– Позвонил сержант Горелик, кстати, он искал вас… – Подождет… Вот что, Борис, вид у тебя неважный, отправляйся домой, попробуй отоспаться. Если понадобишься, я тебя вызову. – А вы? – Не хочешь ли ты сказать, что я плохо выгляжу? – Вы выглядите замечательно, но… – Ну так что мне тогда делать дома? Внуков нянчить? Отправляйся. Считай, что это приказ. – Слушаюсь! – бодро сказал Беркович и покинул кабинет, предвкушая несколько часов беспробудного сна. Он сел за руль, включил двигатель, кондиционер заработал, и доменная печь, в которую превратилась машина всего за полчаса, стала понемногу охлаждаться. Беркович медленно выехал со стоянки, свернул вправо и увидев, что кто-то машет ему рукой, притормозил у тротуара. Человек, открывший дверцу машины, показался сержанту знакомым. Если бы не жара, Беркович узнал бы его сразу – это был хозяин фалафельной, расположенной напротив Управления, здесь сержант довольно часто покупал что-нибудь перекусить или холодную «колу». – Простите, – сказал фалафельщик, – моя машина в ремонте… Если вы едете в сторону севера… – Садитесь, – предложил Беркович. – Это ведь ваша фалафельная вон там, напротив? – Да, вы меня знаете? Ваше лицо мне тоже знакомо. Впрочем, у меня все полицейские покупают. Мое имя Юваль Шумейкер. Беркович вывел наконец машину в левый ряд и прибавил скорость. Вести разговоры ему не хотелось, но молчать было неудобно, и он сказал: – Хорошо идет торговля? Не жалуетесь? Вопрос уже предполагал, каким будет ответ, и Шумейкеру оставалось только кивнуть головой: – А чего жаловаться? Место хорошее. Рядом Моше материей торгует, пусть он жалуется. Тряпки можно купить, а можно не покупать. А фалафель едят всегда… Простите, сержант, вы не очень торопитесь? Беркович пожал плечами. – Здесь, за светофором направо, живет приятель, я хотел забрать у него кое-что… Он у меня одолжил ящик с инструментами неделю назад… Это на две секунды, вас не затруднит? – Да о чем разговор? – великодушно согласился Беркович и за светофором притормозил. Здесь начинался район коттеджей, дома были отделены от дороги невысокими заборами и небольшими садами. Впрочем, сады – слишком громкое название для пяти-шести фруктовых деревьев, стоявших перед каждым домиком. – Я мигом, – сказал Шумейкер и выскочил в жару. Одним прыжком он пересек тротуар, помчался по дорожке к дому, взбежал на несколько ступенек и постучал в дверь. Что-то в движениях Шумейкера показалось Берковичу странным, но он не стал вдумываться – сегодня странным казалось все на свете, даже единственное белое облако, неподвижно висевшее в вышине и похожее на ковер-самолет старика Хоттабыча. Беркович лениво следил взглядом за Шумейкером, который продолжал колотить в дверь, хотя ясно было уже, что хозяина нет дома. Наконец это понял и фалафельщик, повернулся и направился было назад, но неожиданно издал вопль, который Беркович услышал даже за закрытыми дверьми машины, и показал рукой куда-то влево, где лежало что-то, невидимое за деревьями. Поняв, что происходит что-то необычное, Беркович вышел из машины, получил немедленно тепловой удар, покрылся потом, но все же быстрым шагом подошел к продолжавшему кричать Шумейкеру. Между деревьями лежал ничком мужчина лет сорока в шортах и майке. На мужчине лежала металлическая стремянка – ясно было, что лестница упала, придавив человека. Беркович одним прыжком пересек открытое пространство и опустился на колени перед трупом. То, что человек умер несколько часов назад, сомнений не вызывало. Похоже было, что острый край падавшей стремянки ударил человека по затылку, пробив череп. У ног трупа валялась перевернутая банка с белой краской и выпавшая из банки кисть. Левая нога покойника почти до колена была вымазана этой краской, пролившейся, очевидно, в тот момент, когда стремянка обрушилась на землю. – Это ваш приятель? – спросил Беркович продолжавшего причитать фалафельщика. – Да, это Ханан, – с надрывом сказал тот. – Боже мой, какой кошмар! Нужно вызвать скорую помощь! Да, и полицию тоже! Ох, простите, вы же сами полиция, я совсем сошел с ума… А скорую? – Перестаньте кричать, – резко сказал Беркович, поднимаясь с колен и стараясь не коснуться вытекшей из ведра краски. – Станьте вон там, в тени, и ничего не трогайте. – Я… ничего, – пробормотал Шумейкер и вытянулся по стойке «смирно». Беркович, не чувствуя уже ни жары, ни головной боли, вернулся к машине и вызвал скорую. Потом позвонил инспектору и сообщил о происшествии. – Давно он умер? – деловито спросил Хутиэли. – Жара, трудно сказать, – пробормотал Беркович. – Но, скорее всего, часа два, не больше. – Займись пока сам, – сказал инспектор. – Я пришлю эксперта. Если понадобится помощь, сообщи. Беркович вернулся к дому, поднялся по ступенькам к входной двери. По дороге он нечаянно коснулся каменных перил и отдернул руку: перила были покрашены той самой белой краской, что вылилась из ведра. Беркович