Совий набросил мне на плечи шубу, бесцеремонно нацепил шапку и поочередно натянул варежки на обе руки. Задним умом я осознала, что варежки были слишком большие – явно мужские. Я открыла рот, но выдавить смогла только: – Хочу домой. Как я буду туда добираться, думать не хотелось. Но неожиданно проблема решилась весьма странным образом: Совий просто подхватил меня на руки и понес. Марьяна пошла следом, всем видом показывая, что не оставит меня в одиночестве. Вдруг где-то в глубине сердца я почувствовала благодарность. Со дня гибели мамы я всегда была одна. Я привыкла переживать все удары судьбы без чьей-либо помощи. Но когда находится кто-то, готовый разделить с тобой боль, раны от нее становятся менее глубокими. Совий нес меня осторожно, и я задремала, убаюканная его уверенной походкой. Когда перед нами возникла моя избушка, я проснулась и решительно сползла с его рук на землю. Открыла дверь и махнула ребятам, мол, хозяйничайте сами. И спряталась в спальне, порадовавшись, что загодя оставила рядом с кроватью кувшин для утреннего умывания. Вода в нем остыла, но мне сейчас это и было нужно. Я не ответила ни на один из вопросов, которые мне пытались задать, и друзья собрались уходить. На прощание они заручились моим словом, что я не запрусь на десяток замков и все же явлю им завтра бледный, но живой лик. В тот момент я была готова пообещать все что угодно, лишь бы остаться одной. Едва за Совием и Марьяной закрылась дверь, как силы, сдерживающие слезы и тоску, исчезли, и я осела прямо на пол. Кот спрыгнул с печи и молча пристроился возле руки, грея меня своим теплом. Я сгребла его в охапку и зарылась лицом в белую шерсть. Я уснула только под утро, изможденная слезами и воспоминаниями. Но у богов явно не было намерения дать мне отдохнуть и подлечить душевные раны. Потому что привычный кошмар накинулся на меня с удвоенной яростью, стоило прикрыть глаза. Я снова пыталась убежать от тумана, а он лизал мне руки шершавым языком и тихо мурлыкал. Его молочная дымка щекотала лицо, становясь все плотнее. Я оглянулась: позади мама протягивала мне зеленую ленту и улыбалась окровавленным ртом. Прошлое не собиралось меня отпускать. Мама давно мертва. Может быть, уже хватит убегать и пора остановиться и встретить судьбу лицом к лицу? Мое обещание никому не рассказывать о своих снах умерло вместе с ней. Если со мной что-то случится, всплакнет ли хоть кто-то? Будет ли обо мне вспоминать Марьяна? И кому будет топить печку и носить пирожки Совий? А сельчане, которых я вылечила, – будут ли они сожалеть, если меня не станет? Я знала, что когда-нибудь этот туман сожрет меня, не оставив ни обрывка одежды, ни капли крови. Впервые я не металась в мире собственного сна, а опустилась на прохладный серый песок и обняла колени. Без страха взглянула в колышущуюся дымку. И позвала ее, словно верного пса. Туман хлынул ко мне со всех сторон, облепил мокрой сетью, залил глаза, нос и уши, впитался в каждую пору На одно бесконечное мгновение я впустила его, и стала им, и исчезла, превратилась в ничто, в каплю росы, высохшую на солнце. Но роса не просто высыхает – она вливается в облако, а потом снова падает на землю благодатным дождем, чтобы на следующий день опять растаять под жаркими лучами. Я вздохнула так глубоко, как могла, и открыла глаза. Тумана больше не было. Все, что от него осталось, – маленький, не больше кулака размером, клубок, свернувшийся возле моей руки. Вокруг, насколько хватало глаз, росли серые деревья. Их искривленные, покрытые наростами стволы молча вопили о страдании и боли. Воздух был неподвижным и густым, точно свежесваренный кисель. Я знала эти чувства. Я ощущала их каждый раз, когда проваливалась в Навь. Между серых стволов, в немой ярости протянувших к небу ветви-лапы, показались гибкие сухощавые тени. Они приближались, и я почувствовала запах молодой зелени, сырой земли, грибницы и поверх всего – легкий железистый привкус крови. «Ты нужна нам». Я шагнула вперед. Потом еще. И еще. Попыталась подумать. «Где вы?» «Мы рядом». «Как мне вас найти?» «Ты знаешь дорогу». Мне хотелось закричать, заплакать, умолять не уходить, рассказать больше, чем несколько слов, которые я впервые услышала, позволила себе услышать. Но тени уже отдалялись, растворялись в