— Ну и что? — спросил Хутиэли. — При чем здесь арабская станция? — Она начинает работу в восемь. Должно быть, Бехман любил восточную музыку, и приемник был постоянно настроен на эту волну. Так вот, незадолго до восьми станция начинает передавать сигналы метронома. Тиканье часов. Шилон сказал, что тикало очень громко, и еще у него шумело в ушах. Это не от страха, просто он слышал несущую волну. Видите ли, инспектор, убийца включил приемник, чтобы заглушить стоны жертвы. Может, он думал, что будет музыка или что-то громкое. Но до восьми оставалось несколько минут, и станция передавала только звук метронома. Так что этот Шилон не врал… — Допустим, — нахмурился Хутиэли. — Ты хочешь сказать, что расследование нужно начинать с начала? — Нет, зачем же? — криво усмехнулся Беркович и поморщился от нового приступа боли. — Я узнал кое-что… Хозяин «Пейзажа» имел какие-то дела с Бехманом. Говорят, что кто-то там кого-то крупно наколол… Если вы это проверите, инспектор, то наверняка найдете и мотив, и возможность… Извините, я, пожалуй, поеду домой. Что-то я совсем расклеился… — Поезжай, — кивнул Хутиэли. — Послушай, — крикнул он, когда Беркович уже закрывал за собой дверь, — ты что, тоже любишь восточную музыку? — Нет, — покачал головой Беркович. — Но мне очень нравится бродить по эфиру. Иногда это бывает полезно для дела… Запертое окно — Я подал рапорт о твоем повышении, — сказал инспектор Хутиэли. — Не думаю, что это подействует, у наших кадровиков свои представления об очередности, знаешь ли. Но я просто хотел… м-м… — Вы хотели выразить свое отношение к моим способностям, — усмехнулся Беркович, — и не нашли для этого иного способа. — Вот! — воскликнул инспектор. — Это я тоже отметил. Я написал: «Сержант Беркович обладает одним существенным недостатком, который способен свести на нет все его многочисленные достоинства». — Любопытно, — протянул сержант, — о каком из моих недостатков речь? Наташа вчера вечером насчитала не один, а десяток. — Она пристрастна, — заявил Хутиэли, — а я объективен. Ты немного хвастлив, вот в чем беда. — Я хвастлив? — удивился Беркович. — Знаете, инспектор, среди десятка моих минусов, о которых говорила Наташа, хвастовство упомянуто не было. — Она еще плохо тебя знает, — сказал инспектор. — Вот когда вы наконец поженитесь… Кстати, сержант, ты в конце концов женишься или нет? — Непременно, — кивнул Беркович. — Мы еще не решили: делать хупу или съездить на Кипр. Не то, чтобы я был против еврейской традиции, но просто… — Просто ты не любишь, когда тебе что-то навязывают, даже если это всего лишь брачная церемония. Вот почему ты не получил в прошлом месяце повышения, которого заслуживаешь. «Слишком независим, — сказали мне в кадрах, — пусть жизнь его обломает немного». — Нормально, — буркнул Беркович. — Всем хочется меня обломать — кадровикам, преступникам, Наташе… И вам тоже. Когда я веду расследование, все время приходится думать: а что скажет по этому поводу инспектор? — Тебя это нервирует? — хмыкнул Хутиэли. — Ну хорошо. Следующее расследование проведешь сам от начала до конца, я пальцем о палец не ударю. Если завалишь дело, будешь сам и отвечать. Но тогда о повышении придется забыть надолго. — Согласен, — быстро сказал Беркович. И будто для того, чтобы поставить точку в разговоре, зазвонил телефон. — Инспектор Хутиэли? — послышался голос дежурного Михаэля Бирмана. — Отсутствует, — быстро сказал Беркович. — Я за него. Сержант Беркович. — А, сержант! Самоубийство на улице Соколов. Патрульная машина ждет на выезде. С вами поедет эксперт-криминалист Хан. — Я знаю этот дом, — сказал эксперт по дороге. — И погибшего знал. Странная личность. Денег куры не клюют, а жил на первом этаже семиэтажного дома в трехкомнатной квартире, которую купил лет двадцать назад. Давно мог построить себе виллу в Герцлии. Ваксберг его фамилия. Дом, о котором говорил Хан, оказался серой коробкой, окна квартиры Ваксберга выходили в небольшой сад, отделенный от тротуара невысоким забором. Окна в салоне были распахнуты настежь, в садике дежурил полицейский. Беркович с Ханом вошли в квартиру, и сержант поморщился. — Чем пахнет? — сказал он. — Похоже, что на кухне пропускает газ. Патрульный полицейский, первым приехавший по вызову, подтвердил: — Да, это газ, он еще не вполне выветрился. Тело погибшего полулежало в большом кресле за широким письменным столом. Голова была опущена на стол, будто человек спал. Все в этой квартире выглядело старым — не антикварным, а именно старым, даже ветхим: и шкафы с книгами, и стол, и кресло. Хан склонился над трупом, а Беркович осмотрел комнату. Здесь были два высоких окна с распахивающимися рамами — старая конструкция, которую можно было найти разве что в таких старых домах. Обе рамы были распахнуты, и на них видны были клочья приклеенных бумажных лент. Два человека стояли в стороне, у