— Точно, — подтвердил Мендель. — Я лично не дал бы, хотя и знаю… знал Альберта не первый год. — Прошу прощения, — подал голос сержант Беркович, который до этой минуты молча вглядывался в лица присутствоваших и размышлял над той единственной зацепкой, которая, как ему казалось, могла изменить ход расследования. — Прошу прощения, а в промежутке от полуночи до часа кто-нибудь выходил на улицу? Я имею в виду, — пояснил Беркович свою мысль, — он мог бы слышать выстрел или вообще увидеть что-то странное… фигуру Брукнера с пистолетом в руке, например. — Ну что вы, — всплеснул руками Толедано. — Если бы кто-нибудь из нас что-то увидел, мы бы давно об этом сказали, верно? Гости согласно кивнули. — А выходили все, — продолжал Толедано. — Ведь хлынул ливень, первый за многие месяцы, и мы один за другим выходили на веранду подышать. На веранду ведь ни капли не попадает. — Понятно, — протянул Беркович. — Значит, если бы и Брукнер дышал воздухом на веранде, вы его непременно увидели бы? — Безусловно, — твердо сказал Толедано. — Когда я выходил, на веранде никого не было. — А вы… — Беркович обвел взглядом гостей. — Никого, — подтвердил Мендель. — Я выходил последним, гроза уже стихала. Я и не думал, что застану на веранде Арнольда, ведь, если бы он там был, мне бы об этом сказали Сильван или Ниссим… — Он наверняка сразу пошел к морю, — буркнул Бартана. — А гремело так, будто стреляли из орудий… — Я вышел почти сразу после Арнольда, — сказал Динкин. — Его уже не было на веранде. Он действительно сразу пошел к морю. — Вы могли его видеть? Ведь с веранды виден берег… — Нет, — покачал головой Динкин. — Там было темно. Конечно, сверкали молнии, но я, в общем, не вглядывался… — Понятно, — сказал Беркович. — Скажите, господин Динкин, вы были здесь в этих туфлях? — Что? — удивился Динкин. — Не понимаю, при чем здесь… Нет, не в этих. — А почему вы надели другие туфли, когда вас попросили вернуться на виллу? — Ну… Не знаю, честно говоря. Возможно, та пара была испачкана… Ну, конечно, так и было, у меня не было времени чистить обувь. — А зачем ее чистить? — удивился Беркович. — По вашим словам, вы уехали, когда дождь уже закончился. Где вы могли выпачкать туфли? — Да не помню я, — раздраженно сказал Динкин. — Наверное, наступил куда-то… — Так я вам напомню — куда именно, — любезно сказал Беркович. — Вы должны были отнести тело Брукнера к морю и посадить на скамью. А там нет асфальта. Туфли вы действительно не успели почистить, и это очень хорошо — эксперт без труда установит идентичность грязи на туфлях с землей около той скамьи, где нашли Брукнера. И это будет абсолютно надежной уликой. — Что вы хотите сказать? — побледнел Динкин. — Я хочу сказать, — продолжал Беркович, — что вы вышли на веранду сразу после Брукнера, гремела гроза, и вы решили этим воспользоваться. Брукнер, видимо, стоял у перил и был мрачен. Вы сказали ему, что беспокоитесь, как бы он от отчаяния не наложил на себя руки и попросили пистолет — мол, так будет спокойнее. Брукнер передал вам оружие, и вы выстрелили в тот момент, когда грохнул гром. — Что вы несете, сержант? — воскликнул Динкин. — Тело вы положили за оградой, туда тоже не попадал дождь, и вы вернулись в салон совершенно сухим. А потом дождались, когда все уехали, а дождь закончился, попрощались с хозяином и в темноте потащили тело к морю. Посадили на скамью, а пистолет бросили в лужу. У вас ведь наверняка были какие-то дела с Брукнером, вы, можно сказать, коллеги. — Послушайте, инспектор, — возмущенно сказал Динкин, обращаясь к Хутиэли. — Почему я должен выслушивать эту чепуху? — Не должны, — согласился инспектор. — И сержант принесет вам свои извинения, если грязь на вашей обуви не совпадет с образцами почвы около скамейки на пляже. Динкин вскочил. — Послушайте! — начал он. — Сядьте, — жестко сказал инспектор. — Чего вы, собственно, волнуетесь? Час спустя, когда Хутиэли с Берковичем вернулись в Управление, инспектор спросил: — А почему тебе, собственно, пришло в голову, что Брукнера застрелили? — Понимаете, инспектор, такая мелочь… На щеке у него была струйка крови. Если он просидел под проливным дождем всю ночь, вода смысла бы кровь, верно? Значит, тело пролежало где-то, где не очень капало, и лишь потом его перенесли… — Понятно, — кивнул Хутиэли. Убийство в отеле — Дорогой Борис, — задумчиво сказал инспектор Хутиэли, — мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры. — А почему нет? — удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету «Маарив», раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата. — Я всегда интересовался историей, — признался сержант. — А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж… — Помрешь со скуки, — предупредил инспектор. — С Наташей? — Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, — с сомнением сказал Хутиэли. — Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет — этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер. — Пожалуй, вы правы, — согласился Беркович. — Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется… — Надеюсь, — резюмировал инспектор, — что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного. В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса. Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела — жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием — не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет! Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших «Боингов». — Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, — сказал Беркович. — Что значит «тоже»? — возмутилась Наташа. — Ты это на себя намекаешь? — Ну что ты, — вздохнул Беркович. — Я намекаю на господа Бога, который явно скучал, создавая это райское место. На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной, воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм? Наташе, напротив, все здесь нравилось — и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем — настоящим мужчиной. Около одиннадцати, когда за окном номера, выходившим в сторону египетской границы, поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди номера в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места. Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь. Крик смолк, как отрезанный. — Что происходит? — рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство. Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным. — Убили… — пробормотала она. — Арика убили… — Какого Арика? — спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла. Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел? Беркович взял мужчину за руку — рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад. Беркович отступил на несколько шагов, огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет системы «вальтер» с навинченным на ствол глушителем. Так, — подумал он, — вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой. Подойдя к телефону, Беркович вызвал скорую и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим, что она находится в состоянии шока. Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела. — Пожалуйста, — сказал сержант. — Пока никого нет и все воспоминания свежи… Ваше имя. — Грета, — простонала женщина. — Грета Бурштейн. — А это… — Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела. — Арик… Мой муж.