Пригород Сан-Диего. Калифорния. Юго-Запад Соединенных Штатов Одинаковые виллы с лужайками выстроились в ряд, словно отражения в зеркале. Одинаковые крыши, одинаковые дорожки и одинаковые выжженные палящим солнцем газоны, трава на которых совсем пожухла. Работающие на пределе кондиционеры уныло гудели по всему району, безлюдному в этот час, на улицах стояли лишь фигурки красноносых оленей, а на раскаленных декабрьским зноем фасадах висели Санта-Клаусы. В этой части света, как и в других местах, календарь и времена года сошли с ума. Снежный покров в Сьерра-Неваде стремительно уменьшался, экстремальная засуха и интенсивное сельское хозяйство истощали запасы воды, и у губернатора не было другого выхода, кроме как отдать распоряжение о многочисленных ограничениях на воду. Первыми жертвами стали те самые газоны, украшающие палисадники американских вилл и домов, – визитная карточка социального успеха. Несмотря ни на что, Ванда отказывалась мириться с таким положением дел. Ванда была сильной женщиной с твердыми убеждениями, которые отстаивала даже вопреки здравому смыслу и логике, ее злейшим врагам. Как и сорок процентов сограждан, Ванда не верила в теорию эволюции. Бог создал нас такими, какие мы есть, правда без одежды, любила добавлять она. Поэтому неудивительно, что Ванда, как и треть населения страны, сильно сомневалась в реальности климатических изменений. Несмотря на плачевное состояние газона, которое так ее огорчало. И исчезнувшие снега Сьерра-Невады. Спрятавшись за шторами, Ванда наблюдала за улицей. В руках она держала третью за день большую чашку кофе. Несколько дней назад ей поступил странный звонок из компании, представитель которой утверждал, что может совершить чудо. «Ваш газон – это отражение вашей личности, мэм», – сказал голос по телефону. А поскольку Ванда очень гордилась своей личностью, газоном она тоже хотела гордиться и назначила встречу кудеснику сегодня в четыре часа дня. Фургон «Зеленая лужайка» припарковался перед ее домом, и соседи с любопытством на него поглядывали. Работник в зеленом комбинезоне вежливо поздоровался, взял предложенный ему стакан лимонада и накинул на плечи лямки большого баллона, из которого торчала пластиковая трубка с пистолетом на конце. – А что там в баллоне? – спросила Ванда. – Вода, кое-какие красители и пигменты. Вот увидите, ваш газон станет лучше, чем раньше. Я обещал вам чудо, верно? Тщательно, будто детскую спальню, работник обклеил скотчем газон по периметру, чтобы не запачкать тротуар. Затем принялся раскрашивать лужайку[74], метр за метром. Травинки мгновенно стали мультяшно-зелеными, ядовито-зелеными, почти вульгарными. Ванда вспомнила передачу о том, что русские, жертвы того же глобального потепления, зимой покрывают Красную площадь искусственным снегом, а во Франции снег завозят в горы. И поздравила себя с тем, что человек приспосабливается ко всему. – И долго держится ваш пигмент? – спросила она. Ее футболка уже успела намокнуть под мышками и на спине. – Три месяца. Можете хоть валяться на нем, не запачкаетесь. Ванда еще немного постояла перед воскресшей лужайкой, не обращая внимания на декабрьскую жару. Она хотела, чтобы ее видели соседи, чтобы ей завидовали белой завистью – ведь она решила острую проблему изменения климата с помощью нескольких литров краски в сверхтехнологичной Америке, которая тем не менее не прислушалась к предупреждениям ученых. – И моей краске даже дождь не страшен! – добавил фальшивый садовник, возвращаясь в свой фургончик. Он уже опаздывал к очередному клиенту. – Какой дождь? – спросила Ванда. – И то верно, – задумчиво признал он. – Придется убрать дождь из рекламы. Ни снега, ни дождя, все выжгло насухо? Решаем проблемы зеленой краской! Архипелаг Токелау. Тихий океан. Новая Зеландия – Но, Рейя, если мир рушится, к чему все эти усилия? Старик сидел в шатком шезлонге, зарыв ступни в белый песок, и ждал, когда прилив поднимется и начнет щекотать пальцы ног. Или когда тринадцатилетняя внучка Теарануи с черными растрепанными волосами перестанет засыпать его вопросами. – Послушай, малышка. Мир был испорчен еще до твоего рождения, и все же ты здесь. Знай, усилия не пропадут даром. Электричество мы получаем от солнечных батарей, а все остальное работает на кокосовом масле[75]. Мы ни в чем особенно не нуждаемся и никогда не берем у планеты больше, чем нужно. Наши три атолла живут в гармонии с планетой, и это главное. – Да, но если мы одни так живем, это ничего не изменит! – Конечно изменит. Когда человечество вымрет, нам не нужно будет ни перед кем извиняться. – А оно обязательно должно вымереть? – Не обязательно. Но наши острова пострадают первыми. Через тридцать лет, а может быть, и раньше, вода поднимется и Токелау исчезнет. Времени все меньше, и поэтому я хочу, чтобы ты уехала. Там другие люди, другие пейзажи, другие цвета и другая музыка. Ты уедешь, я знаю. Теарануи посмотрела на горизонт. Сидя на красной подстилке рядом с дедом, она поглаживала длинный шрам на своей