— Теперь я всегда буду осматривать ключи, прежде чем брать в руки, — заявила Наташа. — Надеюсь, — осведомился Беркович, — ты не думаешь, что я собираюсь тебя отравить? — Ты — нет, — сказала Наташа, — а вот твои клиенты… Прямые улики — Боря, — сказала Наташа, — если ты не хочешь гулять с Ариком, так и скажи, я пойду сама. У тебя неприятности на работе? — Неприятности? — пробормотал Беркович, уже час сидевший перед телевизором и не обращавший внимания ни на жену, ни на сына. — Можно это и так назвать… — Мы с Ариком прогуляемся, — решила Наташа, — а когда вернемся, ты все мне расскажешь. Беркович не ответил и переключил канал — ему надоело смотреть крутой американский триллер, в котором все было ясно с первых же кадров. «Господи, — подумал он, — в деле Шустера все тоже было ясно с первой же минуты, когда соседи позвонили в полицию и сказали, что слышали выстрел»… Сначала по вызову выехала оперативная бригада сержанта Теплицкого. Дверь в квартиру Шустера была не заперта, полицейские постучали, а потом вошли и обнаружили хозяина лежащим посреди салона. Под головой успела натечь небольшая лужица крови. Пистолет системы «беретта» лежал в ладони убитого, а на виске была видна огнестрельная рана со следами пороховой гари, и это указывало на то, что выстрел был произведен в упор. Может быть, с поиском преступника пришлось бы повозиться, но Теплицкому повезло — оглядев салон внимательным взглядом, он увидел на вешалке две куртки, одна из которых наверняка принадлежала хозяину. А кому принадлежала вторая? Позвали соседей — тех самых, что вызвали полицию. Это были супруги Дихтеры, знавшие много лет не только самого Эуда Шустера, но и всех его приятелей, а также бывшую жену, сбежавшую в Америку, и двух детей, уехавших за океан с матерью. Хава Дихтер уверенно заявила, что одна из курток («Вот эта, более потрепанная») действительно принадлежит Шустеру («Какой кошмар, неужели его убили?»), а вторая — одному из приятелей хозяина по имени Давид. Приятели-то они, конечно, приятели, но с некоторых пор между ними пробежала черная кошка — Дихтеры слышали из-за стены, как Эуд и Давид ссорились, причем на очень повышенных тонах, а как-то («Это было месяц назад, сержант, или чуть раньше») гость кричал, что убьет Эуда, если тот… А вот что именно «если», ни Хава, ни ее муж Арон толком не расслышали. По горячим следам сержант Теплицкий отправился домой к Давиду, фамилия которого была Ройзман. Полицейским удивительно повезло — случается же такое: в кармане куртки оказалась повестка из армии, вызов на резервистские сборы, и там была указана не только фамилия, но и адрес, и номер удостоверения личности. Давид Ройзман был дома — принимал душ. Он долго не открывал, а когда предстал перед Теплицким с полотенцем, намотанным на бедра, то даже не сделал вид, что удивлен. Пока задержанного везли в управление, Беркович успел вызвать из базы данных сведения о Ройзмане, давно состоявшем в полиции на учете, поскольку уже имел две судимости. Однажды он получил год тюрьмы за грабеж, а во второй раз суд ограничился условным осуждением. И что интересно — у Ройзмана действительно были основания не любить Шустера. Оказывается, оба проходили по одному делу, оба получили по два года условно просто потому, что все улики против них оказались косвенными. И хотя судьи были убеждены, что старушку с улицы Розовски ограбили именно Шустер с Ройзманом, доказать это не удалось. Старушку грабители не тронули, разве только попугали немного, а вот деньги и ценности из квартиры исчезли. Немалые деньги, кстати, и немалые ценности: на четверть миллиона шекелей, богатая оказалась стурашка. Грабителей, которые были в масках, она не опознала, даже одежду не смогла припомнить, такой у бедняжки оказался шок. До той истории Ройзман и Шустер были друзьями — не разлей вода. А после суда отношения испортились, об этом и соседи рассказывали. Похоже — во всяком случае, Беркович, подумав, пришел