Декабрь Полетели синички в город. И никто, даже Старый Воробей, не мог им объяснить, кто этот невидимый страшный разбойник, от которого нет спасенья ни днём, ни ночью, ни большим, ни маленьким. – Но успокойтесь, – сказал Старый Воробей. – Здесь, в городе, никакой невидимка не страшен: если даже он посмеет явиться сюда, люди сейчас же застрелят его. Оставайтесь жить с нами в городе. Вот уже начался месяц декабрь – хвостик года. Пришла зима. И в поле, и на речке, и в лесу теперь голодно и страшно. А у людей всегда найдётся для нас, малых пташек, и приют и еда. Конечно, Зинька с радостью согласилась поселиться в городе и уговорила Зинзивера. Сперва он, правда, не соглашался, хорохорился, кричал: – Пинь-пинь-черр! Никого не боюсь! Разыщу невидимку! Но Зинька ему сказала: – Не в этом дело, а вот в чём: скоро будет Новый год. Солнышко опять начнёт выглядывать, все будут радоваться ему. А спеть ему первую весеннюю песенку тут, в городе, никто не сможет: воробьи умеют только чирикать, вороны только каркают, а галки – галдят. В прошлом году первую весеннюю песенку солнцу спела тут я. А теперь её должен спеть ты. Зинзивер как крикнет: – Пинь-пинь-черр! Ты права. Это я могу. Голос у меня сильный, звонкий – на весь город хватит. Остаёмся тут! Стали они искать себе помещение. Но это оказалось очень трудно. В городе не то, что в лесу: тут и зимой все дупла, скворечни, гнёзда, даже щели за окнами и под крышами заняты. В том воробьином гнёздышке за оконницей, где встретила ёлку Зинька в прошлом году, теперь жило целое семейство молодых воробьёв. Но и тут Зиньке помог Старый Воробей. Он сказал ей: – Слетайте-ка вон в тот домик, – вон – с красной крышей и садиком. Там я видел девочку, которая всё что-то ковыряла долотом в полене. Уж не готовит ли она вам – синичкам – хорошенькую дуплянку? Зинька и Зинзивер сейчас же полетели к домику с красной крышей. И кого же они первым делом увидели в саду, на дереве? Того страшного бородатого охотника, который чуть насмерть не застрелил Зинзивера. Охотник одной рукой прижимал дуплянку к дереву, а в другой держал молоток и гвозди. Он наклонился вниз и крикнул: – Так, что ли? И снизу, с земли, ему ответила тоненьким голоском Манюня: – Так, хорошо! И бородатый охотник большими гвоздями крепко прибил дуплянку к стволу, а потом слез с дерева. Зинька и Зинзивер сейчас же заглянули в дуплянку и решили, что лучшей квартиры они никогда и не видели. Манюня выдолбила в полене уютное глубокое дуплишко и даже положила в него мягкого, тёплого пера, пуха и шерсти. Месяц пролетел незаметно, никто не беспокоил тут синичек, а Манюня каждое утро приносила им еду на столик, нарочно приделанный к ветке. А под самый Новый год случилось ещё одно – последнее в этом году – важное событие: Манюнин отец, который иногда уезжал за город на охоту, привёз невиданную птицу, посмотреть на которую сбежались все соседи. Это была большущая белоснежная сова, – до того белоснежная, что, когда охотник бросил её на снег, сову только с большим трудом можно было разглядеть. – Это злая зимняя гостья у нас, – объяснял отец Манюне и соседям, – полярная сова. Она одинаково хорошо видит и днём и ночью, и от её когтей нет спасенья ни мыши, ни куропатке, ни зайцу на земле, ни белке на дереве. Летает она совсем бесшумно, а как её трудно заметить, когда кругом снег, – сами видите. Конечно, ни Зинька, ни Зинзивер ни слова не поняли из объяснения бородатого охотника. Но оба они отлично поняли, кого убил охотник. И Зинзивер так громко крикнул «Пинь-пинь-черр! Невидимка!» – что сейчас же со всех крыш и дворов слетелись все городские воробьи, вороны, галки – посмотреть на чудовище. А вечером у Манюни была ёлка, дети кричали и топали, но синички нисколько на них за это не сердились. Теперь они знали, что с ёлкой, украшенной огнями, снегом и игрушками, приходит Новый год, а с Новым годом возвращается к нам солнце и приносит много новых радостей. Паучок-пилот Жил-был маленький паучок. была у него страшная паучиха-мамаша и множество братишек и сестрёнок. И вот в один прекрасный осенний день наш паучок потихоньку убежал от паучихи, от всех своих братишек и сестрёнок, залез на высокий стебель и