округлой золотистой икре. Однажды коралл разорвал ее кожу, когда она отважилась заплыть подальше. – А если я хочу остаться на острове? И не уезжать? – Тогда ты не увидишь многое из того, что скоро исчезнет, и не сделаешь многое из того, что тебе предстоит сделать. – Ты так уверенно говоришь, дедушка. – Я говорю лишь то, что скрыто в наших именах. Я – Рейя, «Тот, кто ведает». Когда ты родилась, моя дочь назвала тебя Теарануи, «Великая даль», это я ей подсказал. – Отсюда и так видно очень далеко. – Ты видишь далеко, но знаешь мало, а твой долг – познать. Учиться – это шанс, который дается не всем аборигенам. И ты должна использовать любую возможность учиться, где бы ты ни находилась. – Я прямо чувствую, что ты хочешь избавиться от меня. – Это твоя планета, и хотя я часто бываю пессимистом, самый большой секрет в том, что спасти ее никогда не поздно. Но чтобы спасти свою планету, ты должна ее познать. Теарануи встала, уперлась маленькими ножками в песок и обратилась лицом к океану, ко всему миру. Честная и решительная, она пронзала взглядом горизонт, словно искатели приключений в ее книгах. – Хорошо! – воскликнула она, покоряясь. – И с чего мне начать? – Этого я не знаю. Я еще ничего не знаю о твоем путешествии. Только то, что видел во сне. Девочка посерьезнела. Никто в деревне не отказывался от советов, которые старому рыбаку дарила ночь. – Не так давно люди уже задавали этот вопрос. Они написали его на табличке, которую прикрепили на горе, высоко-высоко, где-то во Франции, на древнем исчезнувшем леднике. И именно на этот вопрос тебе придется ответить. Дежавю. Девочка вздрогнула. Казалось, она знала эту историю, будто часть самой себя, будто история родилась вместе с ней. – Пик Ариэль? – неуверенно пробормотала Теарануи. – Откуда ты знаешь? – спросил ошеломленный Рейя. – Кажется, мне это тоже приснилось. 27 Парижский Дворец правосудия. Суд присяжных, зал Вольтера. «Тоталь» / «Сосьете женераль» / Государственная прокуратура против Виржиля Солала («Гринвар»). Дни 1–3 В 1986 году обвиняемый из леворадикальной группировки «Прямое действие» угрожал суду присяжных расправой. На следующий день пять человек, испугавшись, представили суду медицинские справки о том, что присяжными они быть не могут. С тех пор участвовать в процессе по делу о терроризме стало страшно. Сама угроза и это дезертирство привели к появлению специальных судов, где присяжных из народа заменили четырьмя государственными служащими, менее чувствительными к запугиванию. Именно в их присутствии Фабьен Аттал и Лоренцо Герда из адвокатского бюро «Восьмой элемент» должны были защищать Виржиля Солала. Суд над убийцей из отеля «Шангри-Ла» был назначен после слушаний дела Солала. Причин этого адвокаты так и не поняли. Действительно, если бы Брюно Лопен запутался в показаниях, если бы пришли к мысли, что он делал свои заявления под давлением со стороны полиции, если бы его принадлежность к «Гринвару» была поставлена под сомнение, то дело лишилось бы признаков терроризма и специальный суд присяжных уступил бы место обычному народному жюри, благосклонному к Виржилю Солалу, как и восемьдесят процентов населения. Чему тут удивляться? После всемирного застоя из-за ковида и лживых обещаний, что «мир после пандемии» станет более социально-ориентированным и экологичным, люди почувствовали себя униженными и оскорбленными, и Виржиль Солал оказался тем человеком, который выразил всеобщий гнев. Однако ошибкой было бы ожидать, что Солал произнесет речь, скажет хоть слово. Он ничего не скажет. Он предупредил об этом прессу и своих адвокатов, сделав лаконичное заявление: «Мое будущее не имеет для меня значения. Больше никакого насилия со стороны „Гринвара“ не будет. Теперь мой голос – это голос моих адвокатов. А поскольку я виновен, меня устроит любой приговор». С первых же дней суда Герда и Аттал ощутили всю тяжесть ответственности – защищать человека, которого обвиняют все и который обвиняет сам себя. Да и у прокуратуры не было недостатка в обвинениях. Этот человек – убийца, жестокий террорист; само собой, он заслуживает пожизненного заключения. Вслед за прокуратурой с этим согласились адвокаты по гражданским делам, гении судебной защиты, и пресса. Столкнувшись с враждебностью, Виржиль Солал не выразил никаких эмоций. На скамье подсудимых он сидел, откинувшись на спинку, и смотрел в сторону, будто судили кого-то другого. Он выполнил миссию. Он продумал защиту. Остальное от него уже не зависело. Фабьен Аттал рассеянно слушал многочасовые обвинительные заключения, которые написал бы сам, слово в слово, будь он на другой стороне. Под мудрым покровительством Герда он спокойно ждал четвертого дня, дня своего выступления. – Они великолепны, – вздохнул основатель «Восьмого элемента», указывая на армию юристов, с которыми им предстояло бороться. – Лучшие из лучших, – признал его партнер и вызывающе улыбнулся. – Но дело века было бы жалким поединком, не будь наши противники на высоте. Завтра мы им покажем, чего стоим. 28