На крыльце местной управы спала кошка. Заслышав стук шагов, подняла голову, проводила Юлию желтыми глазами, окончательно проснулась и поспешила убраться прочь, когда та остановилась перед крыльцом, разглядывая вывешенные на доске объявления. Сводки с театра военных действий, списки убитых и списки раненых — она вчитывалась в выцветшие под солнцем машинописные строчки, покуда не поняла, что, оказывается, даже не знает фамилии Марта. Потом до нее дошло, что его имени, даже если и случилось непоправимое, в этих списках она не найдет, он же не может быть в войсках Короны! К тому же, всмотревшись в даты, Юлия обнаружила, что списки составлены дней десять назад. Еще на доске были вывешены свежие приказы местной управы и ратуши Двинаборга — о повышении платы за воду, за землю, за сбор и вывоз мусора, предупреждение об ответственности за укрывательство дезертиров и помощь военным преступникам — под таковыми разумелись, надо полагать, приверженцы Райгарда и прочие им сочувствующие. Поверх этих сообщений был налеплен отпечатанный на серой бумаге портрет удивительно красивой женщины. У нее было узкое лицо с высокими скулами и неправильным ртом, длинный тонкий нос, чуть приподнятые к вискам глаза, локоны вились у висков. Внизу портрета крупным шрифтом сообщалось, что изображенная выше особа разыскивается за преступления перед государством, обществом и церковью, связь с мятежниками и другие столь же малопочтенные занятия. Юлии потребовалось несколько минут, чтобы узнать на портрете саму себя. Полуразрушенная мраморная лестница спускалась к морю, последние ее ступени совсем скрывались в воде. Берег здесь зарос дикой акацией и сафорой, колючие смешные шарики перекатывались по камням, застревали в трещинах. Вокруг не было ни единой живой души, окна заброшенной усадьбы смотрели из виноградных зарослей черными провалами. Это место так похоже было на то, где они купались втроем, еще до войны... Она разделась, затолкала между камней платье и туфли и бросилась не раздумывая в прозрачную, остро пахнущую солью и йодом глубину. Солнце просвечивало сквозь веки, мягким жаром обнимало лицо. Юлия качалась на воде, раскинув руки, — поплавок, сосновая щепка, несомая по течению. Ничто вокруг не могло иметь никакого значения... лицо Марта надвинулось из багрово-золотой тьмы и исчезло, смытое соленой волной. Она подумала, что теперь вряд ли сможет его отыскать... но и эта мысль не огорчила, показалась пустячной, отлетела прочь, как давешний шарик сафоры. Как можно на что-то рассчитывать, когда вокруг только смерть, и невозможно наверняка знать, где правые и где виноватые, и за что идет эта чужая непонятная война. Все перемешано, и живые, и мертвые, и когда Март начинает думать об этом, у него становится такое лицо, что хочется немедленно пойти и удавиться. Впрочем, теперь-то ему, наверное, все равно, точно так же, как и ей, вся разница только в том, что она еще почему-то жива, а Март... даже тут ей не осталось надежды. Об Анджее она совсем не думала в эти минуты, и это равнодушие нисколько не пугало, не отягчало совесть. Анджей… то есть Гивойтос, конечно… сумеет позаботиться о себе сам. В дешевой лавчонке Юлия купила льняную с оборками юбку и такую же рубаху, расшитую синими цветами. На оставшиеся деньги наняла пролетку, задумчиво улыбнувшись при мысли, что поступает в точности как Март, спасший ее бог весть когда от настырных импресарио, пытавшихся всучить ей роль в какой-то второсортной комедии. Сколько раз еще она, совершая какой-нибудь самый невинный поступок, оглянется и замрет с мыслью о том, что думает, как он, поступает, как он… Сколько еще будет мерить свою жизнь его меркой? И