— Боюсь, — сказал Беркович, обращаясь к эксперту, — что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он. — Что? — одновременно воскликнули Лиза и Рон. — Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, — сказал Беркович. — Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них — единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей… Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность «Полет валькирий». — Господи… — прошептала Лиза. — То, от чего мы отца всегда ограждали! — Сердце у него было здоровое, — продолжал инспектор, — но возраст, воспоминания, эффект неожиданности… Молчание, казалось, тянулось вечность. — Да, — вздохнул Хан, — это недоказуемо и не наказуемо. — Я выцарапаю ему глаза! — воскликнула Лиза. — Постарайтесь этого не делать, — участливо сказал Беркович. Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено. — А у Арика прорезался первый зуб! — сообщила Наташа, радостно улыбаясь. Человек, заказавший свои похороны День был хмурый, дождливый, вязкий какой-то, когда не понимаешь, то ли живешь в реальности, то ли находишься в виртуальном мире, где можно поступать как вздумается, а лучше не поступать никак, расслабиться и ждать окончания выдуманной кем-то игры. — Что, уже утро? — сквозь сон спросила Наташа, и Беркович, поцеловав жену в щеку, пробормотал: — Арик спит, значит, ночь еще не кончилась. На улице стояла стена дождя — это был не ливень, когда с неба падают жесткие струи, а зонты ломаются, едва раскрывшись; мелкая морось висела в воздухе, и казалось, что жизнь перешла в подводное состояние. Еще немного, и у всех прохожих вырастут жабры. В управлении тоже было сыро, в кабинетах работали на обогрев кондиционеры, но все равно казалось, что вода и холод проникают из всех щелей. Из всех происшествий, обсуждавшихся на утреннем совещании, Берковича заинтересовало лишь самоубийство Авигдора Винклера. Молодой перспективный дизайнер, хозяин собственной фирмы, застрелился вчера вечером в своей квартире. На происшествие выезжала дежурная бригада — старший сержант Шаповалов и эксперт Хан. Предсмертной записки Винклер не оставил, но и особых сомнений в том, что он сам выстрелил в себя из «магнума», тоже не возникло. Причины для самоубийства у дизайнера были, и даже две: неудачная любовь (любимая девушка неделю назад вышла замуж за другого) и тяжелое финансовое положение фирмы (налоговому управлению Винклер задолжал огромную сумму). В докладной записке Берковича смутило определение «особых». Что значит — «особых сомнений не возникло»? А не особых? Из конференц-зала Беркович направился не в свой кабинет, а в подвал, где располагались комнаты экспертов. Рон Хан только что пришел и отряхивал мокрый дождевик. — Тебя смутило слово «особых»? — хмыкнул эксперт. — Так я тебе скажу. Лично у меня сомнений нет никаких. Револьвер был в правой руке Винклера, выстрел сделан в упор, пуля прошла в мозг через правый висок, на рукоятке пальцевые следы покойного. Квартира была заперта изнутри. В полицию позвонил сосед Винклера, который услышал выстрел. Никаких следов борьбы. И еще одно обстоятельство, которое Шаповалов выяснил уже после того, как протокол был сдан в дежурную часть. Вчера днем Винклер заказал себе похороны и памятник на городском кладбище. — Что? — поразился Беркович. — Сам заказал? — Сам, — подтвердил эксперт. — Подробностей я не знаю, спроси у Шаповалова. — Непременно спрошу, — сказал Беркович и, поговорив еще несколько минут о погоде и шансах Барака быть вновь избранным премьер-министром, оставил Хана разбираться в бумагах, а сам поднялся на третий этаж, где нашел старшего сержанта Владимира Шаповалова в обществе грузного мужчины в большой черной кипе. — Извини, Володя, я зайду попозже, — сказал Беркович. — Нет-нет, Боря! — воскликнул Шаповалов по-русски. — Садись и, если у тебя есть время, послушай. Понимаешь, у меня почти нет опыта в уголовных делах, я ведь бытовухой занимался… Беркович сел на стул напротив человека в кипе и приготовился слушать. — Это господин Амнон Барзилай из «Хевра кадиша», — представил Шаповалов посетителя, перейдя на иврит. — К нему вчера обратился Винклер и сказал… Что он сказал, господин Барзилай? — Сказал, что назавтра хочет заказать похороны. Я спросил: «Почему назавтра? Мы успеем похоронить сегодня, нельзя оставлять умершего — до захода солнца еще много времени». А он сказал: «Я еще не умер! А когда умру, будет уже вечер, так что сегодня не успеем». Естественно, я обругал его за дурацкую шутку и хотел выставить за дверь. Но он сказал, что шутить не собирается и отменять заказ не намерен. Потребовал, чтобы я заказ принял, а я, как вы понимаете, не собирался этого делать, да и не мог без официального разрешения на захоронение! Шаповалов достал из ящика стола фотоальбом и предложил Барзилаю посмотреть, нет ли среди фотографий изображения вчерашнего посетителя. Тот перевернул страницу и, не задумываясь, объявил: — Вот он! Шаповалов бросил выразительный взгляд на Берковича и протянул Барзилаю заполненный бланк протокола. Расписавшись и пожелав полицейским долгих, до ста двадцати, лет жизни, работник похоронной службы покинул кабинет. — Что скажешь? — обратился