Адмор вскочил со стула, ладони его сжались в кулаки, он двинулся было на Берковича, но неожиданно всхлипнул и опустился бы на пол, если бы сержант не подхватил юношу и не усадил обратно на стул… Когда Адмора увели, инспектор сказал с неодобрением: — Все верно, Борис, я пришел к такому же выводу, но ты рисковал, бросив ему обвинение в лицо. А что, если бы он продолжал стоять на своем? Что, если бы он стал утверждать, что кастрюля была полной до краев и вода не могла выкипеть даже за час? — Не стал бы, — покачал головой Беркович. — Он слишком тщательно все продумал, включая эту проклятую кастрюлю. Когда человек уверен в успехе так, как был уверен Адмор, он ломается сразу, если обнаруживается ошибка. — Психолог, — насмешливо сказал Хутиэли. — Это ты в учебнике вычитал? — Нет, — хмыкнул Беркович. — Жизнь научила… Взгляд в окно — Скажи, Борис, у тебя есть девушка? — спросил инспектор Хутиэли своего сотрудника сержанта Берковича. — Девушка? — рассеянно переспросил Беркович, заполняя бумаги, которые нужно было передать в криминалистический отдел. — Вчера еще была, а сегодня — не знаю. — Вы поссорились? — заинтересованно спросил инспектор. — Нет, — ответил Беркович. — Просто я не хочу тратить время на глупости. — Интересно, — продолжал допытываться Хутиэли, — что нынешняя молодежь называет глупостями. — Посещение вернисажа фотографии, — пояснил Беркович. — Половину снимков я уже видел в газетах, по-моему, это неинтересно. Первый приз, говорят, получит фото семьи Нетаниягу, отдыхающей на пляже в Тель-Авиве под присмотром пяти дюжих телохранителей. — Гм-м… — многозначительно сказал инспектор. — По-моему, фотография очень профессиональна. Правда, я слышал, что первое место ей все-таки не достанется, поскольку появился неожиданный конкурент. — Да? — равнодушно сказал Беркович. — Какая-нибудь девица с голыми ногами, но в противогазе, и подпись «Наш ответ Саддаму»? — Это уже не модно, — рассмеялся Хутиэли. — Нет, есть несколько хороших зарубежных фотографий, они были представлены в последний момент и даже не успели попасть в каталог. — А вам-то откуда об этом известно, инспектор? — с подозрением в голосе осведомился Беркович. — Неужели вы сами посетили эту выставку? — Нет, — покачал головой Хутиэли, — но, видимо, придется. — В чем дело? — нахмурился сержант, прекрасно знавший, что Хутиэли вовсе не является поклонником светских развлечений. — Дело… — инспектор нахмурился. — Я тебе объясню, в чем там дело, но только после того, как ты посетишь выставку — со своей девушкой, разумеется — и выскажешь мнение о фотографии, которая называется… м-м… — Хутиэли заглянул в лежавшую перед ним бумагу, — называется «Падение из окна». — Судя по названию, что-нибудь криминальное, да? — Ступай и посмотри, — официальным тоном заявил инспектор, — а заодно и личную жизнь наладишь… Выставка фотохудожников, названная «Век ХХ — миру», расположилась в залах Тель-Авивского музея искусств. Беркович решил пойти сначала сам, причем в то время, когда в музее практически не было посетителей. С Полиной, — решил он, — помириться никогда не поздно, и лучше это сделать после осмотра, тогда он сможет блеснуть эрудицией, которой от него уже и не ожидают. Беркович медленно шел вдоль стендов с фотографиями, большинство из которых он действительно уже видел — это были работы израильских репортеров, опубликованные в разное время на страницах ведущих газет. В последнем зале расположились работы иностранных фотохудожников и любителей фотографии. Несколько французских, две работы из России, около десятка американских. Фотография «Падение из окна» висела на крайнем стеллаже на уровне глаз, она была кабинетного формата и изображала девочку, склонившуюся над столом, на котором стоял ханукальный светильник. Беркович сразу понял скрытый смысл фотографии: на заднем плане окно, а в окне можно разглядеть — фон был чуть размыт, поскольку оказался, естественно, не в фокусе — последний этаж стоявшего напротив дома и покатую крышу. С крыши падала женщина. Она не успела ухватиться за тонкую металлическую ограду и перевалилась через поручень. В момент, выхваченный фотографом, женщина уже летела в пропасть между домами — вниз головой и с распростертыми руками. Лица видно не было, но даже затылок, казалось, выражал охвативший женщину безотчетный ужас. Если фотографу по воле случая действительно удалось выхватить из реальности момент