— А, ты тоже заметил! Нижняя часть красная, а крышка зеленая. А у той коробки, что принесли Эскину в больницу, была красная крышка, а нижняя часть — зеленая. — Вот как? — с интересом воскликнул Хан. — Ты хочешь сказать, что кто-то поменял крышки? — Вот именно. — Зачем? — с недоумением сказал эксперт. — Это же глупо. Это сразу наводит на след. Не такой же преступник идиот, чтобы… — Он не идиот, — прервал Беркович. — Он дальтоник. Точнее — она. Это Мири, вдова покойного. Коробку я взял из ее дома. Видишь ли, скорее всего, обе коробки были уже початыми, Эскин любил эти конфеты. А для дела ей нужна была полная коробка. Она переложила часть конфет из одной коробки в другую, добавила отравленную, закрыла крышками. Одиаковые крышки, только цвета разные. А Мири — дальтоник. И перепутала. А потом поехала в больницу, изобразив посыльного-мотоциклиста. — Но зачем? — поразился эксперт. — Какой мотив? — Господи, — сказал Беркович. — В половине семей, если покопаться, можно найти мотивы для убийства. Сколько мужей убили своих жен в этом году? А сколько женщин убили мужей? — Но не таким изощренным способом, — пробормотал Хан. — А Мири — очень умная женщина, — заключил Беркович. — Единственный ее недостаток — не отличает красный цвет от зеленого. Наверняка у нее и водительских прав нет. Она, кстати, рисковала, когда ехала в больницу на мотоцикле — вдруг ее остановила бы дорожная полиция? Она ведь могла и не доехать до цели! Смерть антиквара — Хамсин, похоже, никогда не кончится, — сказала Наташа, с тоской глядя в окно, за которым желтое полуденное марево висело в плотном пыльном воздухе. — Мы с Ариком уже три дня не выходили из дома. Везде пыль, только пыль и ничего, кроме пыли. — Представь, как все будут счастливы, когда хамсин наконец сломается, — сказал Беркович. Он собирался на работу и слушал жену невнимательно, тем более, что тема эта была уже многократно обсуждена за прошедшие дни. — Да не закончится он никогда, — раздраженно сказала Наташа. — С чего бы ему заканчиваться? Это уже не погода, это — климат. — Скажи-ка! — удивился Беркович. — Ты говоришь в точности, как Шломо Баркан. Его подозревают в убийстве. Адвокат Баркана заявил вчера, что на полицию, видимо, повлияла плохая погода, на что подозреваемый заметил, что это уже не погода, это — климат. — Кто подозревает? — спросила Наташа, подавая мужу чистый носовой платок. — Не ты ли? — Я, — кивнул Беркович. — Как ты догадалась? — А кого он убил? — Может, и никого, — пожал плечами инспектор. — Может, я его действительно зря подозреваю. Сегодня как раз и буду разбираться. — Расскажи, — попросила Наташа. — После работы, — покачал головой Беркович. — Вот наглотаюсь пыли… Вечером инспектор вернулся домой рано, не было еще пяти часов. — Все! — объявил он с порога. — Хамсин сломался, на улице замечательно, одевай Арика, пойдем гулять. Собрались в три минуты. Арик вертелся в летней коляске и что-то лопотал, а Наташа, с удовольствием вдыхая вкусный воздух, слушала рассказ мужа о том, как был убит коллекционер антиквариата Беньямин Карпенштерн. — Он живет в Бостоне, — рассказывал Беркович, — а в Израиль приехал в гости к племяннику Шломо Баркану, которого я и подозревал в убийстве. На третий день после приезда Карпенштерн, не удержавшись, принялся ходить по антикварным магазинам. Баркан сначала его сопровождал, но вскоре ему это надоело. Прошла еще неделя, до отъезда дяди оставалось два дня, и вдруг вечером тому стало плохо. В квартире они были вдвоем — дядя и племянник. Баркан позвонил в «скорую», а медики вызвали полицию, потому что, когда они приехали, Карпенштерн был уже мертв. Внешне все выглядело, как сильнейший сердечный приступ, и вроде бы не должно было возникнуть проблем — ведь американец был уже не молод, под семьдесят. Но медики решили перестраховаться, а мне показалось странным, что Баркан вызвал «скорую» только тогда, когда дядя уже потерял сознание. Почему не сразу? Ответ показался мне неудовлетворительным. «Я, — сказал Баркан, — подумал, что дядя придуривается». Можешь себе представить? — Ну… — протянула Наташа. — Я ведь не знаю, какие между ними были отношения. — Замечательные, — хмыкнул Беркович. — По завещанию Карпенштерна все получит племянник. Завещание не новое, составлено три года назад. Кстати, дядя с племянником виделись не часто. Может, если бы они постоянно жили вместе, то антиквар иначе распорядился бы своими деньгами — говорят, характер у Баркана не сахар. Короче говоря, эти