Шаповалов к Берковичу, когда за посетителем закрылась дверь. — Мало того, что Винклер пытался заказать собственные похороны, так после «Хевра кадиша» он поехал на кладбище и заказал памятник, дав тысячу шекелей задатка. Лишь после того, как Винклер уехал, мастер, принявший заказ, обнаружил, что памятник некуда ставить — могилы Авигдора Винклера еще не существует. — Вот странная личность… — протянул Беркович. — Очень странная. С кладбища он поехал домой. В восемь вечера раздался выстрел. — На планерке говорили, что от него ушла невеста, а в фирме большие проблемы, — сказал Беркович. — Это так, — согласился Шаповалов. — Причины для самоубийства есть. И дверь была заперта изнутри на запор, мы потратили два часа, пока открыли. А если учесть еще посещения похоронного бюро и кладбища… — И все-таки ты сомневаешься в том, что это самоубийство? — Особых сомнений нет, — повторил Шаповалов слова из утренней сводки, — однако… Понимаешь, возможны варианты. Да, его девушка вышла за другого. Но соседи говорят, что Винклер сам дал ей отставку. Да, фирма Винклера в тяжелом финансовом положении. Но я звонил в налоговое управление, и мне сказали, что, скорее всего, вопрос о погашении долга будет улажен. И в результате… — В результате мотив повисает в воздухе, — кивнул Беркович. — Вот именно. — Но ведь Винклер действительно посещал «Хевра кадиша» и кладбище, или ты и в этом сомневаешься? — Нет, это был он, никаких сомнений! Вот я и ломаю себе голову, что все это могло означать? — Ничего, по-видимому, — сказал Беркович, вставая. — Люди кончали с собой, бывало, и по куда меньшим поводам. Впрочем, может, ты и прав… Я подумаю над этим. — Если что-то надумаешь, сразу звони, хорошо? Дав твердое обещание, Беркович вернулся в свой кабинет, где кондиционер уже нагрел воздух и можно было сидеть, сняв куртку. В самоубийстве Винклера самым загадочным выглядела, по мнению инспектора, не слабость мотивов. Странными были посещения похоронного бюро и кладбища. Для самоубийц такое поведение не свойственно. Зачем эта реклама? Конечно, психика у самоубийцы нарушена, но даже ему понятно, что без разрешения на захоронение в «Хевра кадиша» обращаться нет смысла. Но смысл все-таки был, иначе придется предположить, что Винклер окончательно свихнулся и играл с собой в какие-то необъяснимые игры. Чего он хотел добиться? Чтобы на него обратили внимание? Зачем? Беркович поднял телефонную трубку и набрал номер кабинета Шаповалова. — Володя, — сказал он, — сколько патронов было в барабане револьвера Винклера? — Один, — отозвался старший сержант. — После того, как Винклер выстрелил в себя, барабан был пуст. — Тебе это не показалось странным? Зачем вынимать из барабана патроны или вставлять только один? — Но ведь ему и не нужно было больше одного патрона, чтобы покончить с собой, — с недоумением в голосе сказал Шаповалов. — Что тут странного? — Извини, я должен подумать, — пробормотал Беркович и положил трубку. Думал он, впрочем, недолго. Несколько минут спустя инспектор выбежал из здания и, набросив капюшон, направился к машине. Поездка заняла около получаса — скользкое шоссе, морось, транспорт двигался, будто в замедленной съемке. Беркович ехал к Марку Рубинштейну, адрес которого нашел в протоколе вчерашнего дознания. Рубинштейн был приятелем Винклера — это он женился на его бывшей невесте. О своем приезде Беркович предупредил по телефону. — Ужасно, — сказал Марк фразу, явно заготовленную заранее. — Я никогда бы не подумал, что расставание с Мири так поломает Авигдору жизнь! Но все равно мы не могли поступить иначе. Мы любим друг друга, понимаете? Разве вы, инспектор, на моем месте… — На вашем месте, — прервал Беркович поток красноречия, — я не допустил бы, чтобы Винклер устраивал представление. Или это была с его стороны чистая импровизация? — О чем вы? — удивился Рубинштейн. — Какое представление? — Я говорю о посещении «Хевра кадиша» и кладбища. — Не понимаю, — нахмурился Рубинштейн. — Значит, это действительно была придумка Винклера, — констатировал Беркович. Он рассказал Рубинштейну о том, как развивались вчерашние события, и с удовлетворением наблюдал, как по мере рассказа лицо Марка становилось все более хмурым и напряженным. — Свою свадьбу, — сказал Беркович в заключение, — вы устроили на крыше высотного здания, прямо под открытым небом. Вам повезло, что неделю назад еще не начались дожди. — Да, — рассеянно проговорил Рубинштейн, — нам повезло… Собственно, какое значение имеет, где мы с Мири праздновали свадьбу? — Большое значение, — усмехнулся инспектор. — Экстравагантный поступок. Такой же экстравагантный, как вчерашняя прогулка вашего приятеля. И как игра в русскую рулетку. — Русская рулетка? — изобразил непонимание Рубинштейн. — И вы, и ваш друг Авигдор — игроки, я прав? Я могу это доказать, опросив посетителей подпольных казино, или вы думаете, что вас станут покрывать? Впрочем, эта ваша слабость в данном случае вторична. Вы ведь и девушку разыграли между собой? Потому Авигдор так легко с ней расстался. — Ну правильно, играли мы, — мрачно сказал Рубинштейн. — И что? Вы это докажете, не сомневаюсь. Но какое это имеет отношение к гибели моего друга?