– Спасибо, – сказал Беркович и взял газету из рук мальчика. Тот пустился бежать прежде, чем сержант успел попросить его остаться. Беркович проследил взглядом: мальчишка бежал к третьему по счету коттеджу, единственному в этом ряду, где, судя по открытым окнам, жили люди. Сержанту пришло в голову, что он упустил нечто важное. Нужно было спросить мальчика… о чем? Додумать мысль Беркович не успел – послышался вой полицейской сирены, и со стороны шоссе показались сразу две машины: полиции и скорой помощи. Через минуту в салоне началась суматоха, эксперты поднялись наверх, инспектор подошел к Берковичу и спросил: – Этот Кольман… он может что-нибудь сказать? Почему Михаэли мог покончить с собой? Когда он видел приятеля последний раз? Ты спрашивал? – Думаю, – произнес Беркович, вспомнив наконец фразу, не дававшую ему покоя, – думаю, что Кольман видел Михаэли последний раз сегодня утром перед тем, как позвонил нам. А чуть раньше он повесил приятеля в ванной. – Что?! – вскочил Кольман, слышавший все, что говорил Беркович. – Вы с ума сошли? – Спокойно, – сказал сержант. – Думаю, вам лучше признаться, потому что, когда мы найдем доказательства, ваше признание уже почти ничего не будет стоить… – Какие доказательства? – бушевал Кольман, а инспектор с интересом наблюдал за этой сценой. – Одно я вам назову, – мирно произнес Беркович. – Ваши слова: «Айзик никому не сказал, где он. Никто не знал, где он находится, ни одна живая душа». – Ну! – А что же этот мальчик? Он принес газету для Айзека… В день самоубийства… Если ваш приятель хотел покончить с собой, стал бы он в такой день просить какую-то газету? – Я на вас пожалуюсь! – продолжал кипятиться Кольман, но Хутиэли уже принял решение. – Поедете с нами, – распорядился он. – Подождем доказательств. От них зависит, будете вы свидетелем по делу или подозреваемым. Выстрел в упор Рано утром Беркович проснулся от грохота и решил спросонок, что в квартире началась пальба. Он приподнялся на локте и готов был уже вскочить на ноги, но в это время за окном полыхнула молния, и Борис, успокоенный, повалился на бок. Господи, всего лишь гроза… Странная нынче стояла погода – днем парило, как в бане, а ночью с моря начинал дуть прохладный ветер и на набережной появлялись толпы тель-авивцев, желавших охладить мозги после немыслимо трудного дня. К утру ветер утихал, и город опять превращался в сауну. Может, сегодня, после грозы, все будет, наконец, иначе? Сон пропал, и Борис начал думать о том, что сегодня пойдет с Наташей в кино. Поссорились они еще на встрече Нового года, который в Израиле целомудренно именовался праздником Сильвестра. Чем католический святой Сильвестр лучше католического же Санта Клауса, Беркович понять не мог, да и не старался. Почему Наташа на него обиделась, он сейчас уже не помнил, но не разговаривали они почти четыре месяца, помирившись только перед наступлением Песаха. Сегодня Борис собирался повести Наташу смотреть «Титаника» и очень надеялся, что первый за две недели выходной пройдет без происшествий и размолвок. К вечеру около Синематеки собралась толпа израильтян, желавших поучаствовать в давней трагедии и утонуть вместе с фешенебельным лайнером. Билеты Борис купил в предпоследнем ряду, и фильм Наташа смотрела, опершись на его руку, что Берковича вполне устраивало. Его бы устроила и последующая прогулка по набережной, но ведь полного счастья на свете не существует, и кому, как не сержанту полиции, знать об этом? Сотовый телефон затренькал, когда корма «Титаника» уже скрывалась под водой. – Почему ты его не выключил? – спросила Наташа, не отрывая взгляда от экрана. – Не имею права, – вздохнул Борис, – вдруг что-то случится, инспектор с меня шкуру спустит… Звонил, естественно, Хутиэли. – Сержант, – сказал он, – если ты дома, я вышлю патрульную машину. Если нет… – Я в Синематеке, – признался Беркович, – смотрю фильм. – С Наташей? – догадался инспектор. – Сколько осталось до конца? – До конца фильма минут десять. До конца свидания, думаю… – Ничего, Наташа тебя простит. Машина будет ждать у выхода. Поедешь в Южный Тель-Авив, там один болван убил другого. – От жары, наверное, – сказал Беркович и выключил аппарат. – Опять мне придется ехать домой одной, – пробормотала Наташа. – Не нужно было мне с тобой мириться. Утонуть спокойно не дадут. – Переселяйся ко мне, – сказал Беркович, – и все проблемы решатся. – Это что, предложение? – изумилась Наташа. – Однако, время ты выбрал… Вернись к нему после того, как закончишь расследование, хорошо? Если, конечно, не забудешь. – А ты мне напомни. – Никогда! Машина действительно ждала в переулке у выхода из кинотеатра. За рулем сидел патрульный Фадида и слушал по радио марокканские мелодии. Наташа махнула Борису рукой и поспешила к автобусной остановке, а Фадида помчался по улице Карлебах, будто убитого еще можно было спасти. Дом, где произошла трагедия, был огромным многоквартирным монстром, одним из многих, что выросли в этой части Тель-Авива в последнее десятилетие. Квартиры здесь были довольно дорогими, и большинство хозяев