книжного шкафа: молодой человек с нервыми чертами лица, второй — постарше, выглядевший так, будто его только что подняли с постели. — Моти был моим братом, — хриплым голосом сказал старший, отвечая на вопрос Берковича. — Мое имя Хаим Ваксберг. А это, — Хаим кивнул на молодого человека, — мой сын Илан. Мы… Час назад мы приехали к Моти, чтобы поговорить о завещании. Поставили машину за углом, позвонили, но никто не ответил. Мы не удивились, так бывало, Моти ведь жил один. Илан пошел в сад, чтобы посмотреть в окно салона, и увидел… Беркович перевел вопросительный взгляд на молодого человека. — Я увидел дядю в кресле, он спал… — произнес Илан, выходя из ступора. — Я постучал в окно, но он не проснулся… Я вернулся к отцу… — И я взломал дверь, — сказал Хаим Ваксберг. — А что оставалось делать? Когда мы вошли в квартиру, то чуть не задохнулись от запаха газа. В этих старых квартирах салоны не такие, как сейчас… Илан бросился на кухню, но газовая плита была выключена. А я стал колотить в дверь салона, она была заперта изнутри. Моти не отвечал, и я взломал эту дверь тоже. «Похоже, — подумал Беркович, — отец гораздо энергичнее сына. Тот какой-то тюфяк»… — Мы вдвоем ворвались в салон, — продолжал Хаим, — и поняли, что не проживем и минуты, кислорода здесь не было вообще. Мы бросились к окнам и распахнули их настежь, тогда стало можно дышать. Я увидел… В общем, Моти был мертв. Задохнулся. Здесь, в салоне, у него была небольшая газовая плита, он нагревал себе чай, вот, видите, в углу? Действительно, за книжным шкафом помещалась старая двухкомфорная плита, на которой стоял такой же старый чайник, весь в следах копоти. — Газ еще шел, — сказал Хаим, — и я перекрыл вентиль. А потом мы вызвали полицию. — Самоубийство, — сказал эксперт Хан, подойдя к сержанту. — В квартире, кроме Моти Ваксберга, никого не было. Двери в прихожей и салоне заперты изнутри. Окна тоже были заперты, да они, похоже, вообще не открывались, видите, заклеены бумажной лентой? — Моти боялся свежего воздуха, — пробормотал Хаим, — он даже летом зажигал здесь газ, говорил, что ему холодно. Когда я сюда приходил, то не выдерживал больше получаса… Да, окна действительно были заклеены, мы с Иланом отодрали бумагу, когда распахивали рамы… — Понятно, — протянул Беркович. — Двери и окна заперты, в квартире только хозяин. Он пускает газ и садится за стол… — Я и говорю — самоубийство, — пожал плечами эксперт. — На теле нет следов насилия? — Небольшой кровоподтек на подбородке. Похоже, покойный ударился подбородком о стол, когда потерял сознание от газа. Больше ничего. — Ясно, — сказал Беркович. — У него были причины покончить с собой? — Нет, — покачал головой Хаим Ваксберг. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Илан издал горлом странный булькающий звук, прокашлялся и сказал: — Завещание. Дядя хотел изменить завещание… — При чем здесь завещание? — раздраженно сказал его отец. — Да, у Моти было завещание, по которому он все оставлял Меиру, это наш третий брат, они всегда были дружны, а мы с Моти одно время не общались, вот он и… Но недавно в семье наступил мир, и Моти сказал на прошлой неделе, что перепишет завещание, чтобы разделить деньги поровну между Меиром и мной. Меир, понимаете ли, очень болен… Впрочем, это неважно. Мы с Иланом приехали сегодня, чтобы обсудить кое-какие детали… При чем здесь завещание? — Ну… — сказал Беркович. — При том, что теперь половина отойдет к Меиру, верно? Большие деньги, если не секрет? — Полтора миллиона шекелей, — сказал Хаим Ваксберг, а Илан шумно вздохнул. Беркович присвистнул. — Да, — сказал он сочувствующе, — могу представить ваше настроение. — У меня умер брат, а вы!.. — Да-да, извините, — быстро сказал Беркович. — Я просто пытаюсь сообразить… Значит, финансовой проблемы у брата не было? — Нет, — отрезал Хаим. — Почему еще он мог покончить с собой? Женщины? Вряд ли, в таком возрасте… — Он мог не обратить внимания на то, что газ перестал гореть, но продолжал поступать, — предположил Илан. — А потом потерял сознание… — Так и не почувствовав запаха газа? — усомнился Беркович. Он отошел к левому окну и долго разглядывал края рамы. Потом проделал то же с правым окном и надолго задумался. — Я закончил, — заявил эксперт Хан. — Если вы не возражаете, сержант, я прикажу унести тело. — Да-да, — рассеянно сказал Беркович, продолжая думать о своем. Через несколько минут, когда тело унесли и в салоне остались только Хаим и Илан Ваксберги, сержант будто очнулся от сна. — Подождите здесь, я сейчас, — бросил он и пошел к выходу. Он вышел в сад и начал осматривать землю под окнами салона. Эксперт в это время стоял возле машины и с любопытством следил за действиями Берковича. — Ронен! — позвал Хана сержант. — Поглядите тут. Мне кажется, есть кое-какие следы. Оставив эксперта в недоумении, Беркович вернулся в квартиру.