беспокойно осмотрел брюки – черт, он таки испачкался, немного, но все же… Сержант осторожно подошел к двери и начал колотить изо всех сил. Никто не отзывался – в доме было пусто, да это и раньше было ясно, ведь Шумейкер уже пробовал войти всего пять минут назад. – Идемте в машину, – предложил Беркович, – там хоть прохладно. Скорая сейчас приедет, а я пока задам пару вопросов. Сев рядом с Берковичем на переднее сиденье, Шумейкер втянул голову в плечи – он никак не мог прийти в себя и что-то все время бормотал под нос. – Как его имя? – спросил Беркович. – Ханан… Ханан Бек. Мы давно знакомы, но сейчас редко видимся… Дела все… – Когда вы видели Ханана последний раз? – Когда… Он брал у меня коробку с инструментами… Неделю назад. – У него были враги? – Враги?.. У всех есть враги, у меня тоже… При чем здесь враги? Разве на Ханана не упала эта проклятая лестница? – Может быть, – пожал плечами Беркович. – Он получил удар по затылку, это верно. Но могла ли это сделать падавшая стремянка – только эксперт может дать однозначный ответ. Прибыла скорая, а следом – полицейская машина, тихая улица наполнилась звуками сирен, и сразу же начали подходить любопытные. – Посидите минуту, – сказал Беркович, – я сейчас вернусь, мы закончим разговор, а потом я вас отвезу… Вам куда? Я вас подброшу, не беспокойтесь. – Мне-то о чем беспокоиться? – пробормотал Шумейкер. – Это бедному Ханану… Минут через десять, потеряв с потом не меньше трех килограммов веса, сержант вернулся наконец в машину и с облегчением вздохнул. Объясняя эксперту Левину ситуацию, он и сам восстановил в памяти все, что происходило несколько минут назад, а восстановив, понял наконец, что его все время мучило. – Еще вопрос, – обратился Беркович к фалафельщику. – Вы сами открываете свою лавку? – Нет, это делает Хаим, он приходит в шесть и начинает готовить… А при чем здесь? – Ни при чем, – успокоил сержант. – А вы приходите позднее? – Обычно – в восемь. – И сегодня тоже? Беркович отъехал от дома, кивнул полицейскому, перегородившему движение, и свернул на проспект. – Сегодня? – нахмурился Шумейкер. – Сегодня я немного опоздал… Жара, не хотелось вставать… Сержант, куда вы едете? Вроде не в ту сторону… – Возвращаемся в управление, – сказал Беркович. – Там вы объясните, почему убили Ханана Бека. – Я?! – завопил фалафельщик и начал рвать дверцу со своей стороны, пытаясь на полном ходу выскочить из машины. – Спокойно, – предупредил Беркович, – дверца заблокирована. Да и вообще… Упадете, расшибетесь насмерть. Лучше всю жизнь провести в тюрьме, чем на том свете… – Когда мы приехали к дому Бека, – рассказывал час спустя сержант Беркович инспектору Хутиэли, – этот Шумейкер пошел к двери, и мне сразу показалось, что в его движениях есть нечто странное. Сначала я не понял… Видите ли, он старался не касаться перил. Он знал, что они недавно покрашены. Если не знаешь точно, то ничего и не заметишь, я, например, поднялся по ступенькам несколько минут спустя и выпачкал руку… – Шумейкер пришел к приятелю примерно в половине восьмого, – продолжал Беркович. – Тот уже покрасил перила и собирался красить каменную скамью в садике. Шумейкер ударил Бека по затылку гаечным ключом, ключ, кстати, уже нашли… А потом повалил на тело стремянку. Ведро с краской опрокинулось, и Шумейкер запачкал обувь, несколько капель попало на ноги. Он вернулся домой, помылся, а потом отправился в фалафельную и стал ждать у стоянки Управления. – Зачем? – поднял брови Хутиэли. – Идея была хорошая. Он хотел взять в свидетели какого-нибудь полицейского. Вот, мол, я в присутствии полиции обнаружил труп, значит, я ни при чем. – Ему повезло, что он нарвался на тебя, – усмехнулся инспектор. – Да, – скромно потупился Беркович. – Но было еще кое-что… Он смыл с ног краску, но капля все же осталась, там, где он не мог ее видеть. Маленькая капля, но я обратил на нее внимание. Убийство в жаркий день – Жарко, – сказал сержант Беркович, войдя в кабинет. – Похоже, что скоро начнут плавиться стены зданий, и Тель-Авив потечет, как масло… – Интересная картина, – хмыкнул инспектор Хутиэли. – У тебя образное мышление, Борис. Но мышление полицейского должно быть не образным, а точным. Нарисованная тобой картина плавящегося Тель-Авива не может соответствовать фактам и потому не свидетельствует о том, что ты сегодня в хорошей форме. – О какой форме вы говорите, инспектор? – воскликнул Беркович. – Здесь, в кабинете, можно жить, но на улице – просто Хиросима после атомного взрыва! – Ерунда, – отрезал Хутиэли. – Полицейский не должен быть столь эмоциональным. Полицейский по этому поводу должен сказать: «На улице температура плюс тридцать семь градусов, рубашка прилипает к спине, пить нужно каждые пять минут, и влажность достигает восьмидесяти процентов». – Фу, – поморщился Беркович. – Все точно, как в показаниях, пригодных для использования в суде, но совершенно не интересно!