Часть 2 из 42 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И усмехнется этак гаденько.
Разве можно забыть то, что происходит из месяца в месяц, всякий раз разыгрываемое как по-писаному? Мой тяжелый вздох и смиренный кивок тоже выучены, будто роль в балагане глумцов. Я уже наловчилась одновременно подсчитывать иную прибыль – за проданные из-под полы склянки – и в то же время сохранять покорное выражение лица. Хотя порой так хотелось вскочить, наорать на старика, стукнуть кулаком по столу и забрать свои кровные… Я ведь нанималась в его лавочку травницей, а не прошло и пары месяцев, как на меня повесили составление лекарств, уборку и ведение амбарной книги. За весь мой труд Игнотий благосклонно позволил жить на чердаке не за четыре серебрушки, а за две. Впору бы послать его куда подальше… Увы – старый хрыч был и правда талантливым лекарем. Я надеялась научиться у него врачебным хитростям, но вот загвоздка – он не брал подмастерьев. Зато ему нужна была травница, а позже, когда очередная девка-чернавка сбежала с проклятиями, – и та, кто будет следить за хозяйством.
Вот поэтому я и оказалась в полночь за дубовым столом с зелеными по локоть руками. Я надеялась, что отмыть их удастся: некоторые смеси въедались в кожу так цепко, что я всерьез предлагала Игнотию красить ими заборы. Он, правда, честил меня безмозглой девицей, не понимающей истинную цену лекарств, и предложение с негодованием отвергал. Я же втихую проверяла свои догадки, записывала удачные смеси и хранила рецепты в заветном кожаном тубусе с замочком. Его я не показывала никому и прятала в надежном месте, надеясь когда-нибудь обменять записи на звонкие золотые монетки-жароптицы, или попросту жарки.
Я со стоном разогнулась, потирая поясницу. Последняя бутылочка была закупорена и водворена в ящик, где уже стояли ее товарки. Я с тоской оглядела разруху, оставшуюся после работы, и, грешным делом, подумала, не поджечь ли всю лавочку, лишь бы не браться за веник и тряпку. Оттягивая время, скрутила волосы в пучок и спрятала под косынку, чтобы не мешались при уборке или поджоге – как пойдет.
Но моим разрушительным планам не суждено было сбыться. В дверь заколотили, потом стук перешел на протестующе задребезжавшее окно – Игнотий мог себе позволить настоящее стекло, – и свет луны закрыло чье-то искаженное мукой лицо.
В Полесье, где я провела последний год, смешивая травы и исписывая тяжелую амбарную книгу цифрами, меня воспринимали как девочку на побегушках при Игнотии. Посмеивались, но привечали, особого уважения не выказывали, но и не беспокоили. Мне того было довольно. Сила, дремавшая во мне, просыпалась нечасто, но, когда это случалось, никто не хватал меня за руку, если вдруг я отправлялась в трущобы, чтобы отнести несколько кульков травяных сборов живущим там детям. О том, как еще я им помогала, никто и не догадывался.
Если кто-то явился посреди ночи, значит, дело действительно важное. Вот только Игнотий уехал на два дня в соседний городок. Запряг смирную лошадку Василиску, бросил мне ключ от дома и наказал к его приезду заполнить лекарствами два ящичка. Он должен был вернуться наутро. Но человек, от ударов и криков которого вот-вот грозило вылететь стекло, пришел сейчас и до рассвета ждать явно не мог.
Я побежала к двери и быстро отомкнула замок. Мужчина ввалился внутрь, его лицо прочертили полоски слез, но я испугалась даже не этого, а того, как он стал хватать меня за руки и бормотать что-то, давясь словами и хрипя.
– Послушайте, пан, я ничегошеньки не поняла. Идите сюда. Сядьте. Вот так, – я пинком подогнала табуретку под ноги несчастного, и он не то что сел – рухнул на нее как подкошенный. Я повернулась к столу и выхватила из ящичка два пузырька. Мужчина снова попытался мне что-то объяснить, но я махнула ему, мол, обожди. В кружке быстро смешала по пять капель каждой настойки, плеснула туда воды и взболтала снадобье. Сунула кружку мужчине в руки и заставила выпить все. Телесная дрожь прекратилась почти сразу, но страх из его глаз никуда не делся. – Вот теперь говорите, что стряслось.
– Жена моя… Женка… Она в тяжести, должна была родить только через месяц. Сходила поутру на рынок, вернулась – лица нет. Прилегла, сказала, поспать хочет. А к вечеру ее скрутило так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Я думал сразу за знахарем бежать, а она останавливала. Я, дурак, послушался! – с неожиданной злостью выпалил мужчина и дернул себя за волосы. – Ай, дурак я, дурачина, что ж я наделал…
– Так, не отвлекайтесь! Что с женой?
