— Статистика никогда не была доказательством в частных случаях, — парировал Беркович. — Но вывод легко проверить. Подождем. Думаю, Бар-Гиора меня понял правильно. — Тебе бы в аналитическом отделе работать, а не убийц ловить, — сказал Хутиэли, когда Бухгольц вышел из кабинета. — Вы считаете, что имеет смысл подать рапорт о переводе? — осведомился Беркович. — Ни в коем случае! — воскликнул Хутиэли. — Ты здесь вполне на своем месте. Но иногда, — добавил он, — твою голову можно сдавать напрокат другим отделам. Нет человека — нет проблемы Поздравление с днем рождения и коробку конфет Фаня Бродская получила по почте. Фаня достала узкий пакет из почтового ящика около половины седьмого вечера, возвращаясь с работы. Если бы в ящике оказалось только извещение, ей пришлось бы назавтра бежать в почтовое отделение, и события развивались бы совсем другим образом. Каким? Да мало ли… Может, она спрятала бы коробку в шкаф и забыла до лучших времен. Впрочем, лучшие времена для Фани давно прошли — это были времена, когда она жила с мужем и сыном в далеком городе Бобруйске и была счастлива. Но жить становилось все сложнее, муж сказал: «Надо ехать!», они и поехали. Хотели, как лучше, а получилось… В Израиле Юлик изменился, стал другим человеком. Скандалы каждый день, и ведь что получалось: он вроде бы говорил тихо, но такие гадости, что она срывалась на крик, потом в ход шли тарелки и другая посуда, а кончалось все истерикой. Может, она действительно была виновата, как считал ее любимый сын Левушка? Как бы то ни было, однажды муж ушел, снял квартиру в другом городе, но что самое ужасное — сын ушел с отцом. Где это видано — от живой матери? Но что она могла поделать? Левушке уже восемнадцать, скоро в армию, сам решает, как и с кем ему жить. Фаня осталась одна. Поменяла квартиру, теперь у нее была однокомнатная — салон, он же спальня. Работала на двух работах, из сил выбивалась, но на жизнь, в общем, хватало. Мужчины для нее больше не существовали, но появилась подруга — Дорит Глезер, коренная израильтянка, ни слова не понимавшая по-русски. Они работали вместе — Дорит была в фирме секретаршей, а Фаня убирала. Дорит как-то поинтересовалась, отчего у Фани круги под глазами, та не выдержала, рассказала, как умела, Дорит приняла живое участие, и с тех пор они часто беседовали, бывали друг у друга в гостях. Дорит тоже жила одна, была, как сейчас говорят, self-made woman — женщиной, сделавшей свою судьбу. Она вывела Фаню из состояния депрессии и опекала, как могла. В день, когда Фане исполнилось сорок, только Дорит она и позвала к себе на день рождения. А кого еще? Некого. Лева поздравил мать по телефону, а бывший муж даже поздравлять не стал — так, видимо, она была ему противна. Пакет, который Фаня достала из почтового ящика, она вскрыла незадолго до прихода подруги: внутри была поздравительная открытка и коробка с конфетами. Фаня удивленно вертела открытку в руках, когда пришла Дорит с букетом гвоздик. — От кого? — поинтересовалась она. — Понятия не имею, — сказала Фаня. — Тут написано, но я плохо читаю на иврите. Дорит отобрала у подруги листок и прочитала: «Счастливого дня рождения! Кондитерская фирма „Ласточка“. Покупайте нашу продукцию, и вам всегда будет сладко в жизни». — Реклама, — заявила Дорит. — Я знаю, как это делается. Берут в муниципалитете списки жильцов с датами рождений — это незаконно, но если по знакомству, то все дозволено… И рассылают к дням рождения. Так появляются новые клиенты. Хорошие конфеты, кстати, очень вкусные, я их обожаю. — Да? — сказала Фаня. — А я к сладостям равнодушна. Сели за стол, выпили вина, съели салаты и курицу-гриль, потом настала очередь испеченного Фаней тортика. Коробка лежала на столе, и когда Дорит собралась уходить, Фаня