— Это Пинхас, — предупредил Зальцман. — Да, я понял, — сказал Беркович и быстрым шагом направился навстречу хозяину дома. — Что здесь происходит? — закричал Пинхас, вцепившись Берковичу в рукав. — Почему полиция в доме? Где Хана? — Давайте пройдем сюда, — мягко сказал Беркович, увлекая Пинхаса на кухню мимо закрытой уже двери в салон. — Садитесь, пожалуйста. Пинхас бросил принесенный сверток на угол стола и упал на табурет, стоявший у холодильника. — Что? — продолжал взывать он. — Что все это значит? — С вашей женой случилось несчастье, — сказал Беркович, тщательно подбирая слова. — Видимо, в дом проник грабитель. Ваша жена оказала сопротивление… — Где Хана? — закричал Пинхас, вскакивая на ноги. — С Ханой плохо… — Она жива? — в голосе Пинхаса звучала надежда — так, во всяком случае, показалось Берковичу. — К сожалению, нет, — сказал сержант. — К сожалению, полиция прибыла слишком поздно. — Боже! Где Хана? Пустите меня к Хане! — продолжал кричать Пинхас, но, тем не менее, вовсе не порывался куда-то бежать и смотрел на Берковича взглядом испуганной собаки. Сержант задумчиво смотрел на Пинхаса и никак не мог сообразить, то ли волнение его неподдельно, то ли он только изображает горе. — Я убью негодяя! — кричал Пинхас. — Действительно, — подлил Беркович масла в огонь. — Этот негодяй достоин смерти, жаль, что в Израиле нет смертной казни. — Убью! — лицо Пинхаса побагровело. — Как он мог! Моя Хана! Что он с ней сделал! — Это ужасно, — поддакнул Беркович. — Так избить бедную женщину! — вопил Пинхас. — До смерти! Негодяй! — Это вы о себе говорите? — с иронией спросил Беркович, но Пинхас не слышал, он смахнул со стола сверток, на пол высыпались пакетики со сметаной, кефиром, кетчупом. — Инспектор! — крикнул сержант. — Вы слышали, что говорит Пинхас? — Слышал, — в кухню вошел инспектор Хутиэли, из-за плеча его выглядывал эксперт Хан. — Он так орет, что на улице слышно. Борис, ты уверен, что он не видел жену? — Да, — кивнул Беркович. — Я специально провел его в кухню и спровоцировал на этот разговор. — Три свидетеля слышали, — обратился Хутиэли к примолкнувшему Пинхасу, — как вы кричали о негодяе, избившем до смерти вашу жену. Откуда вам известно, что ее избили, а не застрелили, скажем, или не задушили? А? — Что? — Пинхас все еще делал вид, что не понимает. — Но… разве… — Ну хорошо, — вздохнул Хутиэли. — Разберемся в полиции. Борис, — обернулся он к Берковичу, — ты хороший психолог. Но поторопись, ты едва успеешь к началу представления, и Наташе, боюсь, будет не до психологии преступников. — Я могу идти? — Иди, иди, без тебя разберусь. Этот господин уже фактически признался, а улики мы найдем без труда — достаточно посмотреть на царапины на его шее… Пинхас смотрел исподлобья и уже не кричал. Банка с краской — Если честно, — сказал сержант Беркович, — я не получил удовольствия. К тому же, я знаю кое-какие обстоятельства, и потому личность режиссера мне несимпатична. — При чем здесь личность режиссера? — рассердилась Наташа. — Ты можешь смотреть спектакль, не думая о своих полицейских штучках? — Могу, — вздохнул Беркович и взял Наташу под руку. Они возвращались из театра, Наташа давно хотела посмотреть «Служанок» в постановке Виктюка, но лишь сейчас, во время очередных гастролей театра в Израиле, ей удалось не только выкроить время самой, но еще и уговорить Бориса — у сержанта изначально было предубеждение против этого режиссера. — Могу, — повторил Беркович, — но мне как мужчине не может нравиться, когда бьют по лицу женщину. — Почему ты веришь слухам? — возмутилась Наташа. — Мало ли что говорят о талантливом человеке! — Инспектор Бирман, — сказал Беркович, — третий день разбирается с жалобой импрессарио Бендецкой. — Какой ты все-таки… — обиженно сказала Наташа. — Я говорю о новом