— Боря, — осуждающе сказала Наташа. — Неужели ты думаешь, что Аркадий такой дурак? Конечно, первое, что он сделал — съездил в каждый из этих городов. Чем, по-твоему, он занимался, когда был в России? Он же все, что здесь зарабатывал, спускал там! Можешь себе представить, что переживает Фира… — Так, — отмел Беркович мысли о Фире, — значит, города отпадают. Кто такие Ирочка и Елена Лейбовна? — Ирина Давидовна — мать Аркадия и, естественно, дочь его деда. А Елена Лейбовна — жена деда, бабушка Аркадия, она умерла относительно молодой. — Понятно, — протянул Беркович. — Их уже не спросишь… Нет, не понимаю. Извини, Наташа, этот ребус не для моих мозгов. — А я-то думала, — протянула Наташа со значением и, подняв с пола грязную курточку Арика, вышла в кухню. Беркович вздохнул и еще раз посмотрел на лист бумаги. Для чего дед-конспиратор написал этот список из шести городов? Первая мысль, естественно, — один из городов тот, что нужен. Но Аркадий эту идею проверил. Собственно, если подумать, ясно, что и проверять не стоило. Нужно быть полным идиотом, чтобы так примитивно зашифровать искомое название. А тут еще Ирочка с Леночкой — они-то при чем? Может, Ирочка должна была сказать Елене Лейбовне правильное название? Когда дед написал записку? Если тогда же, когда спрятал монеты — то есть в сороковых годах, — то Ирочка была еще ребенком, неужели дед доверил ей такую тайну? Нет, нужно придумать что-то другое. Молотов… Ясно, что это тоже город, как Свердловск. Свердловск переименовали в Екатеринбург, каким он был при царе. А Молотов… Наверняка переименовали и Молотов, причем давно, Беркович уже и не знал такого названия. Вставать с дивана не хотелось, но инспектор сделал над собой усилие и подошел к книжным полкам. «Атлас мира» — последнее издание, там Молотова наверняка нет. Где же его найти?… Беркович снял с полки Энциклопедический словарь и принялся листать страницы. Молотов… Ага. Партийный деятель, это мы знаем… Вот! «Именем М. был назван в 1940 г. гор. Пермь, в 1957 г. возвращено прежнее название». Пермь, значит. Ну и что нам это дает? Беркович захлопнул энциклопедию и несколько минут сидел, тупо глядя на лист бумаги. Идей не было. Мыслей тоже. «Мне это надо? — спросил он себя и честно ответил: — Нет. Что я буду делать с царскими монетами, даже если Аркадий возьмет меня в долю? Впрочем, если золото хорошей пробы… Несколько тысяч шекелей не помешали бы. Или несколько десятков тысяч? А кстати, где эта Пермь вообще находится? То ли на Урале, то ли в Сибири… Новосибирск знаю, Свердловск, Архангельск тоже могу на карте показать. А Пермь…» Беркович потянулся за «Атласом мира», раскрыл его на развороте «Россия» и принялся водить пальцем по линиям рек. Пермь оказалась недалеко от Свердловска — во всяком случае, на такой мелкомасштабной карте. А где остальные города? Беркович нашел их довольно быстро и неожиданно ощутил слабый укол в сердце. Что-то ему показалось… Мысль ускользнула, и Беркович с досадой хлопнул ладонью по странице. Впрочем, что тут могло показаться? Он еще раз поискал глазами города, перечисленные в записке. Два действительно в Сибири, три на Урале, один — в Европейской части России. Беркович взял со стола оставленный Ариком фломастер и пометил города жирными красными точками. Если ехать от одного города к другому… Может, искомый пункт находится по дороге? По железной дороге — вряд ли дед в конце сороковых летал между этими городами на самолетах. Может, он как-то назвал своей дочери название станции или полустанка, а она… Почему эта нелепая идея возвращается опять и опять? Ирочка и Елена Леонидовна. Рано говорить… Что говорить, черт побери? Почему эта фраза оказалась рядом со списком городов? Прямой связи здесь наверняка нет и быть не может. Предложение об Ирочке и Елене Леонидовне, возможно, имеет некий служебный смысл… Какой? Взгляд возвращался к началу строки, перемещался к концу, и Беркович неожиданно понял, что видит еще одно слово. Слово, которого не было. Галлюцинация? Чушь… Но он действительно только что прочитал слово, которое видно только если… Ну конечно! Беркович подчеркнул фломастером первые буквы слов и произнес вслух: «Ригел». Ригел? Бессмыслица. Нет такого слова — ригел. На иврите