падения, снимок представлял собой ценность совершенно уникальную. Достоин ли он первого места как произведение фотоискусства, Беркович не знал, но то, что эта фотография — свидетельство для криминалиста, было совершенно очевидно. Что произошло? Что заставило женщину броситься вниз? Могло ли быть так, что ее кто-то столкнул? И вообще — какое отношение снимок имел к реальности? Эта женщина — существовала ли она на самом деле? Наверняка — да, но тогда почему эта фотография выставлена на выставке, а не хранится в архиве Нью-Йоркского управления полиции? В каталоге, как и сказал инспектор, фотография не значилась, и Беркович направился к администратору, на ходу вспоминая, что именно в снимке показалось ему подозрительным. Ханукальные свечи на переднем плане? Нет, это всего лишь временная привязка, наверняка окажется, что снимок сделан во время Хануки, причем даже можно назвать точную дату, потому что горели не все свечи, а только четыре. Может, подозрительной была девочка? Нет, обычный еврейский ребенок, смотревший на пламя с каким-то восторгом. Наверняка фотограф, нажимая на кнопку, даже не заметил того, что происходило в это время на крыше дома напротив, ведь все заняло долю секунды! А потом, получив отпечаток, убедился, что фотоаппарат выхватил из реальности уникальный момент и… Что же он сделал тогда? По идее, снимок нужно было отнести в полицию. Наверняка по факту падения женщины проводилось расследование, и эта уникальная фотография могла стать решающим свидетельством. А может, фотограф не стал обращаться в полицию потому, что решил заработать на уникальности снимка? Представил на выставку, уверенный в успехе, и сейчас спокойно ждет приза?.. Администратором оказалась седая толстая женщина лет пятидесяти по имени Алона Бар-Леви, восседавшая в своем маленьком кабинете с видом генерального директора лучшего в мире фотосалона. Беркович знал этот тип людей и потому сразу взял в разговоре официальный тон. Представился, показал удостоверение, не стал ходить вокруг да около и четко изложил просьбу: — Фотография «Падение из окна». В каталоге ее нет, я хотел бы знать имя автора, технические данные и историю создания. — О, вы сразу поняли, что это шедевр? — с воодушевлением сказала госпожа Бар-Леви. — Фотографа зовут Ник Венгер, живет в Нью-Йорке. Об истории снимка ничего не известно. Есть, однако, точное время съемки: 5 часов 17 минут вечера 17 декабря прошлого года. Четвертый вечер Хануки. Венгер фотографировал свою дочь, когда все это произошло. Он услышал шум, выглянул в окно, увидел, как внизу собирается народ… Но ему и в голову не пришло подумать, что на сделанном только что снимке может быть нечто интересное. Он проявил пленку через неделю и увидел… К тому времени газеты уже перестали писать о том, что некая Анна Брукнер бросилась с крыши десятиэтажного дома. История начала забываться, и Венгер решил заработать хотя бы на уникальности кадра. Думаю, ему это удастся — снимок наверняка тянет на первую премию, а это пятнадцать тысяч долларов, сумма не такая уж маленькая… — Понятно, — пробормотал Беркович. — Могу я получить копию фотографии? — Как частное лицо — нет, — отрезала госпожа Бар-Леви. — Для полицейского архива, — резко сказал Беркович, голосом отвергая возможные возражения. Через несколько минут он ехал в управление, пытаясь вспомнить по дороге, что именно показалось ему подозрительным в изображении падавшей с крыши женщины. Ничего… Кроме самого факта смерти. Инспектор встретил Берковича словами: — Надеюсь, ты догадался взять копию снимка? — Конечно, — кивнул сержант. — И более того, я знаю, почему этот человек не обратился в полицию. — Почему? — поднял бровил Хутиэли. — Он замешан в убийстве. — Почему? — повторил инспектор. — Признаться, у наших американских коллег возникло такое же подозрение. Именно потому они и связались с нами, попросив прислать копию снимка. Дело в том, что в деле о гибели Анны Брукнер фотографии, сделанные в момент падения, не фигурируют. Майор Свидлер из ФБР полагает, что Венгер проявил пленку поздно, когда на газетную сенсацию рассчитывать уже не приходилось, и потому решил заработать хотя бы на уникальности кадра, послав снимок на фотовыставку. Коллега Свидлера из полиции Нью-Йорка полагает, что дело нечисто и что Венгер совершил ошибку, опубликовав фотографию. Правда, никто из них не видел снимка, вот они и обратились к нам… — Думаю, не