— Так, — озадаченно сказал Хутиэли. — Но ведь шляпу нашли в… — Мейергофф сам ее и подбросил после того, как Бокштейн вернулся в отель, — предположил Беркович. — Ему ведь нужно было сфабриковать улику против приятеля! — Но ведь он тоже английский аристократ, — сказал инспектор. — Он тоже должен был понимать, что к вечернему платью… — Судя по Бориному описанию, — улыбнулась Осинская, — этот Мейергофф далеко не аристократ. Этакий выскочка… Зеленая рубашка и серые брюки, фи! Да и Бокштейн этот тоже… Это скорее еврейская аристократия, если вы понимаете, что я имею в виду. — Еврейская аристократия, — пробормотал инспектор, — это мы с Борисом. Подумать только, на какой ерунде прокалываются убийцы… — Ерунда? — воскликнула Осинская. — Да вы знаете, что в жизни нет ничего важнее правильно подобранного туалета? Кофе у костра — Сержант, — сказал инспектор Хутиэли, — ты не хотел бы заняться научной деятельностью в области криминалистики? — Если вам не нравится, как я работаю, — отозвался сержант Беркович, — и вы хотите от меня избавиться, скажите сразу, я не обижусь. — Вот еще, — возмутился инспектор. — Просто я знаю, что все русские любят заниматься наукой. Статистика: в вашей алие процент научных работников в пять раз выше, чем в среднем по стране. — Положительные стереотипы ненамного лучше отрицательных, — вздохнул Беркович. — «Все русские репатрианты — ученые» звучит примерно так же, как «Все русские женщины — проститутки». — Что за аналогия, сержант! — Простите, инспектор, но я просто возмущаюсь, когда… — Все, я понял. Вы, русские, не любите обобщений. — Не любим, — ехидно сказал Беркович. — Причем — все. — Подумать только, — вздохнул инспектор. — Какие страсти, а ведь я хотел только сказать, что было бы неплохо разобраться в таком сугубо научном феномене: почему львиная доля преступлений приходится на время с трех до пяти часов ночи, когда каждому нормальному человеку, даже если он полицейский, сильнее всего хочется спать. — Час Быка, — пояснил сержант. — Темные силы сгущаются перед рассветом. — Вот именно… Для Ицхака Айзенберга темные силы сгустились слишком плотно. — В чем дело? — резко спросил сержант. — Кого-то убили? — Да, — кивнул инспектор. — Сегодня между тремя и четырьмя часами. Извини, я не стал поднимать тебя с постели, я не такой садист, как некоторые мои коллеги. Поехал сам. — А кто тот садист, который поднял с постели вас? — осведомился сержант. — Дежурный по управлению. Быть садистом ему положено по служебной инструкции. — Так что произошло с этим Ицхаком Айзенбергом? — Его убили, — сообщил Хутиэли. — Ударили по голове камнем и проломили череп. Главный и пока единственный свидетель дожидается в приемной, пока я тут с тобой обсуждаю проблему ночного сна. — Хотите, чтобы я участвовал в допросе? — Да, у меня есть кое-какие соображения, но я бы хотел выслушать и твою точку зрения. Вот, что произошло. Вчера вечером два друга, Ицхак Айзенберг и Шауль Адмор, обоим по восемнадцать, отправились на пикник в лес Бен-Шемен. Погода сейчас замечательная, не жарко и не холодно, парням скоро в армию, вот они и… Впрочем, это неважно. Устроились на одной из полян, разожгли костер — в положенном месте, ничего предосудительного — и стали, как я понимаю, чесать языки. Неожиданно, по словам Адмора, на них набросились двое. Быстро скрутили, поскольку парни не ожидали нападения, но Ицхак все же успел лягнуть своего противника, тот зашипел от боли, схватил камень, один из тех, которыми было обложено место для костра, и двинул Ицхака по затылку. После этого парень больше не