Пока мы предавались беседе, Маша почти добралась до Елены. Не знаю, какой вред она собиралась причинить гигантской голой бабе, но та её опередила. Протянув длинную, как оглобля, руку, она схватила Машу за шею и подтянула к краю. – Сейчас я её отпущу, и ты сможешь полюбоваться, как девчонка размозжит себе голову. – Тогда я убью тебя. Чего бы это мне не стоило, я убью тебя, Елена. Она только рассмеялась. А затем вскочила на поребрик, окружающий крышу. Посмотрела вниз… – Как мне надоел этот городишко. – Маша болталась у нее в руке, как тряпичная кукла. – Мелкие людишки, пустые заботы. Как набить пузо, да наплодить таких же недоумков. Серые, никчемные… Ненавижу. Она вновь начала меняться. Стала еще крупнее, шея удлинилась, голова вытянулась и сузилась. Руки превратились в крылья. Они всё росли, перепонки распрямлялись, и наконец распахнулись. На краю крыши замерла громадная зеленая драконица. Повернув изящную голову, она стрельнула змеиным языком. Затем отшвырнула Машу. – Не могу заставить себя убить девчонку. – голос оставался прежним, бархатным. – Как-никак, нас связывает давняя дружба… – Ты правда любила Бабулю? – крикнула Маша, поднявшись на ноги. Если не считать кровавых отметин на шее, она нисколько не пострадала. Драконица наклонила голову, и её золотые глаза оказались вровень с нашими. – Правда. Я и сейчас люблю его. – Бабуля ненавидит магов. – сказала Маша очень тихо, но ведьма услышала. – В этом-то всё и дело. – в золотых глазах полыхнули синие молнии. – В этом, демоны меня побери, всё и дело… Однажды я решилась, и показала ему, как прекрасна Навь, но он отверг мой дар. И теперь обречен жить там один. Без меня. Взмахнув крыльями, она взмыла в темное небо. В следующий миг шею драконицы захлестнула веревка. Тварь протяжно закричала, а рядом послышался знакомый голос: – Захлопни варежку, стажер, и помоги её тащить. У меня уже руки онемели. Я послушно закрыл рот и схватился за канат. Ладони обожгло, но это только придало бодрости. – Базиль! – Маша прыгнула к нему и обхватила руками. – Я знала, я чувствовала… – Чертовски приятно, мадемуазель, но играть в обнимашки будем позже. Нужно поймать эту птичку. Наматывая на кулак всё новые витки веревки, я медленно но верно волок драконицу обратно на крышу. В душе установились мир и покой. Лумумба вернулся, а значит, теперь всё будет хорошо… В следующий миг меня толкнула могучая рука, а мимо пролетел гигантский язык пламени. – Не спать, падаван. Нас ожидает последняя часть Марлезонского балета… Ведьма не собиралась сдаваться и рвалась в небо, плюясь огнем, как психованная шутиха. – Подсекай её, подсекай! – руководил Лумумба. – А теперь тяни… Кожа на ладонях уже была сорвана до мяса. – Может, вы хоть как-то примете участие? – прошипел я сквозь зубы. – Это ж не щука, в конце концов… – Тебе лишь бы жаловаться, падаван. Совсем от рук отбился без моего чуткого руководства. – Сами виноваты. Не надо было наводить тень на плетень… Я может, все глаза себе выплакал, а вы – как чертик из табакерки. Чуть до инфаркта не довели, честное слово. Могли бы и раньше появиться. До того, как ваши верные ученики обгорели, как головешки. – Да и совсем не обгорели. Так, припеклись чуток. До меня еще далеко… – Лумумба сверкнул своей фирменной улыбкой. Пламя на крыше он, кстати, потушил. – Ты веревку-то не отпускай. – напомнил драгоценный учитель. – А то превращу в птеродактиля, и полетишь её ловить. – А вам бы всё стращать сиротинушку. – пыхтя, я, наконец, намотал конец веревки на железную трубу, торчащую из крыши. – Вот, пожалуйте, никуда она теперь не денется. Прищурившись, наставник наблюдал за ведьмой. Та, прямо в воздухе, начала трансформацию. Крылья усохли, шея истончилась и выскользнула из петли. – Ловите её, дядя Базиль! – закричала Маша. – Уйдет… – Не уйдет. Вопреки угрозам превратить