ожившем тумане, пока не исчезли в разлившейся повсюду белизне. Я упала на колени, чувствуя, как платье пропитывается холодной водой, и заплакала. Раздалось знакомое мурчание, и, протерев глаза, я увидела обеспокоенную морду Одуванчика прямо перед собой. Он тыкался в мое лицо длинными усами, муркая и обеспокоенно трогая меня лапой. Я сгребла кота в охапку и привычно зарылась лицом в его шерсть. Привидевшееся казалось дурным мороком, порожденным уставшим телом и изможденной душой. Вокруг была тишина, в окно заглядывала полная луна, и ее серебряные отсветы мерцали на ровном снежном покрове, укутавшем землю. Белый кот настороженно смотрел в окно. Его круглые зеленые глаза сверкали, отражая лунный свет, шерсть стояла дыбом, но кот не шипел. Мне показалось, что он не боится, а скорее… заинтересован. – Знаешь что, Одуванчик. Давай-ка спать. Что-то мне подсказывает, что поговорка «Утро вечера мудренее» сейчас подходит как нельзя лучше. Ты согласен? Ну и ладненько, – жалко улыбнулась я внимательно слушающему коту. Снова закрывать глаза было страшно. Но, вопреки ожиданиям, сон пришел быстро, и на сей раз в нем не было посторонних. Возможно, потому, что мой покой охранял свернувшийся под боком толстый белый кот. Глава 10 Не все то золото Зимой дни похожи один на другой, ровно братья-близнецы. В холодную пору люди чаще ходят друг к другу в гости, греются горячим чаем и разговорами о лете. Пекут сладкие пирожки с сушеной ягодой, плетут кудель, держатся за руки и мечтают о времени, когда день перестанет напоминать размокшую дорожную грязь, сквозь которую едва просвечивает солнце. Всем известно, что зимой богиня Сауле отправляется в Правь погостить у своих родителей. Поэтому солнце совсем не греет – ведь солнечная дева далеко, и все, что мы видим, – это лишь отблеск ее огненных волос. Но если Вечно Юная в хорошем настроении, ее косы сияют так ярко, что мир в их отсвете становится краше. Вот и сегодня случился именно такой день. Пришлось одной сонной рагане, невзирая на нежную любовь к теплой кровати, вооружаться корзинкой и отправляться в лес. Выйдя за порог, я осмотрелась. Глаз наткнулся на подтверждение моим тревогам, и пальцы невольно сжались на воротнике шубы, как будто я пыталась прикрыть горло от невидимого хищника. О том, что зверь хоть и не показывается, но существует, нахально заявляли следы крупных, больше моей ладони, лап, замыкающие дом в кольцо. Эти следы стали появляться с той ночи, когда я в первый и последний раз попыталась вести жизнь обычной девушки. Как будто что-то выбралось из моего сна в Явь, да только уйти далеко не смогло. Вот и бродит теперь вокруг избушки, вытаптывая цепочку, которую я чувствую так же, как если бы мне на руки навесили кандалы. О ногу потерлось что-то теплое и мохнатое, и я испуганно вздрогнула. Одуванчик удивленно воззрился на меня круглыми зелеными глазами, не понимая, почему это хозяйка так шумит и ругается. А хозяйка, продолжая ворчать, крепко вцепилась в ручку корзины и, размахивая ею, будто дубиной, отправилась со двора прочь. Я долго набиралась духу, не решаясь рассказать Совию о следах, – боялась, что охотник не упустит случая позубоскалить над моими страхами. Но, вопреки ожиданиям, Лис отнесся к ним серьезно и несколько ночей подряд караулил неведомую нечисть в моем дворе. Вот только та и носу не казала, будто чуяла его и знала наперед все охотничьи повадки. Следов наутро, конечно, тоже не было. Скрепя сердце Лис прекратил ночевать в снегу, но взял с меня обещание, что, если тварь как-то проявит себя, я обязательно ему расскажу. Кроме отпечатков лап, неведомый зверь больше ничем не давал о себе знать. Не выл и не рычал, не скребся в дверь… Лишь одна вещь поменялась, и я была в растерянности, не понимая, радоваться этому или огорчаться, ведь только начала нащупывать новую, нехоженую тропинку. Когда появился неведомый зверь, мои сны пропали. Он будто украл их, или, быть может, они выбрались в Явь, натянув его шкуру. Те самые мучившие меня с детства кошмары о тумане вдруг исчезли, словно их и не было вовсе. И это тогда, когда я наконец набралась храбрости заглянуть в них, а не убегать прочь, истошно вопя. Наверно, мне следовало бы радоваться. Но я злилась. Эти сны были со мной, сколько я себя помнила. Когда