к такому заключению, — что Шустер не поделился с Ройзманом награбленным. Что он наговорил приятелю, было пока неизвестно, но Ройзман остался, видимо, убежден, что Шустер его «накалывает», а такое, естественно, не прощается. Вот Ройзман и убил бывшего приятеля и подельника. Но убийцей он никогда не был — грабил, да, мог ударить, но, согласно всем имевшимся сведениям, склонности к «мокрухе» не имел. Но, тем не менее, Шустера убил — и чем больше Беркович общался с задержанным, тем яснее ему это становилось. Мотив был налицо — бесспорный мотив. На «беретте», кроме пальцевых отпечатков убитого, оказались и следы Ройзмана, причем лежали они поверх следов Шустера. И еще куртка Ройзмана на вешалке — наверняка он ее забыл на месте преступления, все-таки на убийство пошел впервые, а может, и готов к нему не был, вот и впал в душевное расстройство, проще говоря — так перепугался содеянного, что бежал из квартиры, себя не помня. Судя по всему, дело обстояло следующим образом. Ройзман явился к Шустеру, чтобы в очередной раз потребовать невыплаченную долю. Хозяин в очередной раз заявил, что денег у него нет. Гость вышел из себя и начал угрожать. Возможно, дошло до драки, и Шустер вытащил свой пистолет, который лежал у него в тумбочке под телевизором. Дальше понятно — Ройзману удалось перехватить руку Шустера, вывернуть ее, и в этот момент грянул выстрел. Разумеется, произошедшее можно было квалифицировать, как убийство в порядке необходимой самообороны, но проблема заключалась в том, что на всех допросах Ройзман утверждал одно и то же: Шустера не убивал, драки между ними не было, куртку свою забыл на вешалке, это правда, но забыл вовсе не в день убийства, а предыдущим вечером, когда действительно приходил ругаться и пару раз съездил хозяину по морде, а потом ушел в гневе, оставив куртку. На другой день пришел за ней, дверь оказалась не запертой, вошел и обнаружил Шустера мертвым посреди салона. И удрал, конечно: издалека уже была слышна полицейская сирена. А пальцевые следы на пистолете? Об этом Ройзман вообще не помнил. Стресс. Шок. «Что хотите делайте, инспектор, но не убивал я этого подонка!» — Ну так что у тебя за проблемы? — спросила мужа Наташа, вернувшись с прогулки и уложив сына спать; Арик похныкал, но соска его быстро успокоила. — Понимаешь, — протянул Беркович, выключив телевизор, — по всем признакам выходит, что некто Ройзман убил некоего Шустера. Все улики против него, причем улики неоспоримые. Он мог бы облегчить свою участь, честно рассказав, как было дело — а было это, похоже, убийство в порядке самообороны. Но Ройзман утверждает, что не убивал. И ведь он не дурак — знает, что если суд ему не поверит (а суд ему наверняка не поверит), то влепит по полной программе. Не понимаю я этого человека! — А ты всех преступников понимаешь? — спросила Наташа. — Человек не всегда поступает логично. — Ты говоришь, как женщина, — покачал головой Беркович. — Женщины действительно часто поступают вопреки логике и стоят на своем даже если улики абсолютно однозначны. Мужчинам-преступникам это не свойственно. Обычно, ознакомившись с системой доказательств и поняв, что против фактов не пойдешь, мужчины поступают так, как подсказывает логика. — А этот, как его… — Ройзман. — Да. Он все-таки не сознается, хотя понимает, чем ему это грозит? — Вот именно. — А если он говорит правду и действительно не убивал этого, как его… — Шустера? Так я же тебе рассказал, как было дело. Выстрел слышали соседи, на пистолете следы, куртка на вешалке, мотив… — Да-да, — нетерпеливо сказала Наташа. — Но если все так очевидно, а Ройзман упирается, то, может, он все-таки говорит правду, а у тебя что-то не ладно с уликами? Как ты сам говоришь — он ведь не женщина, чтобы действовать против логики… — Ты думаешь? — задумчиво сказал Беркович. — Нет, глупости. Если убил не Ройзман, то должен быть другой преступник. Невидимка? Других следов