почему?! Если отбросить все те дни, когда они не были вместе, получается, что их знакомство длится чуть менее суток. И, если быть честной, ничто их не связывает, кроме общего страха быть убитыми, и нескольких поцелуев, о которых Март, скорее всего, и думать забыл. А она ведет себя как романтичная девица, и все кошмары, которые она пережила за последний месяц, ничему ее не научили. Не испугали, если быть уж совсем точной. Интересно, если на свете есть Бог и Юлия с Мартом все-таки встретятся, что она будет делать, когда он даже не взглянет в ее сторону? И как поступит, окажись, что он имеет к Райгарду самое непосредственное отношение? А такое очень даже может быть, иначе он рассказал бы ей о себе хоть что-нибудь... Лучше она подумает о чем-то другом. К примеру, о том, есть ли в этом городе театр. Хотя, даже если и есть, положения ее это не поправит. У нее ни денег, ни документов, ничего, кроме собственного лица, с которым она может только пойти и утопиться — или добровольно сдаться с полицию. *** «Молодой полностью состоявшийся мужчина будет рад знакомству для серьезных отношений и брака с романтического склада особой, возраст коей, а также комплекция и наличие детей от предыдущих браков значения не имеют. Обращаться на Старый Рынок, в павильон «Пиво-воды», а там любой укажет. Забыл прибавить: пишу диссертацию». Перегнувшись через поручень задней площадки трамвая, так некстати застрявшего на углу двух улиц, Юлия в полном остолбенении созерцала прилепленный к фонарному столбу кусок оберточной бумаги, заполненный аккуратными строчками. Интересно, до каких пределов может простираться глубина человеческого маразма? Или это не маразм, а что-то другое, ей не доступное? Она соскочила с подножки. Оказавшийся рядом пожилой дядечка галантно поддержал панну Бердар под локоток. Словно это было тут в порядке вещей: молодые дамы в обносках, ездящие на трамваях зайцами. — Благодарю, — со светским видом проговорила Юлия, поправляя юбки. Прикусила губу, на мгновение задумалась, глядя, как бегут по небу белые барашки облаков. — А Старый Рынок — это далеко? Павильон «Пиво-воды» оказался дешевой забегаловкой, приткнувшейся на задах рыночной площади. Под брезентовым полотнищем, натянутым между двух соседних палаток, сгрудились с полдюжины столов на высоких ножках — за такими можно есть только стоя. В глубине павильона за прилавком дремала тощая, как некормленая лошадь, буфетчица, прикрыв лицо кружевной не первой свежести наколкой. Рядом с ней, потягивая из стеклянной кружки мутное пиво, пристроился странного вида мужчина. Юлия задумчиво и неспешно разглядывала потертый с чужого плеча костюм-тройку, манишку, явно надетую на голое тело, загорелые и не слишком чистые запястья, торчащие из коротких рукавов. Впрочем, из жилетного кармана свисала цепочка от часов — судя по цвету и размеру звеньев, из самоварного золота. Юлия нимало не удивилась бы, если бы обнаружилось, что часов у этого красавца отродясь не бывало, как и ботинок... ну и совести, уж заодно. — Полностью состоявшийся мужчина — это вы? — спросила она, нимало не смущаясь изрядной доли брезгливости в собственном голосе. Из-за пивного бокала выглянула рыжая физиономия. Боже правый, подумала Юлия, глядя в эти круглые, как пуговицы, простодушные глаза. Я сошла с ума. Это же будет избиение младенцев. — Ну, я, — подтвердил владелец манишки и предполагаемого брегета. — А что? — Диссертацию уже написали? — Пока нет. А что? — А то! Вставайте. — Зачем? — спросил он и отхлебнул пива. — Я выхожу за вас замуж, — объявила Юлия и отвернулась, чтобы не видеть, как стекает по столу пиво из бокала, что опрокинулся при этих словах из его