался. С тех пор охотится на навьих тварей в числе первых. – А еще возненавидел раган. Понятно теперь, по чьей милости, – хмыкнула я. Небо заволокло тучами, снова начал накрапывать мелкий дождь. Решившись и единым махом допив содержимое кружки, я встала и запахнула серебристую куртку, собравшись уходить. Но вдруг Совий схватил меня за руку выше запястья. Я удивленно вздрогнула и посмотрела в ореховые глаза, в ночном сумраке казавшиеся почти черными. – Василий ведь не сам в обморок свалился? Ты помогла? Я улыбнулась и мягко высвободилась. Ладонь Совия была горячей и мозолистой, привыкшей к оружию. Даже странно, как осторожно он меня держал. Конечно, Лис был прав. Мелкий порошок сон-травы прилетел в лицо Василию, как только я оказалась достаточно к нему близко. Но раскрывать секреты своего дела едва знакомому мужчине я не собиралась. Поэтому и отвечать не стала. – Я оставила травы, пускай Богуяр заваривает их по щепотке на чашку и поит отца три раза в день. И еще мазь – ею надо смазывать рану при каждой смене повязок. Будет шрам, если Василий захочет, я смогу его постепенно свести к едва заметному. – Сомневаюсь, что он позволит, – покачал головой Совий, сделав вид, что не заметил, что я не ответила на его вопрос. – Его право, – я подхватила свою корзинку и набросила капюшон. – Главное, он будет жить, а уж с красотой как-нибудь сам разберется. Бывай, Совий. Надеюсь, в ближайшие часов шесть никого больше не покусают. Я ушла не оглядываясь. Придя домой, сбросила сапоги в угол и завернулась в одеяло, не утруждая себя раздеванием. Тепло, запах дерева и самогон в крови легко увлекли меня в глубокий сон без сновидений. Глава 9 Отзвуки прошлого Затяжные дожди сменились первыми заморозками. По утрам лужи сковывал тонкий ледок, которым дети радостно хрустели, словно разноцветными леденцами в лавке сладостей. На зеленых иголках елей морозец вырисовывал тонкие кружева льдинок, и казалось, что гордые красавицы становятся еще прямее и выше, хвастаясь друг перед другом сверкающими нарядами. Постепенно мы с Пирожком обжились на новом месте. Конь так и остался на конюшне Бура – у знахарки, в чьем доме я поселилась, лошади никогда не было, как и стойла для нее. Я каждый день исправно кормила скакуна и выводила размять ноги, если позволяла погода. Мы уезжали в поля, которые видели по пути в Приречье, и там с шумом и гиканьем носились по жухлой, пригнувшейся к земле траве. Потом возвращались в деревню, с наслаждением ловя первые морозные нотки, которые вплетались в ветер. Как ни странно, дети меня совсем не боялись, поэтому я сдавала Пирожка на растерзание детворе, обожавшей его за кроткий нрав и любовь к заплетанию гривы в косички, а сама шла домой – готовить отвары, читать и ждать новых недужных. Деревенские, как и говорила Марьяна, привыкли ко мне быстро. Особенно после того, как я совладала с несколькими серьезными болезнями и вылечила охотника, вытащенного из страстных объятий не успевшей уснуть на зиму мавки. Только Анжей со своими прихвостнями, Брегота, так и не привыкший к моим белым волосам, да Василий, при каждой встрече плевавшийся и грозивший мне всеми карами небесными и земными, несколько портили мое пребывание в Приречье. С особо языкатыми селянами по-свойски потолковали Бур и Артемий, и те предпочитали при моем приближении замолкать или переходить на другую сторону улицы. Я в ответ зубасто улыбалась и напоминала, что, если им понадобится лечение… разного рода… мои двери всегда открыты. Совий продолжал приносить вкусные гостинцы, но наотрез отказывался признаваться, кто же так замечательно готовит. Я уж, грешным делом, начала подумывать, не сам ли он кашеварит, да стесняется об этом говорить. Впрочем, Лис такого слова, как стеснение, кажется, и вовсе не знал. А я привыкла к его острому языку, равно как и к необычным глазам и рыжей шевелюре. Переругивались мы постоянно, но незло. День, прошедший без пары стычек с Лисом, казался каким-то неполным. Он так и не извинился за то, что сказал в день нашего знакомства, но в помощи никогда не отказывал, и