сунула конфеты ей в сумку. — Я их все равно есть не буду, — сказала она, — а ты любишь. Утром, придя на работу, она убрала в комнатах и стала ждать Дорит, но подруги все не было, шеф начал злиться и позвонил ей домой. Телефон не отвечал, и шеф сказал Фане: — Я знаю, что вы дружите. Зайди к ней, когда закончишь уборку, скажи: если она заболела, то нужно предупреждать. Так и без работы можно остаться! Фаня долго звонила в дверь. Потом прошлась по магазинам, вернулась и звонила опять. Куда могла Дорит отправиться, не предупредив ни шефа, ни Фаню и никого вообще? Вечером Дорит все еще не отвечала, на следующее утро ситуация повторилась, и только тогда шеф позвонил в полицию. Но прошло еще несколько часов, прежде чем полицейские решили взломать дверь. Дорит лежала в салоне на полу и была холодна, как лед. По свидетельству эксперта, женщина была мертва уже больше полутора суток. Дело попало к инспектору Хутиэли, в паре с которым работал эксперт Хан — достаточно опытный дуэт, и заключение они сделали однозначное: отравление синильной кислотой. Кислота оказалась к конфетах — открытая коробка лежала на журнальном столике, нескольких конфет не хватало. Экспертиза показала: отравлен был весь верхний слой конфет — не меньше двух десятков штук. Узнав о страшной судьбе подруги, Фаня едва не лишилась чувств. — Это я! — кричала она. — Это меня! А я ей подарила! Инспектору Хутиэли с трудом удалось успокоить женщину, после чего он узнал правду о посылке. Сохранилась и открытка, о которой эксперт Хан сказал коротко: «Подделка». Кондитерской фирмы «Ласточка» в Израиле не существовало, текст был отпечатан на цветном принтере. — Если бы вы попробовали конфеты раньше, чем пришла Дорит, — сказал Хутиэли, — то погибли бы вы, а не она. Есть среди ваших знакомых кто-то, желавший вам смерти? Кто-то, знавший ваш день рождения? — Никто, кроме… И действительно, кто, кроме бывшего мужа, мог так ненавидеть Фаню? В тот же день Юлия Бродского задержали по подозрению в умышленном убийстве. Он отрицал все, кроме того, что терпеть не мог бывшую жену — уж это отрицать было невозможно. — Борис, — сказал Хутиэли инспектору Берковичу, войдя к нему в кабинет незадолго до окончания рабочего дня, — ты слышал, конечно, о покушении на Фаню Бродскую? Погибла ее подруга. Я вторые сутки бьюсь с этим типом, Юлием. Он плохо говорит на иврите, я — по-русски… — Понял, шеф, — сказал Беркович. — Поприсутствовать на допросе? — Допроси его сам. Нужно, чтобы он сказал, где печатал поздравление и откуда взял яд. Информация нужна сегодня, иначе завтра судья не продлит срок задержания. — Хорошо, — согласился Беркович. Юлий Бродский произвел на него впечатление человека, сломленного жизнью. Жена оказалась стервой, работу он недавно потерял, сын закончил школу без аттестата зрелости… В общем, все плохо. Но конфет он не посылал. Яда у него нет и не было. Фаня сделала ему много зла, но — убивать? — Слабый человек, — сказал Беркович инспектору Хутиэли после допроса. — Уйти от жены — максимум, на что он способен. К тому же… Беркович замолчал, задумчиво постукивая карандашом по столу. — Что «к тому же»? — переспросил Хутиэли. — Есть одно соображение… — уклончиво протянул Беркович. — Ума у Бродского не хватит, чтобы придумать трюк с конфетами. — Полагаешь, что у него был сообщник? — оживился Хутиэли и тут же одернул себя: — Нет, Борис, это слишком сложно. — Конечно, — согласился Беркович. — Такие убийства в компании не совершают… На следующее утро судья Липман выпустил задержанного под залог в десять тысяч шекелей, поскольку обвинение не смогло представить надежных доказательств того, что именно этот человек послал Фане Бродской отравленные конфеты. — Эх, Борис, — сказал Хутиэли, — я надеялся, что ты сумеешь