— Ой, — сказала Ира, — здесь это в порядке вещей. Недавно Шломик ездил на деловую встречу, партнер опоздал на полтора часа и даже не извинился. — Вот именно, — встрял в разговор Шломо Авидан, муж Иры, работавший менеджером в крупной фирме. По-русски он уже практически все понимал, но говорил с трудом и общаться предпочитал на иврите. — Правда, потом выяснилось, что у него произошло несчастье, и он потерял много времени, давая показания в полиции. Может, вы слышали, Борис, про отравление в Нетании? — Нет, — покачал головой Беркович. — Это не наш округ. Правда, если бы это было убийство, происшествие все равно оказалось бы в сводке. Видимо, бытовое отравление? — В полиции в конце концов так и сказали, — кивнул Шломо. — Но, по-моему, это чепуха, и Левингер — бизнесмен, с которым у меня была встреча, — тоже так думает. Это убийство, причем очевидное! Было ясно, что Шломо очень хочет поделиться впечатлениями с профессиональным полицейским, и Беркович мысленно вздохнул. — Расскажите подробнее, — сказал он. — Должно быть, здесь какая-то тайна? — Конечно! — воскликнул Шломо. — А лучше знаете что? Давайте я соединю вас с Левингером, услышите историю из первых уст. Я ведь могу и наврать, а тут главное — детали, верно? Разговаривать с неизвестным ему Левингером Берковичу не хотелось, но и отступать было уже поздно. Шломо набрал номер и подозвал инспектора к телефону. Голос в трубке оказался приятным рокочущим баском, говорил Левингер интеллигентно, объяснял толково. — Речь идет о моем лучшем друге Марке, инспектор, — сказал он. — У него был сердечный приступ, и он оказался в больнице. Врачи приняли меры, сутки спустя Марк уже свободно передвигался, и дело шло к выписке. Жена с дочерью посетили его утром, а под вечер посыльный привез в больницу для Марка коробку с шоколадными конфетами. Дело в том, инспектор, что Марк с юности пристрастился к маленьким шоколадкам, жует их по десять в день, они ему заменяют сигареты. Конфеты он ест не всякие, а определенный сорт для диабетиков; не потому, что сам болен — просто они не такие сладкие. Продают этот сорт всегда в круглых металлических коробках. Такую коробку и привез посыльный, надписи на ней не было, но Марк, видимо, решил, что это жена послала коробку, чтобы лишний раз самой не ездить. — Вы сказали «видимо»? — прервал Беркович Левингера, уловив заминку в рассказе. — Да, потому что точно узнать уже не у кого, — вздохнул собеседник. — Марку передали коробку, а часа через два медсестра вошла в палату и увидела, что он мертв. Медицинское обследование показало, что Марк умер от отравления. — Что с конфетами, оставшимися в коробке? — резко спросил Беркович. — Ничего, инспектор. Там яда не оказалось. Видимо, Марку сильно не повезло — он съел именно ту конфету, что была отравлена. — Жена вашего друга действительно посылала эту коробку? — О чем вы говорите! Естественно — нет. — Вы сказали, что коробку передал посыльный. От какой фирмы? В больнице должны были расписаться на бланке. — Должны были, наверно. Но никакого бланка посыльный не предъявил. Просто передал коробку для Марка Эскина, никто и не подумал, что здесь мог заключаться какой-то подвох. Сказал, что это от жены. И уехал. — Понятно, — сказал Беркович, помолчав. У него не было ни малейших оснований вмешиваться в действия местной полиции — наверняка расследование идет по всем правилам. Что он мог сказать Левингеру? — Я попробую навести справки, — пообещал Беркович. — Но если в полиции пришли к выводу, что это бытовое отравление, а не убийство, то наверняка у них есть соображения, о которых вы не знаете. — Какие соображения? — возмутился Левингер. — Впрочем, я доверяю вам, инспектор, мне о вас много рассказывали. Если вы поинтересуетесь, вам они скажут больше. — Это действительно убийство? — спросила Наташа мужа, когда они возвращались домой. — Полиция почему-то утверждает, что нет, — сказал Беркович. — Завтра узнаю точнее. С утра в управлении было тихо, рутинной работы оказалось мало, и инспектор отправился в Нетанию, чтобы поговорить с коллегой Бени Нахалем, занимавшимся делом о смерти Эскина. — Я не собираюсь вмешиваться, — заранее предупредил Беркович. — Просто знакомый очень просил поинтересоваться, он почему-то думает, что полиция скрывает истинные обстоятельства. — Мы действительно объявили, что это бытовое отравление, — нехотя признался Нахаль. — Не хотим спугнуть убийцу, ведь им может оказаться кто угодно, даже тот, кто просил тебя навести справки. — Да, мне это тоже в голову приходило, — кивнул Беркович. — Посыльного не нашли? — Нет. Как его найдешь? Никто даже не видел, на чем он приехал — скорее всего, на мотоцикле, поскольку на нем был черный мотоциклетный шлем с очками, полностью скрывавшими лицо. Но мотоцикла не видели, узнать посыльного невозможно, черные шлемы есть у тысяч мотоциклистов. А