– Кровь из нее хлынула, – простонал мужик, и я нахмурилась. Плохо дело. – Много, словно озеро расплескалось. Я кровь видывал, но то в драке или когда нечисть задерет, а тут – баба брюхатая… Неправильно это. Жутко! Помогите, пани знахарка! Умоляю! Видит Гильтине[4], все что угодно для вас сделаю! – мужик неловко свалился со стула и вцепился в край моего фартука. Я отшатнулась и вырвала ткань из его пальцев. В голове бешено скакали мысли.
Целый год я прожила в Полесье спокойно, выпуская на волю лишь крохи своей проклятой силы. За все это время мне удалось избежать внимания дейвасов и чьих-либо подозрений. И помочь сейчас несчастной роженице значит рискнуть всем. Вот только и отказать я не могла. По разным причинам.
Мужчина, по-видимому, не знал, что я не знахарка, а только травница. Он уже не умолял, а тихо плакал, уткнувшись лбом в пол у моих ног.
– Эй, – я наклонилась и тронула его за плечо. – Ребеночек-то у вас какой по счету будет?
– Первый, – всхлипнул несчастный.
Я мысленно выругалась, потом подумала и повторила вслух. Не помогу сейчас – может статься, у них вообще никогда детей не будет. Хорошо, если роженица выживет. И до утра выжидать времени нет.
– Да что ж такое, – простонала я и принялась собирать все необходимое.
Мужчина наконец приподнялся и сел на колени, следя за мной лихорадочно блестящими глазами и шмыгая красным распухшим носом. Похоже, он не сразу поверил в то, что я действительно собираюсь помочь. Я и сама не верила. Но быстро обулась, подхватила корзинку и кивнула.
– Показывайте дорогу, пан. И хватит рыдать, сделаю что смогу.
Выйдя на улицу, я поежилась и плотнее запахнула плащ. Густой липкий туман завладел ночью и ощупывал-оглядывал каждый уголок, куда только могли дотянуться его белесые пальцы. Вдалеке коротко взвыли собаки, но быстро смолкли. Долетели обрывки ругани и визг – верно, хозяин спросонья прошелся хворостиной по хребтам. Зря. В другой раз не залают, и вор уйдет безнаказанным.
Мужчина, так и не назвавший своего имени, шел впереди, то и дело оборачиваясь. Наверно, проверял, не передумала ли я, не развернулась ли обратно в лавку. Я только крепче стискивала ручку корзинки, где вздрагивали пузырьки, и ободряюще улыбалась ему в ответ. Не знаю уж, что ему виделось в свете луны, но после каждой моей улыбки он вздрагивал и почти переходил на бег.
* * *
Ночь стояла безветренная, и прогнать туман было некому. Начало листопада еще было пропитано сухой летней жарой с ароматом свежего сена и поздних яблок, но в темное время от тепла не оставалось и следа. Близился праздник Лешего, и суровые холодные ветры дули почти беспрестанно – тем жутче было сегодняшнее безмолвие. Словно затишье перед бурей.
Нам никто не встретился, и я порадовалась, что не придется отвечать на ненужные сейчас приветствия и объяснять, куда я так спешу. Конечно, всегда можно было махнуть рукой и крикнуть: «После скажу!», но вот только люди такие обещания никогда не позабудут. Припрутся в лавку, начнут расспрашивать, а там и до ушей знахаря дойдет – проблем не оберешься. Нет уж, сейчас я должна помочь новому человеку прийти в мир, и это важнее любых досужих разговоров.
Мужчина остановился перед домом, неуверенно теребя в руках шапку. Он тяжело вздохнул и крупно вздрогнул, глянув на меня шальными глазами, когда я положила руку ему на плечо. Он не спешил войти, а когда изнутри донесся полный мучительной боли стон, и вовсе попытался отступить.
Я стиснула его плечо, не давая сбежать, и спросила:
– Туда пришли?
Он кивнул, потом решил ответить и вслух, видно, для надежности:
– Т-туда.
– Здесь стойте. Если я выйду и скажу, побежите по дороге к Олонцу. Там будет проезжать старший знахарь – пан Игнотий. Встретите и поторопите, расскажете, что случилось.
Впервые на лице мужчины отразилось сомнение. Он наморщил лоб, но прежде, чем успел задать вопрос, я легонько его оттолкнула и пошла в дом. Ступив на крыльцо, все же обернулась и бросила:
– Я сделаю все, чтобы ей помочь.