сопротивлялся и вообще не подавал признаков жизни. Негодяи обшарили сумки ребят, Адмор, как и Айзенберг, был связан по рукам и ногам и не мог оказать сопротивления. Денег у ребят было немного, но преступники унесли золотую цепь, магнитофон, оба кошелька, сотовые телефоны. Костер продолжал гореть, Ицхак лежал, не двигаясь, а Шауль после ухода грабителей все пытался высвободиться из пут. В конце концов ему удалось ослабить петли, он освободил руки, потом ноги… В общем, когда он добрался, наконец, до друга, то мог лишь убедиться в том, что Ицхак мертв. После этого Адмор бросился к шоссе, где ребята оставили машину. — Ее, конечно, угнали, — вставил Беркович. — Нет, машина, как ни странно, была на месте. Это позволило Адмору быстро добраться до ближайшего полицейского участка. Через четверть часа патруль был на месте преступления. Еще через несколько минут меня вызвали, не дав досмотреть сон… Когда я прибыл на место, костер уже догорел, а труп Ицхака остыл. По словам судмедэксперта, смерть произошла между тремя и четырьмя часами. Патруль прибыл на место без пяти пять, а я — около половины шестого. — Вы полагаете, — спросил Беркович, — что это было убийство на националистической почве? Нападение арабов? — Не думаю, — покачал головой Хутиэли. — Зачем террористам убивать одного и оставлять в живых второго? И, к тому же, зачем их связывать? Кстати, камнем Ицхака ударили, когды он пытался сопротивляться. Дал бы себя связать — остался бы в живых. Нет, сержант, это обычный грабеж. Я, конечно, осмотрел место убийства. Все подтверждает, что Шауль Адмор сказал правду. Тело Ицхака Айзенберга лежало в двух шагах от костра, под проломленным затылком натекла кровь, беднягу никто не сдвигал с места. Это соответствует рассказу Адмора: он сказал, что лишь развязал узлы и снял веревку, а потом убедился, что друг мертв и… — Сама веревка… — напомнил Беркович. — Да, рядом лежал моток веревки со следами крови в нескольких местах. Веревка была разрезана, но достаточно неаккуратно, видно было, что человек торопился освободить друга от пут. Еще один моток лежал в нескольких метрах. В отличие от первого он был цел, хотя и сильно спутан. Окровавленный камень партульный нашел рядом с телом Ицхака. Это был камень из ограждения кострища, там осталось свободное место, соответствующего размера. Два рюкзака лежали с другой стороны костра, там же были два неразложенных спальных мешка. На небольшом походном столике были разложены два комплекта одноразовых приборов: тарелочки, вилки, ложки. Стояли две чашки и банка с растворимым кофе. По словам Адмора, ребята собирались выпить кофе, когда это произошло. Успели только повесить над костром кастрюльку с водой… Когда патрульные прибыли на место, вода кипела… — Немного, — вздохнул Беркович. — Все о ребятах и ничего о грабителях. Как они выглядели? Что говорили? — Давай вызовем Адмора, — предложил Хутиэли. — Я-то уже знаю приметы, патрульные машины сейчас объезжают окрестности Бен-Шемена. Но хотелось бы послушать, что скажешь ты. — Да, конечно, — пробормотал сержант, глубоко задумавшись. В комнату вошел юноша высокого роста, казавшийся, однако, карликом, потому что горбился и вообще старался выглядеть каким-то пришибленным, будто ему было стыдно за то, что ему удалось спастись, а друг его погиб. Шауль Адмор присел на край стула, предложенного инспектором, и заморгал, переводя взгляд с Хутиэли на Берковича. Инспектор быстро заполнил первые строки протокола и кивнул сержанту. — Вы успели рассмотреть нападавших? — спросил Беркович. Адмор сглотнул и откашлялся. Когда