на пистолете нет, ни у кого, кроме Ройзмана, мотива для убийства не было, куртка его, а не чья-то. И он ведь подтверждает, что был в квартире Шустера — только нашел его якобы уже убитым. — Может, он прав? — Полиция приехала через семь минут после вызова. Соседи позвонили сразу после выстрела. И утверждают, что слышали, как хлопнула дверь в квартиру Шустера. Хлопнула один раз. Нет, Наташа, не могло там быть второго убийцы! Ни по времени не могло, ни по логике. — А если Ройзман все-таки не убивал? — упрямо сказала Наташа. — Если не убивал Ройзман, и не было еще одного убийцы, — медленно произнес Беркович, — то остается единственная версия: Шустер убил себя сам. А это вообще чепуха. Следы Ройзмана на пистолете. Его куртка. Мотив… — Ты пошел по третьему кругу, — заметила Наташа. — Когда мысли начинают кружиться, лучше всего — забыть об этом деле на время. Пойдем спать. Утром будешь думать. — Тебе бы в полиции психологом работать, — вздохнул Беркович, но последовал совету жены, поскольку ничего иного, собственно, и не оставалось. Утром он провел еще один допрос Ройзмана, не принесший никаких новых результатов. Хотя… Отвечая на очередной вопрос, Ройзман упомянул, что в последнее время Шустер был какой-то взвинченный. Ну и что? Отправив задержанного в камеру, Беркович позвонил Дихтерам, соседям убитого. Трубку подняла Хава, и инспектор спросил: — Не скажете ли, в последние дни Шустер вел себя, как обычно? — Нет, — подумав, ответила женщина. — Он был какой-то… взвинченный что-ли… На вопросы отвечал невпопад… Я его прежде таким не видела. — Он ничего вам не говорил о причине своего поведения? — Нет, конечно, не настолько уж мы дружили. Следующий звонок Беркович сделал своему другу, эксперту Хану. — Рон, — сказал Беркович, — я, конечно, читал отчет о вскрытии тела Шустера. Причина смерти очевидна. Но вообще-то он был здоровым человеком? — Конечно, — с недоумением в голосе отозвался Хан. — То есть, я не обнаружил никаких патологий внутренних органов. Сердце в порядке, печень тоже, легкие… — А других анализов не делали? На СПИД, например? Или биопсию? — С чего вдруг? — удивился эксперт. — Спасибо, Рон, я тебе еще позвоню, — сказал Беркович и положил трубку. В поликлинику больничной кассы, членом которой был Шустер, инспектор отправился после обеда. Семейный врач Офер Харази только что закончил прием больных. Он внимательно выслушал Берковича и сказал: — М-м… Я знаю, конечно, что Шустера убили. Но то, о чем вы говорите… Мне и в голову не пришло связать эти два обстоятельства, а то я бы сам вам позвонил, инспектор. — Какие обстоятельства? — насторожился Беркович. — За неделю до того, как его убили, Шустер получил результаты анализа… Нет, СПИДа у него не было, но острый лейкоз — несомненно. Очень быстротечная болезнь. Пара месяцев — и нет человека. Перед смертью — страшные мучения. — Я могу получить выписку? — спросил инспектор. — Конечно, — кивнул врач, — если принесете соответствующее требование… — Я отпустил Ройзмана, — сообщил Беркович Наташе за ужином. — Он действительно не убивал. — Я же говорила! Значит, был еще один человек? — Нет, Наташа. Шустер покончил с собой. Неделей раньше он узнал, что у него лейкоз. Болезнь не лечится. И он решил не ждать, когда начнутся мучения. А Ройзман действительно пришел за плащом буквально через минуту после того, как Шустер выстрелил в себя. Увидел тело, запаниковал, попытался вытащить пистолет из руки Шустера… Потом понял, что лучше быть от всего этого подальше, и сбежал. Вот и все. — Бедняга, — сочувственно сказала Наташа, и Беркович не понял, кого из двоих — Шустера или Ройзмана — она имела в виду. — Кстати, — сказал Беркович, — знаешь, какими были первые слова Ройзмана, когда я сообщил ему о том, что Шустер покончил с собой? Он сказал: «Черт, теперь эти деньги окончательно плакали». Все-таки некоторые сначала думают о деньгах, а уж потом — о смерти… Смертельный коктейль