есть «регель» — нога. А по-русски… Погоди-ка… Регель… Ригель… Беркович был, мягко говоря, не большим знатоком астрономии, но знал, тем не менее, что какая-то звезда на небе действительно называется Ригель. Ну и что? Даже если это так, какое отношение имеет звезда Ригель к ящичку с… Стоп, — сказал себе Беркович и принялся листать энциклопедию в поисках статьи «Звездное небо». Несколько минут спустя он с удовлетворением рассматривал картинку, а потом, вооружившись циркулем и линейкой, долго вымерял взаимные углы и расстояния. Прошло полчаса, прежде чем Беркович удовлетворенно вздохнул и записал на отдельном листке название города. — Наташа! — позвал он и, когда жена выглянула из кухни, сказал: — Передай Фире, что бывшую улицу Литвинова нужно искать в Рязани. — Где? — удивилась Наташа. — Почему в Рязани? О Рязани в записке вообще ни слова… — Видишь ли, — улыбнулся Беркович, — Антон Маркович был разносторонне образованным человеком. Астрономию уважал… Понимаешь, Наташа, если посмотреть на карту, то города, помеченные в записке, расположением очень похожи на созвездие Ориона. Но… без одной звезды. А если прочитать первые буквы слов в предложении «Рано Ирочке говорить Елене Леонидовне», получится… — Ригел! — воскликнула Наташа. — Почему «ригел»? — Ригель — звезда в Орионе, — пояснил Беркович. — То место в созвездии, где она находится, соответствует на карте расположению города, который имел в виду дед Аркадия. Поняла? — Ну-ну… — пробормотала Наташа. — Ты хочешь сказать, что высчитал… — А что тут считать? — махнул рукой Беркович. — Рязань это. Вот циркуль, вот линейка, можешь проверить. — Рязань, — сказала Наташа. — Ты уверен? — Вот когда твой Аркадий найдет на бывшей улице Литвинова клад царских монет, я буду уверен на все сто. А пока… Ну, процентов девяносто могу дать. Достаточно? — Боря! — воскликнула Наташа. — Ты самый умный! И побежала звонить Фире. Беркович поставил книги на место и повалился на диван. Томик Акунина так и лежал на полу. Беркович поднял его, раскрыл и прочитал: «Фандорин удовлетворенно улыбнулся и вышел из комнаты». «Интересно, — подумал Беркович, — мог ли Фандорин отличить Орион от Большой Медведицы?» Он сильно в этом сомневался. Орудие убийства Когда приехала полиция, Арон Мечник был еще жив, но потерял столько крови, что умер на руках сержанта Оханы, не приходя в сознание. Кровью был пропитан замечательный персидский ковер, на котором лежал Мечник, и почему-то именно это второстепенное, по сути, обстоятельство вызвало у Оханы приступ неудержимой ненависти к убийце. У сержанта даже голова закружилась, и он прислонился к холодной поверхности большого аквариума, стоявшего на красивом деревянном столике, наверняка антикварном, красного дерева, с перламутровыми нашлепками. В этой квартире все было красиво и, как сказал бы инспектор Беркович, «шикарно до безобразия». Собственно, он так и сказал, когда приехал на место преступления, всем видом демострируя свое недовольство. Ну почему Мечника нужно было убивать именно сейчас, когда показывали баскетбольный матч между тель-авивским «Маккаби» и знаменитым российским ЦСКА? Инспектор не досмотрел игру и был зол на весь мир, в том числе на жертву убийства, потому что Мечник даже не включил телевизор, когда показывали такой важный для престижа Израиля матч! Правда, телевизор мог выключить убийца после того, как перерезал своей жертве горло острым стилетом. Порез оказался глубоким и длинным — уха до уха, и смерть от потери крови наступила быстро, максимум минут за двадцать. — Значит, — сказал инспектор Амнону Киршенбауму, сидевшему на кончике огромного кожаного кресла (тоже шикарного до безобразия), — значит, вы пришли буквально через две-три минуты после того, как убили вашего дядю. И никого не видели, когда входили в дом? Молодой человек лет двадцати пяти, племянник покойного, упорно смотрел в пол и на вопрос инспектора лишь пожал плечами. Говорить он не мог, слова застревали у него в горле. Он и дежурному ничего толком не объяснил, когда час назад позвонил в полицию и пролепетал срывавшимся голосом, что, мол, дядя, и что, мол, кровь, и приезжайте быстрее, и еще какие-то бессвязные слова. Дежурному пришлось самому определять номер