начал ткать паутинку: решил сплести тенёта, ловить мух и комаров – зажить своим домком. Но только он стал выпускать из себя паутинку, глядь – бежит мохнатое страшилище: ни шеи, ни хвоста – голова да брюхо, восемь ног, восемь глаз – все враз на нас! Это была паучиха – его мамаша. Ужасно испугался паучок. У пауков ведь так: паучиха долго таскает на себе мешок, набитый детишками. Бережёт их от дождя и холода, от всех хищников. С опасностью для собственной жизни защищает их от всех врагов. А подрастут паучишки, разбегутся кто куда – и кончено: мамаше на глаза не попадайся – съест! Наш паучок как увидал паучиху, так со всех ног наутёк: со стебля на листок, с листка на цветок, на одуванчик. Осень тихая стояла, солнечная, – одуванчики в ту пору опять зацвели. На цветке на одуванчике собрал паучок все свои восемь ног вместе – к голове. Брюшко к небу… А внизу на земле муравьи собрались, букарашки разные, сам жук-олень пришёл, – и смотрят, что такое паучок делать собрался? И паучиха сюда приближается. Паучок из себя паутинку пустил. Длиннее, длинней выпускает… И зацепилась паутинка за стебель. Тут пошёл паучок с цветка на стебель. Тихонько идёт, еле ножками перебирает. А сам паутинку всё ткёт, ткёт… Уж длинной петлёй паутинка завилась. А паучиха к одуванчику подошла, на стебель лезет. Паучок как припустит – к ней вниз! Голову, что ли, потерял со страху?! Добежал до места, где его паутинка за стебель зацепилась, – раз её! – и откусил как ниточку. Ветерок дохнул – паутинку мотнул – оторвал паучка от травинки. Паучок лёгонький – пушинка! Летит себе на паутинке. Паучиха так не может: тяжела. Слезла поскорей с одуванчика – побежала догонять паучка: спустится же где-нибудь! Коротка паутинка, – летит паучок над самой травой. Летел-летел – да за какую-то травинку и зацепил. Глядь – это не травинка, а длинный ус зелёного кузнечика-скачка! Рассердился кузнец – как тряхнёт усом! Паутинка порвалась – отлетел паучок далеко в траву. Да ведь это не спасенье: живо и тут паучиха найдёт! Где она? – Вылез паучок посмотреть на голубой цветок цикория. Откуда ни возьмись – две страшные осы на него! Полосатые как тигры, крылатые как ястребы, спереди челюсти-жвала, позади – смертоносные жала! Спешат, жужжат, – обе сразу бросились – да в воздухе и столкнулись – на землю упали. Только тем и спасся. А сзади уж ещё две летят. Ну, паучок не стал ждать: пал вниз – и спрятался в траве. Спрятался – и видит: висит на кусту большая серая роза – осиное гнездо. Собрал паучок ножки, брюшко вверх – и паутинку ткёт, ткёт, ткёт!.. Ветерок дохнул, паутинку мотнул, паучка сорвал, – паучок дальше помчал. Летел, летел, да – хлясь! – опять за что-то паутинка задела! Повис паучок вниз головой – и видит: на земле под ним слизняк-мягкотел с витиеватым домиком на спине. Две длинные, две короткие мягкие булавочки выставил. Кругом оглянулся паучок – сразу про булавки забыл! Кругом – огромные рыжие мыши! Но так ему со страху показалось: это были всего только мыши-малютки. Они даже паучкам не опасны. Одна мышь-малютка лезет на стебель, другая сидит на земле, колосок в ручках держит и пастишку разинула: смешно ей, как паучишка на ниточке раскачивается вверх ногами. А за ней на траве замечательно свито гнёздышко из соломинок. Паучку стыдно стало, что он мышей-малюток так испугался. Они спрашивает у хохотуньи вежливенько: – Это ваш домик тут на траве? – Самый наш, – отвечает мышка. – Мы в нём всей семьёй живём. – Скажите, пожалуйста, – а что это у вас в руках? – Вот смешной! Не видишь разве: колосок. В кладовку несу: на зиму запас собираем. – А скажите, пожалуйста, – что такое «зима»? – Ой, да ты и глупенький! Разве тебе мама не говорила, что скоро пойдут дожди, дожди… Ветры сорвут с кустов платье… станет холодно-холодно!.. Залетают снежинки – белые такие ледяные мушки, – засыплют всю землю. Тогда нечего станет грызть, нечем станет брюшко себе набивать. А зима долгая-предолгая, – и кто не запасёт себе на зиму зерна, тот с голоду помрёт. – Какой ужас! – сказал паучок. – А как же я? Я совершенно не умею собирать себе на зиму запасы. – Поди-кась ко мне, – промямлил снизу чей-то мятый голосок. – Я тоже запасов себе не коплю.