рук. Его звали Модест Цезариуш Шнып, и с документами, слава Богу, у него все было в порядке. Но когда Юлия услышала это имя, да еще в сочетании с фамилией, на несколько секунд утратила дар речи. Это что, она теперь будет пани Шнып? Когда-то давно, в самом начале ее безумной головокружительной карьеры ее познакомили с одним импрессарио. Репутация его была безупречна, услуги — дороги, но имя... Ричард Букин его звали, ни больше ни меньше. Юлия тогда представила это имя на своих афишах — и от услуг пана Букина отказалась наотрез. Тогда она еще могла выбирать... В Ратуше города Двинаборга по случаю буднего дня и жаркой погоды было пустынно, клерки плавали по коридорам, как снулые рыбы. Пахло пылью, старой бумагой , паркетной мастикой — и скукой. Чиновница в отделе регистраций браков и рождений минуты две изучала паспорт будущего супруга панны Бердар, все никак не могла совместить в уме указанные там приметы с физиономией владельца документа. Видимо, манишка и фальшивый брегет очень ее смущали. То, что у новобрачной, по причине военного времени, документов никаких не оказалось, ни имело, похоже, никакого значения. — Пройдите в соседнюю дверь, — сказала она, подавая Юлии бланк заявления, — Там заполните и поставите печать. Через два дня вам выдадут новый паспорт, а тогда мы вас и зарегистрируем. Она зевнула, прикрывая пухлой ладонью накрашенный розовой помадой рот, тем самым давая понять, что разговор окончен. Юлия хорошо знала, какими способами беседу с обитателями подобных учреждений можно продолжить... но у нее не было больше ни копейки. Она даже не представляла, где будет сегодня ночевать! — А раньше нельзя? — Раньше? — удивилась тетка. Видимо, такая спешка была ей в диковинку. — Раньше... можно. Только панна уверена, что поступает правильно? — Не уверена, — призналась Юлия с улыбкой. — Но поступаю. По лицу чиновницы пронеслась целая вереница чувств. Потом она вдруг перегнулась через стол, заговорщицки подмигнула Юлии, поманила рукой и жарко зашептала в ухо: — Да побойтесь бога, что ж вы делаете, голубушка, лапочка! Связать себя с таким уродищем!.. Война, конечно, это да, но они ж воевать когда-нибудь перестанут, а замуж сходить — не раз плюнуть. Да его каждая собака в городе знает, это ж ужас и страх господень. Давайте я вам хоть паспорт на девичью фамилию выпишу, а там, если что, лишнюю страничку вырвете — да и дело с концом, никто не заметит. Или новый оформите, все чин по чину. А фамилию мужнину можно не брать, нынче такая мода… Это был поистине королевский подарок. Юлия даже задохнулась от перспектив, которые открывала перед нею такая бумага. Когда-то давно, несколько лет назад, будучи в очередной раз замужем — тогда ее угораздило связаться с отставным генералом от инфантерии, столь преклонных лет, что это было просто неприлично! — и сильно опасаясь за свое будущее, Юлия открыла счет в Мариенбургском банке «Корона». Счет был открыт на фамилию мужа, однако ж под личный пароль счастливой и тогда уже вполне состоятельной супруги. За прошедшие годы Юлия ни разу не воспользовалась этими деньгами, всякий раз говоря себе, что все невзгоды — ничто перед ужасом нищей жизни. Что пока ей везет, она не снимет со счета ни копейки. Потому что, в случае чего, второй раз безденежья она не переживет. Снова играть на сельских ярмарках — за кусок хлеба и крышу над головой, считать каждый грош, думать, как залатать расползающиеся в руках башмаки — спасибо, с нее хватит. Учитывая проценты, набежавшие за все эти годы, на счету, должно быть, скопилась солидная сумма. — Так что, голубушка? — поторопила чиновница. — На какое имя паспорт выписывать? — Эва ун Дитмар, — загадочно