телефона, с которого поступил звонок, по номеру — адрес, и потому патрульная машина прибыла минуты на три позднее, чем могла бы, если бы Амнон выражался чуть более понятно. Сорокасемилетний Арон Мечник, владелец завода металлоконструкций, жил бобылем в новом (разумеется, шикарном до безобразия) двенадцатиэтажном доме в Рамат-Авиве. Открыть дверь подъезда и войти в холл мог только человек, знавший код. Выйти мог, конечно, кто угодно, но проблема заключалась в том, что никто из квартиры Мечника не выходил. Еще до приезда инспектора это выяснил сержант Охана и доложил, как только Беркович вошел в квартиру. — У лифта сосед с пятого этажа починял велосипед — сын у него катался… В общем, неважно. Факт, что сосед там торчал больше часа и утверждает, что, кроме племянника к Мечнику никто не входил. И не уходил. Квартира убитого была на первом этаже, и человек, чинивший у лифта велосипед, мог видеть каждого, входившего к Мечнику. — Значит, вы никого не видели? — повторил инспектор свой вопрос, пытаясь поймать бегающий взгляд Киршенбаума. Тот облизал пересохшие губы, всхлипнул и пробормотал: — Никого… Там Арик велосипед чинил, у него спросите. — Ага, — с удовлетворением констатировал Беркович. — Значит, одного человека в подъезде вы все-таки видели! — Вы думаете, он… — племянник не мог произнести этого ужасного слова, он старательно не смотрел в сторону, где на пропитанном кровью ковре лежало тело его дяди. — Вы думаете, это Арик… — Нет, — отрезал Беркович. — Я думаю, это вы. — Я? — с недоумением сказал Киршенбаум, приложив обе ладони к груди. — Что я? — Убили дядю, — пожал плечами инспектор. — Согласитесь, других подозреваемых просто не существует. Вы прошли в квартиру мимо господина Мозеса и его семилетнего сына. Открыли дверь своим ключом? — А? — до Киршенбаума пока не дошло, что полицейский инспектор обвинил его в убийстве. Похоже, молодой человек находился в собственном пространстве-времени, куда выпал, увидев истекавшего кровью дядю. Он с трудом понимал прямо обращенные и четко сформулированные вопросы, а всего остального не понимал вообще — единственным его желанием было так устроиться в кресле, чтобы даже краем глаза не видеть лежавшее на ковре тело. — Может, хотите продолжить разговор в другой комнате? — осведомился инспектор. — Да! — племянник вскочил на ноги. — Пожалуйста! В другой! Да… В комнату, служившую Мечнику кабинетом, Амнона пришлось вести под руку — его шатало, и не будь рядом инспектора, молодой человек непременно наткнулся бы на стену. — Сюда, — сказал Беркович и втолкнул Киршенбаума в шикарный до безобразия кабинет, где на столе стоял компьютер, а на полках — изумительные образцы керамики, подобранные, по мнению инспектора, без малейших признаков вкуса, но зато дорогих настолько, что, продав это барахло, можно было купить шикарную до безобразия машину марки «хонда». Кресло в кабинете было точной копией того, что стояло в салоне, и Беркович опустил в него Киршенбаума, будто мешок с костями. Инспектору даже показалось, что кости стукнулись друг о друга. — Возьмите себя в руки, — сказал Беркович. — Вы должны понимать, что подозревать в убийстве больше некого. Вы понимаете это? — Я? — тупо повторил Амнон. — Я вошел и увидел… И сразу позвонил… — Да-да, — нетерпеливо сказал инспектор, — вы действительно позвонили в полицию буквально через несколько минут после того, как вашего дядю полоснули ножом по горлу. Амнона передернуло. Ну зачем, зачем этот полицейский говорит также ужасные слова? Неужели специально, чтобы сделать ему плохо? Чтобы он опять испытал этот ужас? — Придя, вы открыли дверь своим ключом… Кстати, почему вы не позвонили, дядя бы вам открыл? — Я… Ну… Я всегда открывал своим… Всегда… И раньше… И сегодня… — Понятно, — кивнул Беркович. — Значит, смотрите. Вы вошли в квартиру, и больше отсюда никто не выходил. Сосед утверждает, что не прошло и минуты, как он услышал ваш крик. — Ну… Я вошел и увидел… Закричал. Наверно. — Похоже, что так, — согласился инспектор. — И позвонил в полицию. — Похоже, что так, — повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба — и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, — говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.