два фактора — завещание и странное высказывание племянника — заставили меня отправить тело на растерзание нашему другу Рону. — И что? — нетерпеливо спросила Наташа. — На самом деле племянник стукнул дядю, и тот со страху отдал концы? — Нет, конечно. Карпенштерн умер от отравления сильнейшим синтетическим ядом. Действует быстро и создает впечатление, будто жертва умирает от сердечной недостаточности. — Ничего себе! — воскликнула Наташа. — Яд обнаружили? — В общем, да, — вздохнул Беркович. — Но не там, где я предполагал. Я-то был уверен, что Баркан отравил дядю, чтобы побыстрее вступить в права наследования. А то ведь еще через пару дней Карпенштерн уехал бы в Америку, старик он здоровый, мог протянуть еще лет десять, а то и больше. Вот племянник и поторопил события. В общем, все выглядело настолько очевидно, что я сморозил глупость. Беркович замолчал, глядя, как высоко в небе сшиблись в странной драке две вороньи стаи. — Ну, и что дальше? — нетерпеливо спросила Наташа. — Где ты нашел яд? — Не торопись, — сказал Беркович. — В квартире Баркана яда не оказалось. Сам он все отрицал и продолжал твердить, что вызвал бы «скорую» раньше, но ему показалось, что дядя шутил. Хороши шутки! Между тем, Рон занялся выяснением того, как яд попал в организм жертвы. Видишь ли, отрава была не в желудке, а в крови, значит, попала в организм не с пищей. — А как же иначе? — не поняла Наташа. — Скорее всего, в результате инъекции, — объяснил Беркович. — Вот Рон и искал след от укола. Кстати, шприц в квартире Баркана мы обнаружили, он лежал в упаковке и был, судя по всему, недавно стерилизован. Я и решил, что Баркан вымыл шприц, а яд выбросил, пока добиралась «скорая». Допрашивал я Баркана весь вчерашний день, тот все твердил одно и то же… — А что он сказал по поводу шприца? — Да он сам диабетик, делает себе инъекции инсулина — не каждый день, обычно он обходится таблетками, но время от времени уровень сахара поднимается слишком высоко, вот и приходится колоть… И это так, Рон подтвердил. Самое странное — Рон не обнаружил на теле Карпенштерна никаких следов инъекции. — А как ты себе это вообще представлял? — удивилась Наташа. — Племянник подходит к дяде со шприцем в руке и говорит: «Ну-ка, подними рукав, я тебе вкачу порцию»? — Не так, конечно… В общем, версия провалилась. Следа от укола Рон не обнаружил, присутствие шприца в квартире Баркана объяснилось… Утром сегодня судья не продлил срок предварительного заключения, и Баркан вышел на свободу. Я-то все еще считал, что он убийца, думал, что он со мной и разговаривать не пожелает, а он знаешь что сделал? — Что? — Пришел ко мне в кабинет и заявил: «Мне все равно, что вы обо мне думаете. Я хочу найти, кто убил дядю. Давайте думать вместе». — Ты считаешь, что он был неискренен? — Сегодня утром я уже не считал ничего. Но в разговоре с бывшим подозреваемым выяснилась любопытная деталь. Позавчера, когда произошла эта трагедия, Карпенштерн, как обычно, отправился с утра по антикварным магазинам, вернулся в шесть вечера и принялся рассказывать племяннику, какой замечательный шкаф он обнаружил. Баркан слушал вполуха, ему это было не интересно. А потом, сидя в камере, он стал размышлять и сопоставлять факты и пришел к выводу, что убить Карпенштерна мог лишь кто-нибудь из антикваров, кого дядя посещал в тот день. Если, конечно, отбросить версию о том, что Карпенштерн случайно укололся отравленной иголкой. — Укололся? Ты же сам сказал, что следов укола не нашли! — Ну, не укололся, так поцарапался. Царапин на руках Карпенштерна оказалось довольно много — в том числе и свежих. Рон мне об этом сразу сказал, но я не обратил внимания — мне нужен был след от инъекции, а его не было. — Ты обычно бываешь более внимателен, — упрекнула мужа Наташа. — Ну ты совсем как Хутиэли! — вспыхнул Беркович. — Тот тоже меня за это ругал. Но хотел бы я посмотреть, как бы вы… Впрочем, неважно. Конечно, жаль, что я сразу не обратил внимание… — Ты хочешь сказать, что на самом деле Карпенштерна поцарапали? — Да, так и было. Две царапины на правой ладони, через них-то и попал в кровь яд. — На ладони? — удивилась Наташа. — Если бы на шее или спине… Как можно поцарапать человеку ладонь, чтобы он не заметил этого? — Трудно, — согласился Беркович. — Даже практически невозможно. — Но тогда… — Видишь ли, Баркан оказался умным человеком, — задумчиво сказал Беркович. — Мы с ним долго разговаривали, и хотя я все еще относился к нему с предубеждением, но