я была совсем маленькой, они не внушали мне страха. Я забывала их, едва открывала глаза. Туманные видения были привычны, словно дыхание. Лишь однажды я спросила у мамы, что за тетя меня все время куда-то зовет. Тогда мама впервые в жизни причинила мне боль. Она сжала мою руку так сильно, что потом на ней остались синяки. Притянула меня к себе и прошептала на ухо едва слышно – может, я и вовсе сама додумала ее слова, – чтобы я никогда и никому не рассказывала о том, что вижу по ночам. Даже ей. – Но, мама, она же просит помочь, – растерянно возразила я. – Ей больно! А еще я слышала, как она кричала… Мама на мгновение закрыла глаза, добела сжав губы. Потом положила руки мне на плечи и встряхнула: – Когда это было? Когда тетя кричала? Стало очень страшно. Я никогда не видела маму такой. Я устала, хотела спать, рука в месте, где ее стиснули мамины пальцы, неприятно ныла. Но я честно постаралась вспомнить. – Кажется, это было в день Летеня…[14] – Вот как. Мама наконец отпустила меня и выпрямилась. Ее взгляд обратился внутрь нее, и мне показалось, будто ее душа исчезла, оставив только облик – прекрасный, но пустой. Я потянула маму за край платья. Мои глаза наполнились слезами. Но, прежде чем я разрыдалась, мама снова стала собой. Она больше не трясла меня и не ругала. Присев на корточки, она знакомым и таким родным жестом стала перебирать мои волосы. Мама пыталась улыбнуться, но я видела, что ее глаза так же полнятся слезами, как и мои. – Мамочка, я больше никому не скажу об этой тете. Честное слово, мамочка. Обещаю! – Я верю тебе, маленькая. Просто знай: так будет лучше для всех. Той тете… уже не помочь. Я не хочу потерять тебя. Ты – мое сердце. Она обняла меня, и я все-таки расплакалась. * * * Снег хрустел под ногами, но, вопреки ожиданиям, я почти в него не проваливалась. Я легко шла через молчаливый заснеженный лес, почти не ощущая холода. Чем больше выпадало снега, тем спокойней и теплей мне становилось, а в этом году зима выдалась дивно снежная. Порадовавшись удачно намороженному насту, я забрела вглубь леса и принялась откапывать травы. Маленькие листочки надежно укрылись толстым белым одеялом, и я удивилась его рыхлости. Казалось, в такую кашу уж давно должна была провалиться, ан нет – крепко держала. Пожав плечами, я решила на всякий случай вернуться с угощением для здешнего лешего. Не знаю, почему он не спит зимой, да еще и помочь надумал, но ответить на добро добром для меня было так же привычно, как дышать. Светило яркое солнце, отражаясь от сугробов брызгами ослепительных искр. Мороз скручивал деревья, и они протестующе трещали в ответ на его самоуправство. Надо мной стайка красногрудых снегирей, похожих на диковинные хвостатые яблоки, возмущенно делила скудный урожай рябины, сладковатой от поцелуев мороза. Внезапно внутри туго натянулась струна, и я медленно закопала потревоженный кустик, не забыв поблагодарить за отданные листочки. Выпрямилась не спеша, убрала добычу в корзину, натянула варежки и лишь потом обернулась к тому, кто дал о себе знать волной болезненной тревоги. Он стоял за широким ясенем, скрывавшим его почти наполовину. Если на мне были теплая обувка, шуба и варежки, то на нем – только легкая рубашка, льняные штаны и красные сапоги с кисточками. Веснушки сияли на носу так ярко, как будто его обрызгало солнечным светом. Тот самый парень, который угощал меня медом на злосчастных вечорках. Тот, в чьей руке Марьяна задержала тонкие пальчики на мгновение дольше, чем нужно. Так вот из-за кого подруга сама не своя. Уж не ему ли я задолжала гостинчик? – Здравствуй, русалка, – кивнул мне натянувший человеческий облик навий, не торопясь приближаться. – И тебе не хворать, Леший. Отчего не спишь в такое время? – Узнала-таки, – грустно улыбнулся парень. – А коли узнала, прогонишь? – Ты плохого не делаешь, – я пожала плечами, – но Марьяну отпусти. Не для тебя она. – Тебе разве решать, для меня или нет? – на миг его доброе открытое лицо исказилось и сквозь человеческий облик проступил иной. – Марьяна горит жизнью, светится ею, она живет в ладу с миром. А еще она человек до последней капельки крови – уж поверь, я почитай что каждую пересчитала, когда от навьей твари ее избавляла. У тебя она зачахнет. Лесные чертоги ее погубят.