Роженица лежала на кровати. Ее лицо было бледно, воздух с присвистом выходил из приоткрытого рта. Я думала, что живот будет огромным – одной из причин мог стать крупный ребенок, – но ее животик, напротив, оказался маленьким и ладным. Со спины наверняка и не догадаться было, что женщина в тяжести.
Рядом с ней сидела местная повитуха. Я мысленно помянула навий: надеялась, что никого не встречу, сделаю свою работу и уйду. Но видимо, муж роженицы сначала побежал за повитухой и только потом, когда та не справилась, бросился к знахарю. Повитуху звали Жанина, и она прекрасно знала, кто я такая. Игнотий раз в месяц лично смешивал большую партию лекарств для Жанины и отправлял меня их отнести.
Жанина вскинулась на звук шагов и недоуменно нахмурилась при виде меня. На ее лбу блестели капельки пота, пряди волос цвета соли с перцем прилипли к коже. Странно: мне, напротив, показалось, что в избе холодно. Жанина выпрямилась и отерла лоб рукой. Несмотря на простоватый вид, у этой женщины был сметливый ум – она не стала меня расспрашивать. Бросила только:
– Надеюсь, ты успела чему-то научиться у Игнотия.
И отодвинулась, подпуская меня к кровати.
Жанина не знала, что я и без умений знахаря могу помочь несчастной женщине. Вот только для меня это обернется огромной бедой.
Я поставила корзинку на пол, омыла руки в тазу с горячей водой, на который указала Жанина, и подошла к кровати. Присела с краю и тронула лоб женщины – он и вправду был холоден, словно лед. В комнате висел запах трав, трехногая жаровенка в углу едва курилась сизым дымком. Я откинула одеяло и огладила маленький животик, напевая легкий заговор. В ответ мою ладонь слабо толкнули, как будто ребенок внутри повернул головку на звук. Я продолжила петь, чуть изменив тональность, – и по коже разбежались огненные нити, сплетающиеся в ручейки. Тело роженицы ровно посередине вспыхнуло, словно мерцающие угли. Жанина сдавленно ахнула и закрыла рот фартуком, во все глаза глядя на происходящее. Женщина на кровати застонала и выгнулась дугой, уставившись в потолок незрячими глазами.
Роды и без того работа нелегкая. Но когда рожаешь от блазеня[5], они и вовсе превращаются в действо, невозможное для человеческого тела. Вряд ли кто-то рассказал женщине, жаждущей младенца, что она не сможет родить навье дитя. Оно просто разорвет ее в попытке выбраться на свет.
– Боги милосердные, защитите… Яся! Что делать-то? – выдохнула Жанина, не отнимая фартук ото рта, как будто пыталась прикрыться им от присутствия нечистого духа. Как-то враз она словно уменьшилась, от растерянности ее лицо помолодело и поглупело. Я не ответила, продолжая водить руками и касаться то лба, то сердца, то живота несчастной, слишком хотевшей стать матерью. От каждого моего прикосновения по огненным ручейкам пробегала волна света, как будто в них билась живая кровь.
– Выйдите, панна Жанина.
– Но ведь надо дейваса позвать! Мы не сладим!
– Вы – нет. А вот я попробую.
– Ты совсем сдурела, девка?! – Жанина вспыхнула яростью быстро, словно сухая лучина, но за нею угадывался страх. Неожиданно – за меня. – Ишь чего удумала! Решила следом пойти? Так для тебя, пришлой, могилу копать никто не будет, собакам скормим.
– Поперхнутся, – невозмутимо отозвалась я и указала на дверь. – Выйдите, панна.
– Да провались ты пропадом, дурная! – я думала, повитуха грохнет дверью, но она закрыла ее едва слышно, шепнув что-то в уже закрывающуюся щель. Что ж, я надеялась, что это пожелание удачи.
Я растерла ладони, вытягивая последние ноты заговора. Огненные жилы чуть погасли, и живот женщины, продолжавшей безучастно смотреть в потолок, заволновался. Особенно резкий поворот – и изо рта несчастной хлынула кровь, залившая подбородок и грудь. Щекотная сила уже разливалась у меня под кожей, пенясь, как игристое вино, которым меня угощал когда-то мамин знакомый. Она все ширилась и ширилась, и, когда заполнила меня до отказа, так, что еще чуть-чуть, и выплеснется наружу, – граница истончилась, и я упала в Навь.