аргументы принимал к сведению. Мы думали над тем, как можно незаметно поцарапать человеку ладонь отравленной иголкой или ножом… По идее, жертва должна была сама взять этот предмет в руки — иначе не получалось. И тогда Баркан вдруг воскликнул: «Антиквары! Дядя весь день ходил по магазинам и смотрел это старье! Может, там он и взял в руки отравленную иглу?» — Идея показалась мне здравой, хотя относительно иглы я сильно сомневался, — продолжал Беркович. — С чего бы Карпенштерну брать в руки иглу или нож? Антикварная игла? Чушь. Нож — куда ни шло, но ведь Карпенштерн собирал предметы мебели, а старинным оружием вовсе не интересовался. Как бы то ни было, я отправился по антикварным магазинам, а Баркан следовал за мной, как привязанный, и надоедал советами. Я уж подумал, не делает ли он это нарочно, чтобы сбить меня со следа… Мы достаточно просто проследили путь Карпенштерна от магазина к магазину — его везде запомнили, это действительно была незаурядная личность. Ничего подозрительного не нашли — никаких игл или ножей Карпенштерн в руки не брал. — А если бы брал, так бы тебе об этом и сказали! — воскликнула Наташа. — Разве убийца признается в том, что… — Нет, конечно, да мы и не спрашивали прямо, — усмехнулся Беркович. — Как бы то ни было, мы выяснили, что последним, кого посетил в тот день Карпенштерн, был коллекционер антикварной мебели Иосиф Лихтман. Он человек больной, из дома не выходит, передвигается, в основном, в инвалидном кресле. А дома у него уникальные предметы старины — шкафы, буфеты, в общем, дрова, если честно. И Карпенштерн отправился к этому Лихтману. Ну, и мы тоже посетили с Барканом старого коллекционера. Он действительно сидит к коляске, дома с ним жена и сын, оба находились в комнате, когда явился Карпенштерн, и оба утверждают, что Лихтман даже руки гостю не подал, а уж поцарапать его чем бы то ни было не имел ни малейшей возможности. Так что мы с Барканом зря потеряли время, и так бы и отправились восвояси, если бы не… Беркович наклонился и взял из коляски Арика, который уже минут десять нетерпеливо кричал, привлекая внимание родителей. — Дай-ка бутылочку, — сказал Беркович Наташе, — парень пить хочет. — Ты закончишь рассказывать? — нетерпеливо сказала Наташа, передавая мужу бутылку с соской. — Что значит «если бы не…»? — Мы уже собирались откланяться, — продолжил Беркович, — как мне пришло в голову… Понимаешь, там в комнате стоят три старинных шкафа — жуткие, по-моему, гробы. И мне показалось… «Скажите, — спросил я жену антиквара, — гость смотрел мебель?» «Конечно, — ответила она, — он для того и приходил». «Открывал дверцы?» «Да». «Этим ключом?» В двери шкафа торчал большой ключ, и я потянулся к нему рукой, но заметил, как напрягся сидевший в коляске Лихтман. Он явно был чем-то очень обеспокоен. «Вы не будете возражать, — сказал я, — если я возьму эти ключи на экспертизу?» Ты знаешь, антиквар лишился дара речи. — Не понимаю, — нахмурилась Наташа. — Ключ? — Именно! Я все-таки забрал все ключи от шкафов, и на одном из них Рон обнаружил слабые следы того самого яда. Лихтман, конечно, постарался все стереть, но у ключа сложная форма, и кое-что осталось. Для анализа достаточно. — Не понимаю, — повторила Наташа. — Все оказалось очень просто, — улыбнулся Беркович. — Всегда все бывает просто, когда понимаешь что к чему. Лихтман давно имел зуб на Карпенштерна — во-первых, конкурент, хоть и заокеанский, а во-вторых, была одна давняя история, и Лихтман затаил злобу. Он в первые же дни узнал от знакомых, что его враг приехал в Израиль. Страсть у них к антикварной мебели была общей, и Лихтман был уверен в том, что Карпенштерн в конце концов придет и к нему, чтобы посмотреть и, возможно, что-то купить. Надеялся, что враг его не узнает — столько лет прошло! Яд для него достал сын — он уже признался. Правда, по его словам, он понятия не имел, что отец собирался отравить человека. Когда никого в комнате не было, Лихтман лично смазал один из ключей ядом — там острые бороздки, и практически каждый, кто не знаком с этим типом ключей, непременно царапает себе ладонь, когда берет ключ в руку. То же произошло и с Карпенштерном. Конечно, на царапину тот не обратил внимания, осмотрел мебель, ушел, ничего не подозревая, а час спустя его не стало. — Господи, какой ужас… — пробормотала Наташа. — Старый человек… И что теперь с ним будет? Ты его арестовал? — Пока Лихтман под домашним арестом, обвинение я предъявлю завтра, — сказал Беркович.