Лиса бежала, бежала – видит: поперёк следа свежий след. Не догадалась, что заяц петлю сделал. Свернула вбок – по свежему следу; бежит, бежит – и стала: оборвался след! Куда теперь? А дело простое: это новая заячья хитрость – двойка. Заяц сделал петлю, пересёк свой след, прошёл немного вперёд, а потом обернулся – и назад по своему следу. Аккуратно шёл – лапка в лапку. Лиса постояла, постояла – и назад. Опять к перекрёстку подошла. Всю петлю выследила. Идёт, идёт, видит – обманул её заяц: никуда след не ведёт! Фыркнула она и ушла в лес по своим делам. А было вот как: заяц двойку сделал – прошёл назад по своему следу. До петли не дошёл – и махнул через сугроб – в сторону. Через куст перескочил и залёг под кучу хвороста. Тут и лежал, пока лиса его по следу искала. А когда лиса ушла, как прыснет из-под хвороста – и в чащу! Прыжки широкие, лапки к лапкам: гонный след. Мчит без оглядки. Пень по дороге. Заяц мимо. А на пне… А на пне сидел большой филин. Увидал зайца, снялся, так за ним и стелет. Настиг и цап в спину всеми когтями! Ткнулся заяц в снег, а филин насел, крыльями по снегу бьёт, от земли отрывает. Где заяц упал, там снег примят. Где филин крыльями хлопал, – там знаки на снегу от перьев, будто от пальцев. Улетел заяц в лес. Оттого и следа дальше нет. Сумасшедшая птица Когда мне было десять лет, я прожил целую зиму в деревне. Я бегал по лесу, выслеживал птиц и узнавал разные интересные подробности их жизни. Это было моим любимым занятием, и я очень скучал, когда что-нибудь мешало моим прогулкам. Но вот ударили февральские морозы. Поднялась сильная метель. Отец долго не выпускал меня из дому. Время тянулось ужасно медленно. Наконец через несколько дней я, проснувшись утром, увидал в окошко ясное голубое небо. Я сейчас же отпросился у отца, оделся и выскочил на двор. На дворе было морозно, но тихо. Ярко светило солнце. Глазам было больно от блеска белого снега. В лес нечего было и думать пробраться. Там намело такие сугробы рыхлого снега, что я на каждом шагу проваливался по пояс. Пришлось направиться вдоль по реке. С неё, наоборот, ветром смело почти весь снег, так что местами был виден голубоватый лёд. Птиц не было нигде. Передо мной тянулась длинная белая полоса реки. Справа и слева на её крутых берегах молчаливо стоял засыпанный снегом лес. Даже писка синиц не было в нём слышно. Я подумал: «Верно, птицы плохо чувствуют себя после такой долгой метели». Скоро я увидел перед собой на снегу чёрное пятно. Оказалось, что это мёртвая ворона. Она лежала, уткнувшись головой в сугроб, распластав сбитые ветром крылья. Я поднял её и осмотрел со всех сторон. Она уже окоченела. Нигде на всём теле её не было ни следа раны или ушиба. Я понял, что ворону убил мороз. Мне было очень жалко эту большую крепкую птицу, замёрзшую тут, посреди сугробов. Я утешал себя мыслью, что не все птицы погибли в эти дни. Наверно, мне удастся ещё сегодня поймать какую-нибудь полумёртвую птичку. Я снесу её домой, обогрею, накормлю и буду держать до весны. Словно в ответ на мои мысли, невдалеке послышалось тихое щебетанье. Я поднял глаза. Впереди была прорубь. По краю её, у самой воды, прыгала белогрудая птичка. Она дёргала коротким хвостом и заливалась на все лады самой весёлой песней. «Вот сумасшедшая! – подумал я. – Как она может радоваться в такой мороз?» Белогрудая птичка не обращала на меня никакого внимания. Мне захотелось ближе рассмотреть её. Но едва я сделал несколько шагов к ней, как птица с размаху бросилась в прорубь вниз головой. Одно мгновенье я ещё видел, как она быстро двигала крыльями, словно летела в воде. Потом она исчезла подо льдом. Я так и остался стоять с выпученными глазами и с открытым ртом. «Утопилась!» – мелькнула вдруг у меня страшная мысль. Я бросился к проруби. Мелкая вода текла здесь очень быстро. Утопленницы нигде не было видно. Слёзы навернулись мне на глаза. Я прибежал домой, к отцу, с мёртвой вороной в руках и с удивительным рассказом про белогрудую птицу-утопленницу. Ворону отец велел мне сейчас же выкинуть, а над моим рассказом долго смеялся. Я не понимал, что тут смешного, и очень сердился на отца. – Дурачок! – сказал он. – Ведь это была оляпка. Она вовсе не утонула, а прыгает теперь снова по льду и радуется, что обманула тебя. – Неправда! – горячился я. – Она сошла с ума и утопилась. Я сам видел, как её утянуло под лёд. Течение там такое быстрое… – Ну, вот что, – остановил меня отец, – беги-ка опять на то место, где ты её видел. Она будет там. А если её там нет, значит, неподалёку от первой проруби есть вторая. Через неё оляпка и выскочила, нырнув от тебя под лёд. Я опять побежал на реку. Отец мой любил и хорошо знал птиц. Если он говорит, что оляпка бросилась в прорубь нарочно, – значит, есть ещё надежда, что моя белогрудая птичка жива. У проруби оляпки не было. Но дальше на реке я увидел вторую прорубь, пошёл к ней и вдруг заметил мою утопленницу на обрывистом берегу реки. Она была жива и здорова, бегала по снегу и распевала свою негромкую песенку, похожую на плеск и журчание ручья. Я побежал к ней. Она слетела к проруби, закачалась на тонких ножках, словно кланялась мне, а когда я приблизился, бухнула в воду, точно лягушка в болото. Стоя над прорубью, я видел, как она гребла под водой крыльями, словно пловец руками. Потом она побежала по дну, цепляясь изогнутыми коготками за все его неровности. В одном месте она даже задержалась немножко, на моих глазах перевернула клювом камешек и вытащила из-под него водяного жука. А через полминуты она уже выскочила из другой проруби. Я с трудом верил своим глазам. Мне всё хотелось ещё поближе рассмотреть её. Несколько раз подряд я заставлял её кидаться в воду. Меня очень удивляло, что под водой она блестит, как серебряная рыбка. Я не знал ещё тогда, что перья оляпки смазаны тонким слоем жира. Когда птица погружается в воду, воздух пузырится на её жирных перьях и блестит. Наконец ей надоело нырять. Она поднялась на воздух, полетела над рекой прямо, как по ниточке, и в одну минуту скрылась у меня из глаз. * * * Прошло почти два месяца со дня моей первой встречи с оляпкой. За это время я очень полюбил её. В хорошую погоду я отправлялся на реку следить за ней. Она всегда успевала юркнуть от меня в прорубь. И всегда при этом вид у неё был такой весёлый, словно мы играли в «кошки-мышки». Вся деревня знала эту забавную маленькую птицу. Крестьяне звали её водяным воробьём. * * * В конце зимы снова затрещали морозы, ещё крепче февральских. В эти дни моя оляпка уже не пела больше. Теперь мне приходилось долго разыскивать её, прежде чем я находил её где-нибудь под ледяным навесом берега. Тут она сидела нахохлившись. Вид у неё был грустный и недовольный. Когда я подходил к ней, она молча снималась и улетала куда-то далеко, всегда в одну и ту же сторону. И вот наконец настал день, когда она улетела с этого места: проруби замёрзли. Лёд мешал оляпке нырять в воду за жуками.