разговорить этого типа. Теперь он может сбежать. — Куда? Некуда ему бежать, у него здесь сын. А разговорить я его все-таки сумел. Вот только выводы сделал не такие… — Что значит — не такие? — рассердился Хутиэли. — Ты считаешь, что конфеты послал не Бродский? — Уверен в этом, — кивнул Беркович. — Мотив был только у него, — напомнил Хутиэли. — Не только, — возразил Беркович. — Шеф, дайте мне время до вечера, я хочу навести кое-какие справки. — Во-первых, я тебе больше не шеф, — вздохнул Хутиэли, — оставь этот официальный тон. Во-вторых, делай что считаешь нужным, разве я тебе когда-нибудь мешал? Но к вечеру изволь представить соображения. — Вот теперь я узнаю вас, шеф! — воскликнул Беркович. Попрощавшись с Хутиэли, он поехал в офис фирмы, где работали Дорит с Фаней. Разговор с хозяином и сотрудниками занял несколько часов, и у инспектора сложилось вполне определенное мнение о погибшей женщине. Это был сильный человек, умевший постоять за себя, не дававший спуску недоброжелателям, которых у Дорит оказалось более чем достаточно. Она вызывала у людей диаметрально противоположные чувства — ее или обожали, как дружившая с ней Фаня, или ненавидели. Выслушав все рассказы и узнав массу интересного, Беркович наметил себе еще два адреса, но время поджимало, и инспектор вернулся в управление, чтобы рассказать Хутиэли о проведенном расследовании. — Я исходил из того, — сказал Беркович, — что никто не собирался убивать Фаню Бродскую, убийца хотел расправиться с Дорит Глезер и достиг желаемого. — С Глезер? — удивился Хутиэли. — Конфеты были адресованы Бродской! И если бы Дорит не пришла к ней на день рождения, и если бы та не подарила коробку… Цепь случайностей, которая… — Никаких случайностей, шеф! Допустите, что у Дорит был враг, желавший ей смерти. Он задумал убийство, но хотел сделать все, чтобы направить следствие по ложному пути. Человек этот прекрасно знает обеих женщин — в том числе их привычки и вкусы. Знает, когда у Фани день рождения. Знает, что она терпеть не может конфеты и никогда их не ест. Знает, что, в отличие от Фани, Дорит конфеты обожает. Знает, что две женщины дружат и день рождения будут отмечать вдвоем. И если вы полагаете, шеф, что, зная все это, убийца очень сильно рисковал, посылая коробку именно Фане, а не Дорит… — Любопытно… — пробормотал Хутиэли. — Если ты прав, этот человек, скорее всего, связан с фирмой, где работала Глезер… — Не скорее всего, а наверняка! Кто еще мог знать об этих двух женщинах столько необходимых деталей? Разумеется, гибель Дорит выглядела случайной, и убийца был уверен, что полиция обвинит Юлия Бродского. Особенно копать не станут — новый репатриант, мотив налицо, признание вышибут, косвенных улик достаточно… — Но тут появился инспектор Беркович… — вставил Хутиэли. — Вы бы и сами к этой идее пришли, шеф, — великодушно заявил Беркович. — Все-таки убийца — человек изобретательный, но недалекий, начитался газетных статей, в которых полицию обычно изображают в нелестном духе. Если почитать судебные репортажи… — Никогда их не читаю, — отмахнулся Хутиэли. — Насколько я тебя понял, Борис, ты уже вычислил убийцу? — Если принять верную гипотезу, то это нетрудно. Столько подобностей о Дорит и Фане мог знать только один человек. — Хозяин фирмы? — догадался Хутиэли. — Именно. — А мотив? — Насколько я понял из разговоров с сотрудниками, этот тип домогался Дорит и получил отказ. Более того, похоже, что Дорит имела против него какой-то компромат, иначе он бы ее просто уволил. А так ему ничего другого не оставалось… — Ничего, кроме убийства? — поднял брови Хутиэли. — Знаете, инспектор, — вздохнул Беркович, — с точки зрения некоторых людей, убийство — самый верный способ разрубить гордиев узел. Нет человека — нет проблемы…