меня, Лумумба изменился сам. Нос его вытянулся клювом, из спины, прямо сквозь рубашку, проросли черные перья. Раскинув руки-крылья, он подмигнул нам, а потом сиганул на спину ведьме. Так, вдвоем, они и канули в бездну. Мы с Машей одновременно подбежали к краю. Редкие газовые фонари нисколько не развеивали тьму на площади, ставшую еще более густой на фоне пожара. И там, в этой тьме, ворочалось что-то громадное, плотное, постоянно меняющее форму. Проскакивали синие молнии. – Так мы ничего не увидим. – сказала Маша. – Нужно как-то спуститься. – Прыгать слишком высоко. – я не мог оторвать взгляда от клубка тел. – Разобьемся. – А здесь поджаримся. Я оглянулся. Огонь, потушенный Лумумбой, разгорался опять. Местами крыша провалилась, и сквозь дыры вырывались языки пламени. Пройдясь вдоль края, я обнаружил внизу балкон, на который можно было спрыгнуть, и позвал Машу. – Что-то ты не очень рад тому, что Лумумба воскрес, а? – спросила она, ловко приземлившись за ограждением. Под моим же весом балкон жалобно затрещал, и я поспешил перелезть на водосточный желоб, обхватив его руками и ногами. – Ты не понимаешь. – стена была горячей, как в хорошо натопленной бане. – Ты не знаешь, что я чувствовал, когда думал, что он погиб… Маша, выждав, пока освободится место, тоже перелезла на трубу. – Я-то как раз понимаю. Не хуже тебя, между прочим. Представь, каково мне было, когда Зверь появился прямо здесь, в Пеликане? – я, кряхтя, перебрался на подоконник, за которым не было огня. Помог Маше. – Чурбан вислоухий. – буркнула она. – Только о себе и думаешь. Подоконник был широкий, и мы остановились, переводя дух. – Сама чурбан. Никакого сочувствия от тебя… Кажется, здесь можно перелезть на дерево. Оно, по крайней мере, не горит. Подтянув к себе толстую ветку, я подсадил на нее Машу. – Понимаешь, я теперь никогда не смогу доверять ему безоглядно. – уцепившись руками за ту же ветку, попытался подтянуться. Маша, ухватив меня за шиворот, помогала. – Наконец-то слышу слова не мальчика, но мужа. А то были опасения, на всю жизнь инфантилом останешься, – сказала она, когда я уселся рядом на ветке. – Я не инфантил. – А тогда не ной, как маленький. – А я и не ною, а делюсь переживаниями. Никак не могу понять: это ветка качается на ветру, или у меня голова кружится? – Очень тронута. Теперь захлопни пасть и давай руку. А то свалишься, как мешок с дерьмом. – Злая ты. – Не мы такие, жизнь такая. Обдираясь о жесткую кору, перемазавшись в смоле, мы спустились на землю и припустили к месту битвы. Вокруг площади стеной стоял народ. Задние ряды упрямо вытягивали головы, мальчишки гроздьями облепили фонарные столбы и деревья. Любая возвышенность пользовалась огромным спросом – никто не хотел упустить хотя бы мгновения из эпической битвы Бабы Яги с Лумумбой. Точнее, это мы с Машей знали, что там происходит на самом деле. Остальным, кому не посчастливилось присутствовать на горящей крыше, оставалось только гадать. Версии выдвигались различные. – У ей там, в подвале, зверинец был. – вещал со знанием дела старичок в теплом меховом жилете и косоворотке. – Бестиарий, по научному. Для опытов. А как пожар начался, бестии и вырвались. Теперь территорию делят. – Да не, какие бестии? – возражал деду мужик с черной окладистой бородой. – Ты чот, дед Илюша, путаешь. Морок это. Приблудный маг наколдовал, шоб народ пужать. – Морок, гришь? – щурилась рядом тетка в цветастом платке. – Дак иди, сунь руку в евонну пасть. Поглядим, какой это морок… Мы, работая локтями, продвигались к центру площади. – Почему они не разбегаются? – спросил я. – Это может быть опасно. – Надоело. – Маша застряла меж двух толстых теток, пришлось ей помочь. – Устал народ бояться. Чувствуют, что дело к развязке, и хотят всё своими глазами увидеть. – Сдается мне, на нашу казнь с не меньшим любопытством смотрели бы.