он заговорил, сержант подумал, что слышит какую-то странную птицу: голос у Шауля был очень высоким, почти женским, и странно срывался, создавая впечатление птичьей трели. — Было темно, — сказал Адмор, — свет костра… Из-за него не видно было ничего, тем более что я смотрел на пламя… Ицхак только что повесил чайник, мы хотели пить кофе… Видел, что их двое… Тот, что бросился на меня, был очень сильным, он заломил мне руки, и я ничего не… Брыкался ногами, но он навалился и… Я его увидел только когда уже лежал связанный. Высокий, по-моему, черноволосый, но не могу точно… В спортивной куртке, темной… Больше ничего не могу сказать, потому что Ицхак стал кричать, и я видел, как второй ударил его по голове… — Вы его разглядели, этого второго? — спросил Беркович. — Его — нет. Я видел только Ицхака, как у него из головы пошла кровь, это было около костра, пламя все освещало… А потом я ничего не видел, потому что меня перевернули лицом вниз. Слышал, как они обшаривали наши вещи… А потом ушли. — Они разговаривали с вами или друг с другом? — Вы знаете… Сейчас, когда я вспоминаю… Нет, похоже на то, что не было сказано ни слова. Это странно, однако… — Ничего странного, — пожал плечами Беркович. — Голоса чаще даже, чем одежда, выдают человека. Сколько вам понадобилось времени, чтобы развязаться? — Минут сорок, я думаю… — Айзенберг был мертв уже час, когда приехал патруль, — вмешался инспектор. — Отсюда ты можешь сделать расклад времени. — Да, — кивнул Беркович. — Все соответствует. Сорок минут у вас ушло на то, чтобы развязать узел. Потом минут десять — верно? — чтобы добраться до машины и столько же, чтобы доехать до участка. — Чуть больше, — сказал Адмор. — Минут пятнадцать, я думаю. А обратно мы доехали быстро… — Да, — повторил Беркович. — Вы собирались пить кофе… Только кофе или хотели еще приготовить что-нибудь горячее? Суп, например. — Суп? — поднял брови Адмор. — В три часа ночи? Нет, мы хотели выпить кофе, чтобы не клонило в сон. — Налили в кастрюлю на две чашки? — Больше, конечно. Чашек на пять-шесть, наверное. — Впрочем, — вздохнул Беркович, — это неважно. Он обернулся к Хутиэли и сказал с насмешкой: — Инспектор, вы именно это хотели услышать, верно? Хутиэли кивнул: — Да, я обратил внимание на это противоречие, но хотел убедиться, что не ошибаюсь. Адмор нахмурил брови и бросил на сержанта подозрительный взгляд. — Когда прибыл патруль, — сказал Беркович, — ваш друг был мертв уже час… Вы что же, отправляясь за помощью, сначала долили в кастрюлю воду, чтобы, вернувшись, пить кофе самому? — Н-нет… По-вашему, мне было до кофе? — Вот и я думаю, что нет, — удовлетворенно сказал Беркович. — Если вы налили в кастрюлю воды на несколько чашек, то за час вода должна была выкипеть. Между тем, патрульный утверждает, что в кастрюле кипела вода, когда он прибыл на место. Значит, воду поставили на огонь минут за десять-пятнадцать до того. Как это совместить с тем обстоятельством, что Айзенберг умер часом раньше? — Но… — пробормотал Адмор. — Вода… вода кипела, я же сказал, что мы собирались… — Собирались, — кивнул Беркович. — Видите ли, собирались вы сами. По каким-то причинам, которые мы, конечно, выясним, вы ударили друга камнем по голове, он умер практически мгновенно, вы не стали переносить его тело, просто связали по рукам и ногам. Потом бросили неподалеку еще одну веревку… Подготовили инсценировку для полиции, это заняло некоторое время. И лишь в конце вспомнили, что нужно повесить над костром кастрюлю. — Вы хотите сказать, что… — Что вы убили Ицхака Айзенберга, это яснее ясного!