В дверь позвонили, и стоявший у входа в кухню сержант Огельман вопросительно посмотрел на Берковича. — Это, наверное, Рафаэль, мой сын, — сказала Рита. — Я позвонила ему сразу после того, как вызвала полицию. — Открой, — кивнул Беркович Огельману, и секунду спустя в салон ворвался молодой человек лет двадцати пяти, такой же грузный и со всколоченными волосами, как его мать. — Вот полюбуйся! — как недавно Берковича, Рита провела сына к злополучному креслу и ткнула пальцем в отверстие. — Вернемся к нашим баранам, — сказал старший сержант, стараясь предотвратить новый всплеск эмоций. — Когда вы, госпожа Каралис, видели это кресло целым в последний раз? — Я же сказала — вечером! У меня были гости: Рафаэль с Римоной и маленьким Ициком, соседка Ида с мужем, Ариэлла — это моя приятельница, она вдова, как и я. Я сама в этом кресле сидела — неужели вы думаете, что, если бы… — Нет, конечно, — успокоил хозяйку Беркович. — А когда разошлись? — Досмотрели концерт Дуду Топаза — это было в половине двенадцатого… Ариэлла, правда, ушла в десять — она терпеть не может Дуду и вообще рано ложится… Кресло было целым! Рафа, ты же не мог не видеть… — Ну… — нерешительно сказал Рафаэль, — я бы не стал утверждать… Кажется, действительно… Но я как-то не обращал на кресло внимания… Знаете, старший сержант, если видишь один и тот же предмет на одном месте день ото дня, то перестаешь его вообще замечать… — Да, — согласился Беркович. — После ухода гостей вы заперли дверь на ключ? — И на ключ, и на щеколду. Попробуйте войти и выйти! — А у вас есть пистолет? — повернулся Беркович к Рафаэлю. — Нет! — возмутился тот. — Я простой служащий, зачем мне оружие, я его боюсь! И вообще… Какому идиоту понадобилось портить кресло? Если он хотел убить того, кто в этом кресле сидел… Послушайте, старший сержант! Мама весь вечер провела в кресле, а кресло — вы сами видите — стоит напротив окна. Из того дома… — Окно было открыто вчера вечером? — осведомился Беркович. — Нет, — сказала Рита. — Работал кондиционер — как и сейчас. Я ненавижу жару. Вот тогда-то Беркович и подумал, что есть ситуации, о сути которых или догадываешься сразу или не догадываешься вообще. Стрелять в кресло имело смысл, когда в нем сидела Рита. Но тогда наверняка она была бы убита — отверстие находилось как раз на уровне груди с левой стороны. Приятельницу по имени Ариэлла можно исключить — гости оставались после ее ухода, и если бы стреляла она, то отверстие наверняка увидели бы. Полная глупость — зачем немолодой женщине стрелять в старое кресло в чужой квартире? А ночью… Нет, ночью этого тоже никто сделать не мог. Остаются соседи или этот Рафаэль, у которого, по его словам, нет оружия. Наверняка нет, он же знает, что это легко проверить. Мистика. — Чего же вы хотите от полиции? — спросил Беркович. — Как чего? — удивилась Рита. — В моей квартире стреляют! Меня хотят убить! Рафа же сказал вам — никто, кроме меня, в кресле не сидел! — Ну, — рассудительно сказал Беркович, — убийства, к счастью, не произошло. — Вы ждете, чтобы оно случилось, а потом будете искать, да? Я еще жить хочу! Я теперь в это кресло не сяду никогда в жизни! — Успокойтесь, пожалуйста, — поморщился Беркович. — Хорошее дело — успокойтесь! Наша полиция! Убийца заходит и выходит, стреляет в людей… — Мама, — сказал Рафаэль, — действительно, успокойся. Старший сержант, я уверен, сделает все возможное. А дырку нужно заклеить, я принесу кусочек кожи такого же цвета… — Никогда! В это проклятое кресло я больше не сяду. И видеть его не могу. Пожалуйста, Рафа, будешь уходить, вынеси эту гадость. В мусорный бак! — В бак! — возмутился сын. — Отличное кресло, такие в магазине две тысячи стоят, не меньше! Из-за какой-то дырки… — Какой-то! В меня стреляли! — Да кто в тебя стрелял? — не выдержал Рафаэль. — Если бы в тебя стреляли, так убили бы! Старший сержант, объясните маме, что никто в нее стрелять не собирался, это просто чушь какая-то… И вообще кресло — вещественное доказательство, его нельзя выбрасывать. Верно, старший сержант? — Да, — кивнул Беркович. — Оно может понадобиться. — Ты немедленно вынесешь это кресло, — неожиданно спокойным голосом приказала Рита. — Можешь выбросить, можешь отвезти куда угодно — твое дело. Но здесь я его видеть не могу. Я спать не буду, пока эта гадость… — Хорошо-хорошо, — сказал Рафаэль и вопросительно посмотрел на Берковича. — Действительно, старший сержант, я заберу кресло к себе, а вы, если понадобится для расследования, приезжайте, я дам адрес… Или лучше отвезти в полицию? Беркович представил себе стоящее в его тесном кабинете нелепое кресло и покачал головой. К Дорману в хранилище? Там тоже нет столько свободного места. — Забирайте, если ваша мать так настаивает, — пожал плечами старший сержант. Беркович покинул квартиру Риты Каралис в полном смятении и зная, что разгадка странного выстрела наверняка была у него перед глазами, но осталась незамеченной. Он посетил соседей Риты — чету Гозманов — и узнал, что оружия у них никогда не было и быть не могло: откуда оружие у новых репатриантов, бывших служащих, а ныне пенсионеров? Относительно того, было ли в кресле отверстие, когда они уходили от госпожи Каралис, пенсионеры ничего сказать не могли — не обратили внимания. Рафаэль, ругаясь на чем свет стоит, принялся спускать кресло по лестнице, и Беркович отрядил ему в помощь сержанта Огельмана. В конце концов мебель водрузили на крышу Рафаэлевской «субару», и сын укатил, оставив адрес. Он не был в восторге от неожиданного приобретения, но выбросить кресло не позволяла совесть — в конце концов, в кресле сидел еще отец, да и не по-хозяйски это: выбрасывать предмет, за который можно выручить хотя бы несколько сотен шекелей. Беркович проследил взглядом за отъехавшей «субару». — Черт побери! — воскликнул он. — Идиот… — Кто? — не понял сержант Огельман. — Поезжай в управление, — не отвечая на вопрос, сказал Беркович. — А я пройдусь немного… Если понадоблюсь, звони. А если понадобишься ты, что тоже вероятно, тогда позвоню я. Он медленно пошел по теневой стороне улицы, рассчитывая в уме, сколько времени нужно Рафаэлю, чтобы привезти кресло, поднять его к себе домой… «Пожалуй, я приду как раз вовремя», — решил Беркович. Вечером, вернувшись с дежурства, поцеловав Наташу и спавшего Арика, Беркович воскликнул: — Я всегда говорил шефу, что есть такие дела, что или сразу догадываешься, в чем суть, или — никогда. Если бы я пришел на полчаса позже, то уже ничего бы не доказал! — О чем ты? — не поняла Наташа. — Послушай. Некий господин в молодости совершает неблаговидный, мягко говоря, поступок и в результате становится владельцем потрясающего бриллиантового колье. По тем временам — целое состояние, да и по нынешним тоже. А воспользоваться не может — станет ясно, что получил он драгоценность не так, как следовало бы честному человеку. Что делает господин? Прячет колье в кожаное кресло до лучших времен. Проходят годы, господин умирает, бумаги его забирает сын, ему любопытно, что записывал отец, он не ожидает ничего — разве что военные воспоминания… А находит упоминание о колье. Вдова между тем понятия не имеет о том, что в буквальном смысле сидит на богатстве. Сын же (эти современные дети!) не хочет делиться своим знанием с матерью. Как заполучить драгоценность, чтобы мать не догадалась? Не вспарывать же кресло в ее присутствии! А женщина из дома выходит редко — разве что в магазин. И расставаться с мебелью, оставшейся от мужа, тоже не собирается — если бы сын захотел забрать кресло себе, она бы ни за что не согласилась… — И тогда, — продолжил Беркович, отпив из чашечки сваренный Наташей кофе, — сын задумал гениальный, как ему казалось, план. Выпросил у приятеля стреляную пистолетную пулю и однажды, будучи в гостях у матери, проделал в коже кресла дырку и сунул пулю туда. Потом повесил на кресло свою куртку, так что отверстие осталось незамеченным, пока все не