– Брата! За брата отомстить! Мажья погань… зубами бы грыз, да тошнит. – Градоначальника-то, градоначальника – тоже они грохнули, сердешного. Про клад ихнего благородия узнали… – А вот мы его сейчас и спросим, где тот клад… – Прально! И мага того помните? Живчика… Тоже они. Чтоб конкуренции не было. – Отомстим за мага! – Сил наших больше нет беспредел терпеть, вашбродие! Вы уж тут, в стороночке, постойте, пока мы мажонка вешать станем. Уж вы не сомневайтесь, управимся в лучшем виде… – Вина преступника должна быть доказана, и только тогда он будет осужден по всей строгости закона. – Да и где он, ваш закон? Цаппеля убили, Шаробайка сбег… А маги, вашбродие, не в вашей ком-пен-тен-ции. Так что идите себе, убивцев ловите. А тут мы как-нибудь сами… – Данные действия я приравниваю к бунту. Если не разойдетесь… Я буду стрелять. Послышался громкий щелчок железа о железо. Народ замолчал, переваривая угрозу. Потом раздался робкий голос: – Че, правда штоль? За мага вонючего, по своим? – Как представитель закона, я не имею права попустительствовать произволу. Если для сохранения порядка нужно будет применить силу – за мной не заррржавеет. И вы это знаете. – Но он же – маг! Преступник… – Разберемся. – Разберешься, говоришь? Поборники справедливости, видать, подостыли и теперь искали способ сохранить лицо. – Даю слово. ВСЕ виновные будут наказаны. Последовала еще одна пауза, наполненная сопением, хмыканьем и шарканьем ног. Затем более-менее трезвый голос подвел итог: – Ну чо, ладно тогда, мужики? Пускай всё по закону. – Отпускать его, чтоль? А вдруг побегит? – Не побегит. Вишь, еле дышит. – меня вновь потыкали в брюхо носком сапога, я прикинулся ветошью. – Бока-то мы ему знатно намяли. Меня раскачали и закинули обратно на телегу. Развязывать не стали. – А с девкой-то что делать? – я навострил уши: была надежда, что Маше удалось бежать… – Разберемся. Так что тоже грузите. – непререкаемым тоном приказал Штык. – Тут её того… огрели малость сильно. Так что деваха без памяти. Почти наверняка без памяти… Может, даже дышит. Я попытался разлепить стремительно заплывающий глаз и увидел кусочек бледной щеки, прикрытый копной кудрявых волос. С виска стекала тонкая струйка крови… Захлестнула ярость. Как они могли? Среди толпы, судя по комментариям, было и несколько охотников, вернувшихся из того злополучного рейда на штурмовиков. И ни один не подумал заступиться… Задергавшись и замычав, я попытался освободиться. Не люди, звери… Ладно, напинать связанного мужика – от меня не сильно убудет. Но девчонку? За то, что видели её рядом с магом? Завеса открылась сама, будто только того и ждала. Навь предстала во всей красе: Полыхнуло северное сияние призраков, засветились гнилушки пропащих душ, замигали светлячки невинноубиенных… Я потянулся в неё всем своим существом, всеми оставшимися силами. Почувствовал, как ослабевает давление веревок на запястьях, как лёгкие сами набирают воздух, чтобы выдохнуть заклинание, и… Где-то в позвоночнике зародилась волна боли. Огнем пробежав по синапсам, она добралась до черепа и расплескалась под сводом, ослепляя, оглушая, и наконец, милосердно лишая сознания. Ну, всё. Конец. – пришла последняя мысль. – Спылился. – Ваня? – М-м-м… – Вань, просыпайся, обед стынет. – Что? Где обед? Сев, я с размаху вписался лбом во что-то очень твердое. Показалось, что череп раскололся, как грецкий орех, и распухшие мозги выплеснулись наружу. – М-мать святая богородица… – Не ори. Охранники услышат. Не пытаясь больше шевелиться, я разлепил глаза. Низкий колючий потолок, такие же стены, все в неприятных темных потеках. Серенький свет едва пробивается сквозь зарешеченное окошко. И запах. До боли знакомый, вызывающий чувство суконной тоски, безнадеги и вшей. Карболка пополам с прокисшей капустой… Так пахло в приемнике для бродяг, куда я частенько попадал в детстве. – Где мы? – В участке. В камере. И я всё вспомнил. Нахлынуло облегчение: мы всё-таки живы. И Маша жива, и я жив. Не спылился. Еще нет. Осторожно, пригнув голову, я сел. Потолок был низким – наверное, специально. Согнувшись в три погибели не очень-то побуянишь… Маша выглядела нормально. Ну, почти. В тусклом свете её кожа светилась, будто восковая, а глаза были огромные и темные, как колодцы. Волосы с одной стороны лица потемнели и ссохлись сосульками. Неожиданно меня охватила нежность к этой девчонке. Знакомы без году неделя, а она вон как за меня стоит – прям, как за брата… Протянув руку, я погладил её по щеке. – Бедная. Досталось тебе. – Не больше, чем тебе. Ты как, кстати? Я, кряхтя, ощупал бока. – Ничего, жить буду. – Ага. До вечера. – Что до вечера? – Жить нам осталось до вечера. То есть, часа полтора. Уже и виселицу на площади смаздрячили, по заряду дроби им в пузо… – Значит, нас повесят. – Вроде как. – Быстро же в вашем городе позабыли о том, что все люди – братья. – Штык этого не допустит. – Глаз и щека у Маши налились нездоровым багрянцем, это было видно даже в полумраке, царящем в камере. – А кто нас в тюрьму кинул, как преступников? – Может, это для нашей же безопасности. – Ты сама в это не веришь. – Штык не может оказаться плохим. Он Бабуле всегда помогал. – Ты и про Мадам Елену так говорила. – И что? – Ты не слышала? Это она наводку дала, чтобы нас схватили. Она сникла. Виновато посмотрела на меня и отвернулась. Я притянул её к себе и обнял. От волос Маши чуть-чуть пахло кровью. – Пока ты спал, в участок Ростопчий приходил. – буркнула она мне в плечо. – Так орал, что стекла дрожали. Требовал выдачи преступников – нас, значит…