напрасно, — кивнул Беркович. — И думаю, что прав полицейский, а не фэбээровец. Этот снимок — подделка. — Вот как? — оживился Хутиэли. — Можешь доказать? — Посмотрите сами, — Беркович положил фотографию перед инспектором и направил на нее свет настольной лампы. Хутиэли склонился над снимком, Беркович стал над плечом инспектора, свет отражался от глянца фотобумаги и мешал рассмотреть единственную, по мнению сержанта, важную улику. Но, с другой стороны, именно этот отсвет и доказывал лишний раз, что Беркович прав в своих предположениях. — Ну, — сказал Хутиэли, — снимок, конечно, уникальный, но почему ты решил, что это подделка? — Наверняка монтаж, — решительно сказал Беркович. — Вот посмотрите, видите на оконном стекле слабое отражение свечей ханукии? Инспектор повертел снимок в руке, выбирая положение, при котором свет настольной лампы не мешал бы увидеть слабо пропечатанные детали. — Да, — сказал он наконец, — вижу. Ну и что? — Две вещи, — пояснил Беркович. — Первая: свечи зажигают после захода солнца, верно? На улице еще светло, иначе женщина не была бы видна. — Это не аргумент, — пожал плечами инспектор. — Окно выходило на запад, первые звезды появились на востоке, света было достаточно… — Возможно, — согласился сержант. — Но тогда отражение свечей не было бы видно на оконном стекле. Тут уж одно из двух: либо вы видите то, что происходит за окном, либо вы видите то, что происходит в комнате и отражается в стекле… Это легко проверить, если хотите, дождавшись вечера… — Согласен, — сказал инспектор, помедлив. — Получается, что этот Венгер зачем-то ждал, когда женщина будет падать, а потом сделал монтаж… Не понимаю причины! — заявил Хутиэли раздраженно. — Там разберутся, — отмахнулся Беркович. — Думаю, что фотография была сделана для того, чтобы доказать полиции в нужное время, что имел место несчастный случай, а не умышленное убийство. Если так, то — от противного — нужно предположить, что Анну Брукнер все-таки столкнули с крыши, вы согласны? Фотография по ходу дела не понадобилась, потому что у ФБР версия об убийстве просто не возникла. И тогда Венгер решил заработать. Сидел бы тихо, может, все и обошлось бы для него лично… — Преступник всегда ошибается, — убежденно сказал Хутиэли. Беркович хмыкнул, он вовсе не был в этом уверен. Стакан со льдом В субботу сержант Беркович проснулся в собственной постели со странным ощущением, будто спал в чужой комнате. Положительно, день сегодня будет неудачным. Если просыпаешься в субботу с осознанием чуждости в этом мире, то лучшее, что можно сделать — повернуться на другой бок и попытаться заснуть опять. — Боря! — крикнула мать из-за двери и, видимо, не в первый раз. — Хватит валяться! Одиннадцатый час! Кофе остывает! — Не нужно было наливать раньше времени, — пробормотал Борис, опуская ноги на холодный пол. Коврик почему-то оказался на середине комнаты, и Борису пришлось шлепать босыми ногами, проклиная выходные, которые он в последнее время терпеть не мог, и будни проклиная тоже, поскольку дел ему не доставалось — не потому, что инспектор Хутиэли изменил к нему отношение, но просто пошла такая полоса: ничего, кроме драк и семейных скандалов… Скучно. Через полчаса, сделав зарядку и приняв душ, Борис сидел в «пинатохеле» и пил кофе (воду пришлось кипятить заново) с тостами. Мать возилась на кухне, там было шумно не столько от процесса приготовления пищи, сколько от радиоприемника, настроенного на волну русского радио. Отец сидел на диване в салоне, читая попеременно «Едиот», «Вести» и «Джерузалем пост». Ему нравилось сравнивать информационные материалы, опубликованные на разных языках. Сталкиваясь с нестыковками, а то и с прямыми противоречиями, он оживлялся и начинал вслух обсуждать прочитанное, этого ему хватало надолго, порой — до самого вечера. — Мама, — сказал Борис, входя на кухню с пустой чашкой, — я пойду к Сержу, давно у него не был. — Что? — переспросила мать, звуков было слишком много: ворчала стиральная машина, гудела микроволновая печь, шипело масло на сковороде, и над всем этим звуковым винегретом витал голос ведущей радио РЭКА Алоны Бреннер, спрашивавший у очередного «гостя в студии», действительно ли он приехал в Израиль по зову души или его привели в страну иные соображения. — Я иду к Сержу! — крикнул Борис и поставил чашку в раковину. — Мог бы и помыть, — сказала мать. — Почему к Сержу? Почему не к Наташе?