разошлись. Уходя, он погасил в салоне свет, зная, что мать обычно сразу направляется в ванную, а потом идет спать. В общем, пулю женщина действительно обнаружила только на следующее утро. Перепугавшись, вызвала полицию и, естественно, позвонила сыну. Тот примчался и изобразил изумление. А женщина потребовала, чтобы он немедленно кресло выбросил — характер своей матери сын знал прекрасно: она не рассталась бы с мебелью, но — пуля… Сесть в кресло, где ее хотели убить… Сын не стал кресло выбрасывать, отвез к себе, вскрыл и нашел украшение. Хороша история? — Ты-то откуда знаешь, что он нашел? — спросила Наташа. — Явился к нему домой, когда он любовался колье, стоя у вскрытого кресла. Интуиция! Если бы я пришел к нему на другой день, то кресло было бы уже починено — никаких улик… — Но ты же мог доказать, что пулю в отверстие просто вложили, а не стреляли, или я чего-то не понимаю? — Мог, ну и что бы мне это дало? Кто стрелял? Зачем? Никакой логики. Позволил бы мне шеф заниматься этой чепухой, когда другой работы полно? — У тебя замечательная интуиция, — вздохнула Наташа, — но иногда она тебя подводит. — Никогда, — твердо сказал Беркович. — Сейчас интуиция подсказывает мне, что ты хочешь принять ванну, а я должен сменить Арику подгузник. — Как ты догадался? — притворно удивилась Наташа и поцеловала мужа в щеку. Секрет утопленника — У маленьких детей всегда болит живот, — убежденно сказал старшему сержанту Берковичу эксперт Хан, аккуратно вытирая руки полотенцем. — Месяцев до трех-четырех, а потом проходит. Так что потерпи, потом будет поспокойнее, хотя и без гарантии. Мой второй, например, орал до трех лет — и не потому, что у него что-то болело, но просто характер такой. Сейчас тоже, кстати, хотя ему уже шестнадцать. Все ему вынь да положь, иначе такой скандал закатывает… — Ну и что, — поинтересовался Беркович, — вынимаешь и кладешь? — Нет, конечно, детей воспитывать нужно. Разговор происходил в «предбаннике» прозекторской. Рон Хан только что закончил вскрытие тела найденного в море утопленника. По предварительным оценкам, тело пролежало в воде не меньше суток — его бы, возможно, и вовсе не нашли, потому что рубашка зацепилось за металлический стержень, торчавший из дна, и утопленник не мог всплыть. Обнаружил его водолаз, очищавший дно по заказу муниципалитета. — Это действительно был несчастный случай? — переменил тему Беркович. — Да, — кивнул Хан. — Смерть наступила уже после того, как легкие наполнились водой. Утопленник — ты сам видел — в плавках и легкой рубахе, такие обычно надевают на пляже. Там, где его нашли, купаться запрещено. В том, что он утонул, нет ничего удивительного. — Удивительно, — сказал Беркович, — что такой человек, как Моше Брискин, отправился купаться на море, да еще в одиночку, да еще на дикий участок. У него на вилле прекрасный бассейн. К тому же, он не умел плавать. — Какой же ты делаешь вывод? — с интересом спросил эксперт. — Никакого, — с досадой сказал старший сержант. — Я только хочу сказать, что иногда люди совершают поступки, которых никто не может понять. — Так не трать на это времени, — пожал плечами Хан. — Брискин утонул, когда полез купаться в неположенном месте. А почему он предпочел море бассейну… Это психология и, боюсь, ты ничего не выяснишь, поскольку спросить некого. Беркович поднялся из лаборатории судмедэкспертизы в свой кабинет, где его ждали молодая женщина лет двадцати пяти и мужчина постарше — дочь и сын утонувшего бизнесмена Моше Брискина, владельца процветавшей фирмы. На опознании Дана Брискин упала в обморок, да и Игаль, ее брат, выглядел не краше покойника. — Ваш отец утонул, — сообщил Беркович. — Кстати, машину его нашли в полукилометре от места… э-э… Судя по всему, его течением волокло к югу, в сторону Яффо, и он зацепился за… Ох, извините! Беркович прервал свою речь, потому что на лице Даны проступила мертвенная бледность, и женщина, похоже, опять собралась грохнуться в обморок.