сказал он только одну фразу: «Пожалуйста, передайте коробку конфет Марку Эскину в восьмую палату, это ему от жены». Все. — Яд действительно был в конфете? — Скорее всего. Очень сильный синтетический яд, действует в считанные минуты. Эскин успел съесть три конфеты — в третьей, похоже, и находился яд. — У кого-то был мотив для убийства? — Нет, явных мотивов нет ни у кого. Враги у Эскина, конечно, были, и все знали, что он в больнице. — Знали, в какой палате? — В регистратуре утверждают, что звонили по меньшей мере четыре человека, справлялись о состоянии Эскина и где он лежит. Не представились. Так что… — Мужчины? — Да, все четверо звонивших — мужчины. Мы сейчас проверяем деловые связи Эскина. Скорее всего, это кто-то из тех, кому он сильно насолил. Но как доказать, даже если обнаружится мотив? Нет, Борис, мне это дело представляется мало перспективным. — Если я попрошу показать злосчастную коробку, это не будет нарушением субординации? — Да ради Бога, Борис, если это тебе интересно! Нахаль открыл сейф, где хранились вещественные доказательства по нескольким делам. — Отпечатки пальцев, конечно, отсутствуют? — поинтересовался Беркович прежде, чем брать коробку в руки. — Полностью, — кивнул Нахаль. — Мотоциклист был в перчатках, а тот, кто держал коробку до него, все стер. — Или стер сам посыльный, — заметил Беркович. — Или он, — согласился Нахаль. Коробка ничем не отличалась от других, Беркович и сам любил такие конфеты, только, конечно, не в диетическом исполнении. На круглой металлической крышке голландские дети играли в снежки на фоне бюргерских домиков с красными остроконечными крышами. — Тебе ничего не кажется странным в этой коробке? — спросил Беркович. — Обычная коробка, — пожал плечами Нахаль. — Эксперты исследовали ее. Точно такие есть почти в каждом супермаркете. — Такие, да не такие, — пробормотал Беркович. — Что ты хочешь сказать? — Нет, ничего. Пожалуй, ты прав, обычная коробка. Извини, Бени, что помешал тебе. — О чем речь, Борис! Приезжай, тебе всегда рады. Выйдя из полицейского участка, Беркович позвонил Левингеру и сказал, что хочет с ним встретиться. Договорились вместе выпить кофе в торговом центре «Бейт-Азриэли» и действительно неплохо посидели в тихом углу, где им никто не мешал. Беркович много узнал о том, как жил и чем занимался покойный Эскин, сам же практически не удовлетворил интереса Левингера, по сути не ответив ни на один из его многочисленных вопросов. — Скажите, — спросил Беркович, когда они уже спускались в лифте на подземную стоянку, — среди знакомых вашего друга были люди, страдающие дальтонизмом? — Мири, жена Марка, — не задумываясь, ответил Левингер. — А почему вы спрашиваете? — Мири, — задумчиво повторил Беркович. — Нет, ничего, я просто так интересуюсь. Разумеется, Левингер ему не поверил. Попрощавшись, Беркович поехал не в управление, где его ждали дела, а в больницу, где скончался несчастный Эскин. Полчаса спустя он разговаривал с миловидной девушкой лет двадцати по имени Марта — именно она в день, когда умер Эскин, приняла коробку конфет у посыльного в черном шлеме. — Скажите, у мотоциклиста был низкий голос или высокий? — спросил Беркович. — Низкий, — сказала девушка. — Немного хриплый. — А фигура… Я хочу сказать: могла ли это быть женщина? — Женщина? — удивилась Марта. — Почему женщина? Хотя… Вот вы спросили, и я вспоминаю… Пожалуй, в фигуре действительно было что-то женское, хотя трудно судить, когда на человеке огромные штаны, балахон… И шлем этот… Голос? Это мог быть мужчина, но и женщина при желании могла говорить таким голосом. — Спасибо, — сказал Беркович. — Вы мне очень помогли. Из больницы он направился домой к Эскиным. Жена и дочь сидели шиву по покойному, в салоне находилось еще несколько человек, и Беркович посидел со всеми, а потом тихо отозвал Мири в другую комнату. — Я из полиции, — сказал он. — Версия случайного отравления подтверждается. В конфетах не оказалось ничего необычного, наверняка ваш муж и дома держал такие коробки. — Да, — равнодушно отозвалась Мири. Ее не интересовали какие-то коробки, она вся была в мыслях об ушедшем муже. — Например, та, что стоит в шкафу? Вот, я вижу, за стеклом. — Да, — повторила Мири, бросив взгляд в сторону шкафа, где за стеклом стояли сервизы и коробки с печеньями, вафлями и конфетами. — Если я возьму коробку с собой, вы не станете возражать? — Почему я должна возражать? — пожала плечами Мири. — Мужа вы мне все равно не вернете… Приехав в управление, Беркович спустился в лабораторию к эксперту Хану и поставил перед ним на стол круглую металлическую коробку. — Ты знаком с делом Эскина? — спросил он. — Отравление конфетами. Погляди: не кажется ли тебе что-то странным в этой коробке? — Голландские конфеты, — сказал Хан, взяв коробку в руки. — Разве что крышка от другой коробки. Ты это хотел спросить?