театральном стиле, о потрясающих средствах выразительности, а ты — ударил он ее, не ударил… — Не будем ссориться, — примирительно сказал Борис, — а то накликаем. — Что накликаем? — не поняла Наташа. — Вот позвонит сейчас мой шеф… — У тебя свободный вечер! — возмутилась Наташа. — Ну… Пока же никто нам не мешает. Именно в этот момент и зазвонил висевший в футляре на поясе Берковича мобильный телефон. — Если это твой Хутиэли… — грозно сказала Наташа. Разумеется, это оказался именно инспектор. Похоже, что и его оторвали от какого-то занятия, более приятного, чем расследование преступлений. — Борис, — сказал Хутиэли скрипучим голосом. — Извини, что мешаю наслаждаться пьесой… — Пьеса уже закончилась, — сказал Беркович, — мы с Наташей гуляем и ведем театроведческий спор. — Далеко от театра? — поинтересовался инспектор. — Нет, — с недоумением ответил Беркович. — Мы только вышли… А какое это имеет значение? — В квартале от театра, — объяснил Хутиэли, — произошло убийство. Я могу, конечно, послать сержанта Финкеля, он сейчас дежурит, но пока Финкель прибудет на место, и к тому же… — Да, я понимаю, — сказал Беркович. О том, как Хутиэли не любит поручать Финкелю сложные дела, Берковичу было хорошо известно. — Бригада на месте? — Да, эксперт с фотографом выехали. Я сказал Хану, что ты присоединишься чуть позже. «Он был уверен, что я не откажусь, — подумал Беркович. — Черт побери, но ведь сейчас действительно не мое время! Пусть посылает Финкеля…» — Хорошо, инспектор, — сказал Беркович, — говорите адрес. — Боря, — возмущенно заявила Наташа, когда сержант закончил разговор, — твой начальник считает, что ты у него раб? — Наташенька, — вздохнул Беркович, — такая у меня работа. Я выбрал ее, ты выбрала меня, так что… — Ах, ты выбрал ее? Я-то думала, что ты выбрал меня, как я тебя! — Будем ссориться? — примирительно сказал Беркович. — Если хочешь, я вызову тебе такси, а если не хочешь ехать домой, то можешь присоединиться ко мне и поглядеть, как работает полиция. — А… можно? — растерянно спросила Наташа. — И вообще… там кровь… — Мне, — объяснил Беркович, — шеф поручил работу со свидетелем и первоначальные следственные действия. Пока мы дойдем до места, тело уже увезут. — Пошли, — решительно сказала Наташа и взяла Бориса под руку. В переулке, куда молодые люди свернули с улицы Иерушалаим, было темно, как на северном полюсе в полярную ночь. Фонари горели только в дальних палисадниках, окружавших небольшие домики, которые только при большой игре фантазии можно было назвать виллами. Это были всего лишь одноэтажные строения времен, пожалуй, еще британского мандата. У одного из домиков стояла полицейская машина. — Это вы, сержант? — окликнул Берковича знакомый голос, и на свет выступила грузная фигура патрульного Моди Ялона. — Инспектор предупредил, чтобы я… А это кто с вами? — Мы возвращались из театра, — объяснил Беркович, — не мог же я отправить девушку домой без сопровождения… Инспектор сказал, что есть свидетель. Где он? — Свидетель, — вздохнул патрульный. — Когда мы подъехали… — Кстати, кто вызвал полицию? — поинтересовался сержант. — Вернулась домой жена убитого и наткнулась на тело мужа. Рон Каспи лежал у распахнутой входной двери — головой наружу, ногами в прихожей. Убит ударом ножа в сердце. Женщина в шоке… — Понимаю. С ней пока разговаривать бессмысленно. Так что свидетель? — Это мы думаем, что он все видел. Не мог не видеть, поскольку весь вечер красил забор возле своего дома. Краска в одном месте чуть подсохла, а в другом еще совершенно мокрая. Хан утверждает, что этот человек работал кистью примерно с пяти до восьми. А с того места, где он стоял, отлично видна входная дверь домика Каспи. Убили беднягу, когда было еще светло — если верить времени смерти, установленному экспертом…