сдавало их внаем. Возле дома, где произошла трагедия, стояла толпа зевак, две полицейские машины с мигалками и скорая помощь. Беркович поднялся на лифте на пятый этаж в сопровождении Ноама Лившица из следственной бригады. – В полицию позвонил приятель этого Арика Зингера, – рассказывал Лившиц по дороге. – Они договорились вечером встретиться, приятель – его зовут Шимон Вингейт – немного запоздал. Разговор у них должен был быть не из приятных – о женщине. Когда Вингейт вошел… Рассказ пришлось прервать, потому что лифт остановился, и Беркович вышел на площадку пятого этажа. Дверь в квартиру Зингера была открыта настежь, из кухни доносились голоса, и Беркович направился прямо туда. За столом сидел молодой мужчина с длинной косичкой по последней моде. Перед Вингейтом – наверняка это был он – стоял незнакомый Берковичу полицейский, так и ждавший момента, чтобы передать подозреваемого с рук на руки представителю криминального отдела. Беркович представился, сел перед Вингейтом, вытер шею платком – в квартире было жарко, кондиционер не работал. – Расскажите с самого начала, – предложил он. – Я хочу услышать о том, что случилось, прежде чем осмотрю место, где все произошло. – Это была необходимая самооборона! – воскликнул Вингейт. – Я не собирался его убивать! Просто он напал на меня, и мне ничего не оставалось… – Этот молодой человек, – вмешался полицейский, – стрелял в хозяина квартиры из своей «беретты». – А до того Арик выстрелил в меня! – воскликнул Вингейт. – Слава Богу, не попал, вот мне и пришлось… Он бы меня убил – точно! – Вы повздорили? – спросил Беркович. – В чем причина? – Сарит – вот причина, – мрачно сказал Вингейт. – Она встречалась с Ариком три года, а потом ушла ко мне. Арик не мог этого простить – ни ей, ни мне. Говорил, что убьет нас обоих. Я не принимал этого всерьез, знаете, когда много кричишь, все в крик и уходит… Но постоянное напряжение… С этим нужно было кончать, я позвонил вчера Арику и сказал, что пора поговорить, я буду у него в восемь. Тот выругался и бросил трубку… Я пришел как и сказал… – С пистолетом за поясом, – вставил Беркович. – Я всегда хожу с оружием! – вспылил Вингейт. – Я работаю на территориях, у меня есть разрешение! – Это верно, – вставил полицейский, стоявший в дверях и слушавший разговор, – мы проверили это сразу. У Вингейта разрешение есть, а у Зингера его не было. – Вот именно! – воскликнул Вингейт. – Я и не подозревал, что Арик купил пистолет! Я пришел, мы начали разговаривать сначала довольно мирно… Мне даже показалось, что он уже примирился с тем, что Сарит к нему не вернется. Потом… Я не помню, почему он вспылил… Вижу, он бросается к ящику… – Какому ящику? – Ну, в салоне, там стоит секретер… Открывает ящик, вытаскивает этот чертов пистолет и стреляет… Господи, как я испугался, не буду врать! Пуля взвизгнула у меня над ухом и попала в стену. Я ничего не соображал, только видел, что сейчас Арик выстрелит во второй раз и… В общем, я выхватил свой пистолет… И все. Он упал, как подкошенный… Я постоял минуту, приходя в себя, а потом позвонил в полицию. Трубка телефона в салоне – единственное, что я трогал в этой квартире до того, как появились полицейские. – Хорошо, – кивнул Беркович, – вы посидите здесь, а я осмотрю салон. Он вышел из кухни, оставив Вингейта размышлять о тщетности человеческой жизни. В салоне эксперт Марк Зайдель уже закончил работу, фотограф Брискин складывал аппаратуру, а два санитара стояли в дверях, готовые вынести тело. Беркович обошел лежавшего навзничь мужчину. Руки Зингера были раскинуты, пуля попала ему в грудь, пистолет лежал на полу около правой ладони. – На рукоятке отпечатки пальцев только одного типа, – сказал эксперт. – Точно пока не скажу, но полагаю, что это отпечатки самого Зингера… Посмотрите сюда, сержант, вот след пули. Беркович поднял голову – в стене неподалеку от входной дверью на уровне чуть выше человеческой головы была свежая царапина. – Пуля срикошетировала, – сказал эксперт, – и сильно деформирована. Я взял ее для исследования. – Если бы Зингер попал в Вингейта, – задумчиво произнес Беркович, – то ранил бы его в живот, судя по направлению движения пули, верно? – Да, – согласился эксперт. – Зингер выстрелил, не успев поднять пистолет до уровня глаз – от пуза, как говорится. Видно, что не рассуждал, действовал импульсивно. – Конечно, – согласился Беркович. – А где лежало оружие? – Вот в этом ящике, – кивнул эксперт в сторону секретера. – Вы осматривали ящик? – спросил Беркович. – Естественно, – сказал эксперт. – Кроме пистолета, Зингер хранил там инструкцию от телевизора, неоплаченные счета за телефон и свет. – Вы закрыли ящик? – Я вернул все в прежнее положение. – Понятно, – протянул Беркович. – А перчатки? Вы не видели перчаток? – Каких перчаток? – нахмурился эксперт. – Я ведь обыском тут не занимался, это не мое дело. – Безусловно, – согласился Беркович. – Я сам поищу. – О каких перчатках вы говорите? – спросил эксперт. – На убитом перчаток быть не могло. Вингейт тоже был без перчаток, на его пистолете следы его пальцев.