для меня его дела значили куда больше, чем любые слова. Василий и Марьяна окончательно выздоровели. Печник все-таки выгнал сына, но спустя два дня нашел его и буркнул: «Возвращайся». Конечно же, он не зашел меня поблагодарить и уж тем более не попросил мазь для смягчения рубца, потому щеголял красным толстым жгутом шрама на левой стороне шеи. Но, как я и говорила, красота – это уже не моя забота. Главное, что ворчливый жилистый печник еще потопчет эту землю. Анжей, получив отпор, задался целью устроить мне самую паршивую жизнь из возможных. Не будь я под защитой головы и кузнеца, ему бы это удалось, но, к счастью, я была не одна. Совсем не то что десять весен назад, когда погибла мама. Я привела в порядок дом. Собрала семена с огорода, вычистила его от мусора и подготовила к зимовке. Бур сковал мне мелкий хозяйственный инвентарь, Артемий обеспечил посудой, подушкой с одеялом и даже подарил узорчатый коврик-дорожку. Вылеченные прире-ченцы тоже время от времени забегали, и постепенно моя «ведьмина нора» наполнилась уютом и разными милыми сердцу мелочами. Самой неожиданной из них оказался толстый белый котенок, которого притащили ребятишки в первый день грудня[12] Каким-то образом малыш провалился в реку и утонул бы, но мальчишки увидели его и успели вытащить. Мокрый котенок мелко дрожал и пытался зарыться поглубже в шапку, в которой его принесли. Я осторожно взяла зверька за шкирку и посадила на лавку, к печке. Почувствовав тепло, тот наконец расслабился и открыл ярко-зеленые глаза. Надо же, масть один в один как моя. – Я его, конечно, осмотрю. А дальше что мне с ним делать? Кто из вас его заберет? – я посмотрела на ребят, которые пихали друг друга локтями. Они переглянулись растерянно. Мальчик, принесший котенка, пожал плечами: – У нас своих котов полный двор. У остальных тоже, собаки у многих. А чего бы вам себе его не оставить, тетя ведьма? Пропустив мимо ушей «тетю ведьму», я задумалась. Не то чтобы я не любила животных, но мышей у меня не было, зато уже был Пирожок. Еще кота сюда добавлять? А ну как мне все же придется уходить, куда я его дену? С собой в котомке понесу, как запасной провиант? Размышляя, я услышала громкое мурчание, напоминающее треск поленьев в костре. Белый котенок свернулся клубочком на лавке, постепенно обсыхая и становясь похожим на пушистый шар одуванчика. Я присела рядом и почесала зверька за большим розовым ухом. – Ладно, пусть живет. В конце концов, может, ему у меня не понравится и он сам сбежит. Эй, парень, – окликнула я кошачьего спасителя. Его приятели уже высыпали во двор и нетерпеливо топтали тонкий снежок в ожидании, когда я выпущу их друга из цепких когтей. – Вот, возьми, – я, не вставая, дотянулась до полок со снадобьями, взяла мешочек летнего сбора с земляникой и зверобоем и протянула мальчику – Скажешь матери, пусть три дня позаваривает, как обычный чай, и тебя попоит. И шапку больше не теряй. Зимние ветры коварны, не заметишь, как с горячкой сляжешь. Мальчик кивнул. Помялся немного, и я подняла бровь. – Я это… Показалось мне… Вы, пани, не сочтите меня глупым, но кошкам на реке взяться неоткуда. А выловили мы его чуть не посередине, и было похоже, словно он из Чащи идет. Может, это навья тварь на самом деле? Хотя не похож… Я с сомнением оглядела разомлевшего котенка. Меньше всего он напоминал порождение незримого мира. Особенно когда дрыгнул задней лапкой и открыл розовую пасть в широком зевке. – Ладно, думаю, совладаю с этим страшным чудовищем. Беги. Тебя уже друзья заждались. Я закрыла дверь за мальчишкой и вернулась к котенку Погладила мягкую шерстку вплетая в прикосновение тихий напев. Зверек подставил под ласку худой бочок, и мои пальцы чуть кольнуло. Что ж, это и правда не совсем кот. Но ничего опасного в нем нет. Пускай остается. В конце концов, должен быть в доме ведьмы хоть один нечистик. Так у меня появился Одуванчик. * * * Марьяна в самом деле повадилась забегать ко мне то поделиться новостями, то на кружку чая. Незаметно, слово за слово, мы сдружились. Возможно, ей, как и Анжею, хотелось