Здесь силуэт женщины почти не угадывался. От него осталась только серая оболочка, высосанная и опустошенная, как попавшая в цепкие паучьи лапы беспечная бабочка. Зато маленький блазень светился, накормленный чужой жизненной силой. Он повернул в мою сторону зубастую мордочку и оскалился. Напасть ему не позволял плен материнского тела, но я видела, что еще чуть-чуть – и тварь пустит в дело когти, убивая мою подопечную.
Я боялась, что мы опоздали. Но повезло – пара мгновений в запасе все же оставалась.
Глава 2
Непрожитые жизни
Я запела колыбельную.
Тихие ласковые слова текли журчащим ручейком, будто передо мной было не чудовище, а крохотный малыш, такой умилительно-сладкий, что жуть как хочется скорей взять его на ручки. Блестят умные глазенки. Молотят по воздуху крепко сжатые кулачки. Чуть высунут кончик розового языка. Старательно вырисовывая образ перед глазами, я продолжала мурлыкать простенький напев. Блазень притих и слушал, временно перестав терзать несчастную мать. Я крохотными шажочками двигалась вперед, напевая, какой он хорошенький, какие добрые сны ему снятся, вот и я – всего лишь одно из таких видений…
Блазень рыкнул и извернулся в животе, заставив женщину мучительно застонать, стискивая белыми пальцами простыни. Не то. Не о том пою. Какие же добрые сны у навьей твари? Полно, Ясмена, соберись наконец. Тут иная мелодия нужна.
Во рту стало горько и кисло одновременно. Привкус крови поселился на языке, и меня тут же замутило. Хуже нет испытания, чем чувствовать то же, что и созданные из незалежных покойников существа. Они еще помнят – нутром своим темным, гнилым, давно уже не знающим, что такое быть человеком, – помнят, как когда-то их мертвые предки ходили промеж живых, как у себя дома, как живые женщины рожали мертвых детей, как страдали люди, не видя света ни в жизни, ни в душах своих. Когда Перкунас провел границы, разделив единый мир на три, мертвецы еще долго пытались пробиться в Явь. Некоторым это все же удалось – их-то и стали звать навьими тварями.
Мама не умела влезть в их шкуру, а я могла. Вот только цену потом платить мне за это приходилось собственным телом. Обряды очищения проводить, пока не избавлюсь от привкуса Нави на языке, и чувствовать голод, неизбывный и страшный, и лютую зависть к живым – отголосок той тоски, что испытывает каждая из этих тварей.
Теперь я пела о древних временах. О сладком вкусе свободы. О том, что чувствуют не-мертвые, касаясь живой плоти и вкушая живую кровь. Блазень снова затих, прислушиваясь. Потом заскулил жалобно, суча лапами, будто паук, запутавшийся в собственной паутине. Я была уже совсем рядом, тянулась к нему руками, чтобы погладить, успокоить, сказать, что он тоже узнает, что такое жизнь, настоящая горячая жизнь…
– Не дождешься, упыренок! – рыкнула я, обрывая мелодию и хватая блазеня за горло ослепительно вспыхнувшими пальцами.
Когда все закончится, ладони будут изрезаны до кости. Обычная плата за схватку с навьей тварью. Маленький блазень бился в моих намертво сжатых руках и визжал, полосуя когтями воздух вокруг, рассекая кожу, жилы и мясо, словно острой бритвой. Я терпела, стиснув зубы и сдавливая пальцы все сильнее, так что они онемели. Как только я коснулась не-мертвого, для роженицы он стал не опасен, всю свою ярость перекинув на меня. Помня об этом, я выдохнула и резко свернула блазеню шею, выкручивая ее, как мокрую тряпку. Громыхнуло, раздался звук лопнувшего стекла, и меня отбросило от кровати, забрызгав кровью, отхаркнутой роженицей. Вместе с ней тонким черным дымком вышли и остатки блазеня, оставив женщину чистой, хоть и без сознания.
Я отшатнулась, запуталась в собственных ногах и хлопнулась назад. После схватки с навьей тварью в ушах звенело, а тело казалось легким-легким, будто я вдруг стала одной из самовил – крылатых дев, живущих на отрогах Белых гор. Прекрасное чувство, если только забыть о расплате, что придет после.
Я кое-как поднялась и, покачиваясь, вернулась к кровати. Женщина, имя которой я так и не узнала, еще не пришла в себя. Ее живот, опавший и мягкий, казался чужим. Ничего, пара дней хорошего ухода и крепкого сна, и она позабудет все случившееся. Вот только детей у них с мужем никогда не будет. Там, в Нави, я видела ее как на ладони и теперь знала, что ее тело не расцвело. Не поможет ни знахарь, ни даже подобные мне – раганы[6]. Наумовы отродья, которых люди одной рукой привечают, а другой отправляют на костер.