улыбаясь, сказала Юлия. — Убери свои грязные лапы. И запомни: коснешься меня хоть пальцем — тебе не жить. Задушу ночью или крысиного яда в пиво насыплю. Понял? Лицо у Цезариуша сделалось как у обиженного ребенка. Юлии даже совестно стало. Человек к ней, можно сказать, со всей душой, а она ведет себя, как последняя жаба. — Понял, — вздохнул он и спровадил в ближайшую урну сорванную тут же с клумбы розу. — А как же брачная ночь? Юлия пожала плечами. Такая благотворительность в ее планы никак не входила. Она и вообще плоховато себе представляла, что делать дальше с новообретенным супругом. — Через два дня, — сказала она, — я отпущу тебя на все четыре стороны. Хочешь, даже развод дам. — Не хочу, — заявил он, скаля в наглой усмешке на удивление ровные и белые зубы. — Что я, дурак, что ли? *** Двинаборгское отделение банка «Корона» помещалось на главной улице города, в вычурном особняке с колоннами и портиком. Стоя перед высоким мраморным крыльцом и разглядывая с сомнением дождевые подтеки на лицах дебелых кариатид, Юлия думала, что делать дальше. Так, размышляя, она прошлась по улице. Зеркальное стекло в огромном окне банка с послушной издевкой отразило невзрачную, одетую в тряпье девицу с худым лицом, на котором бешеным огнем горели глаза. Чего доброго, в банке решат, что она явилась их ограбить. Это не так уж далеко от истины, но общение с жандармами в ее планы никак не входит. На своего спутника Юлия благоразумно не смотрела: от одного только вида Цезариуша оторопь брала. И еще она подозревала, что вся эта авантюра завершится полным провалом. Наверняка объявления из жандармских участков о ее розыске имеются и в банке, и нужно быть полным кретином, чтобы ее не узнать. — Ну? — наконец не выдержал Цезариуш. — И долго мы тут стоять будем? Нас могут правильно понять. — Кто? — Все. — Ясно. Невозмутимо передернув плечами и поправив на волосах муаровый шарф, она поднялась по мраморным скользким ступеням. Цезариуш королевским жестом распахнул перед ней тяжелую с зеркальными вставками дверь. — Моя супруга желает закрыть счет. Служащий за конторкой поднял голову. Побледнел. Зачем-то потрогал набриолиненный чуб. Облизнулся, подергал крахмальный воротничок сорочки. Улыбнулся. В этой усмешке было столько яду, что Юлия ощутила немедленное желание провалиться сквозь землю. И забыть, что у нее вообще есть деньги. Никогда в жизни она не испытывала подобного унижения. Гнилые помидоры на подмостках не в счет, она давно убедила себя, что актриса Юлия Бердар и собственно панна Бердар — совершенно разные люди; если бы в ее голову не пришла бы однажны эта спасительная мысль, жизнь была бы невыносима. Так вот, собственно панна Бердар никогда не предполагала, что внешний вид может столько значить. Вообще-то она и всегда была далека от подобных проблем — ну разве что на заре карьеры, но и тогда все обстояло не столь мучительно. Все-таки дешевые антрепризы, второсортные роли в уездных постановках и, в конце-концов, пение жалостливых романсов во всякого рода кабаках всегда ее выручали. Во всяком случае, на приличное платье и обувь хватало. Чеканя шаг, Цезариуш пересек мраморный просторный зал и остановился перед высокой стойкой. Снятая шикарным жестом шляпа проскользила по зеркальной поверхности, отсвечивая в многочисленных лампах потертым шелком тульи. Впрочем, никто, кроме Юлии, этого не заметил. — Моя супруга желает закрыть счет, — повторил он невозмутимо. — Желаю, — повторила она, в подтверждение своих слов горделиво вздергивая подбородок. Служащий понимающе кивнул, всем своим видом показывая, что в другое время он не одобрил бы подобных развлечений, но летняя скука, жара, тоска...