иметь влияние на знахарку, а через нее и на всех жителей деревни, но Марьяна ни разу ни словом, ни делом не попросила меня о чем-то подобном. Вот только в последнее время дочка головы вела себя странно. Она была сама не своя: улыбалась в пустоту, порой начинала тоненько хихикать, склоняя голову набок, как певчая птичка. Встречая мой удивленный взгляд, Марьяна смущалась и краснела, но на все расспросы только отшучивалась. Будь я обычной девушкой, уже затащила бы подругу на чай с плюшками, достала из шкафчика маленький кувшинчик медовой настойки да разговорила как следует. Но я этого делать не умела. Вся моя женская дружба кончилась в детстве, когда мама увела меня из очередного села, к которому я успела привыкнуть. Я уже не помнила лица девочки, что смотрела нам вслед, стоя на границе выселка. Только вид ее маленькой белой руки, крепко держащей расписную материнскую юбку, врезался в память. По вышивке можно было с легкостью сказать, из какого рода и девочка, и ее мама. Наша же одежда молчала. На ней были вышиты только обереги – и ничего, что говорило бы о наших корнях. Поэтому, когда Марьяна снова пришла ко мне почаевничать, я не стала ходить вокруг да около и спросила ее в лоб: мол, Марьюшка, солнце ясное, что с тобой происходит такое? Твоя подруга рагана с трудом сдерживается, чтобы снова не проверить тебя на присутствие какой-нибудь твари из незримого мира. Марьяна неожиданно побледнела и вскочила из-за стола, бросив недоеденный сахарный рогалик, чего раньше за ней никогда не водилось. Пробормотала скомканное прощание, подхватила шубку и была такова. Ей в спину все же прилетел мой заговор, но, против ожидания, я ничего не нашла. Чувство тревоги не отпускало. Оно поселилось внутри маленькой занозой – вроде ничего серьезного, но не уснешь, пока не вытащишь, – жалило и царапало меня день за днем. Я проверяла и перепроверяла Марьяну при каждой нашей встрече. Расспрашивала в лоб и пыталась окольными путями, но подруга только смеялась в ответ. Она не перестала приходить ко мне, но почти все время молчала или томно вздыхала, и я все больше убеждалась: дело нечисто. Мне бы проследить за ней хоть раз, но, как назло, лихорадки начали косить приреченцев не хуже изголодавшихся навьих тварей, и на какое-то время излишне мечтательный вид дочки головы перестал меня занимать. В первый день студня[13] дверь распахнулась, и в дом ворвался ледяной ветер. Зима щедрой рукой забросила следом несколько горстей снежинок, и они разлетелись по горнице, быстро тая и превращаясь в крупные капли холодной воды. Раскрасневшаяся Марьяна ворвалась в комнату, схватила меня за руки и закружила: – Ясмена-а, я такая счастливая! – Погоди, блаженная, я-то не в шубе! – я с трудом вырвалась от подруги и кинулась закрывать дверь. Одуванчик свесил с печи круглую усатую морду поглядывая, кто это к нам пришел. Увидев Марьяну, протяжно мяукнул, развернулся к нам спиной и свесил шикарный хвост. Почему-то спать отъевшийся и повзрослевший котяра предпочитал именно таким образом. – И тебе привет, лентяй лохматый! – помахала ему варежкой Марьяна и снова накинулась на меня: – Ясмена, солнышко, сегодня гуляем! Батюшка разрешил устроить вечорки, и ты должна прийти, иначе обижусь! Я покачала головой и вернулась к разложенным по столу сухим травам, которые распределяла на сборы. – Вряд ли твои друзья обрадуются, что ты приведешь белобрысую нечисть на празднество. Несмотря на то что приреченцы приняли меня куда спокойнее и быстрее, чем я ожидала, обычную девушку двадцати весен от роду во мне вряд ли кто-то видел. Явиться на вечорки значило испортить молодежи все веселье. Нет уж. – Нет уж, – повторила я вслух, но Марьяна, кажется, не услышала. – Весело будет! Все вкусности принесут, может, парни страшные байки сказывать начнут, ух! Скорей бы вечер. Я уж тебе и платье заготовила, а то все ходишь в своих серо-буро-зеленых тряпках, ровно прячешься за ними. Ну Ясмена, ну пожалуйста! А то все сидишь в избушке, точно сычиха, только в лес и выходишь! Неужто тебе самой не хочется с людьми поговорить?