— А, понятно, — кивнул Беркович. — Вы хотите сказать, что ключом от кабинета я мог и туалет открыть и не бегать за сто метров… — Конечно. Досадуя на собственную недогадливость, Беркович протянул Тирце ключ и принялся складывать бумаги в папку. Краем глаза он видел, как Тирца помыла пол, поменяла туалетную бумагу, заперла дверь. — Вот ключ, — сказала она. — Так я могу начать здесь уборку? — Ухожу, — сказал Беркович, думая о том, что упустил какую-то мелочь. Ему было знакомо это ощущение: вроде бы ничего не произошло, и в то же время произошло нечто очень важное. Что именно? — Послушайте, Тирца, — сказал он. — А почему вы буиагу-то заменили? Рулон почти целый, жалко выбрасывать. — Не знаю… Сказали поменять, я и поменяла. — Кто сказал? — Ну кто… Яир и сказал. Яиром звали мужчину, который был тут главным среди уборщиков и прочей обслуги. Еще не вполне понимая, зачем это делает, Беркович протянул руку и забрал у Тирцы рулон бумаги. — Эй, — сказала она, — Яир велел бумагу вернуть, у него отчетность. — Обойдется, — сказал Беркович. — Сам ему верну… завтра. Мысль, пришедшая в голову, была простой и легко проверяемой. Из офиса Беркович отправился в управление, и уже час спустя эксперт Рон Хан вынес свое заключение: — Бумага пропитана этим чертовым вельмотропином! Достаточно несколько раз попользоваться ею, и — все. В слизистой оболочке кишечника множество кровеносных сосудов, яд впитывается моментально. Кстати, ты знаешь, что бывшего шефа ФБР Гувера отравили точно таким же способом? Только яд был другим… А кто это сделал? — Некий Яир Бен-Закай, — сообщил Беркович. — И не своими руками, кстати. Попросил уборщицу заменить бумагу. А кроме Кримана никто этим туалетом не пользовался. — Ловкач! — присвистнул Хан. — Но зачем ему это было нужно? — Пока не знаю, — сказал Беркович. — Деньги здесь вряд ли участвуют, ревность тоже… Ничего, разберусь. Чтобы разобраться, ему потребовалось несколько часов. Бен-Закай, узнав от Тирцы, что полиция забрала злополучный рулон, попытался скрыться из Тель-Авива, и его задержала дорожная полиция на одной из улиц Петах-Тиквы. — Ты знаешь, почему он это сделал? — спросил Беркович у своей жены Наташи, рассказав ей историю отравления бедняги Кримана. — Зависть! Вот чувство, которое бывает посильнее ревности. Почему Криману все время везло, а Бен-Закаю — никогда? Они, оказывается, учились в одном классе, и зависть к успехам соседа по парте одолевала Бен-Закая еще в те годы… — Многие люди друг другу завидуют, — сказала Наташа, — но разве из-за этого убивают? — Так ведь и ревнуют многие, — возразил Беркович, — а до убийства дело доходит не так уж часто… Убийство из ревности О выстрелах в квартире Мирьям Лившиц сообщила в полицию соседка по имени Захава. Патрульная машина оказалась на месте три минуты спустя. Дверь в шестую квартиру, расположенную на втором этаже, была закрыта изнутри, и оттуда не доносилось ни звука. Собравшиеся на шум соседи, в числе которых была и Захава, оказавшаяся щуплой старушкой лет семидесяти пяти, высказывали самые мрачные предположения. — Она живет одна, — сообщила все та же Захава сержанту Соломону. — Друг у нее есть, часто ночевать остается, но жениться, видимо, не хочет. А женщина она собой видная, говорят, даже какой-то королевой была. — Она в конкурсе красоты участвовала, — сказала другая соседка. — Правда, приз не взяла, но после того конкурса работала манекенщицей. А может, и сейчас работает, не знаю. — Будем ломать? — спросил у сержанта патрульный полицейский после безуспешных попыток вскрыть дверь с помощью слесарных приспособлений. — Сломаешь ее, как же… — мрачно сказал Соломон. — Автогеном разве что. — Попробуем через окно, — решил он наконец. — Второй этаж, невысоко. Есть у кого-нибудь лестница? Лестницы не нашлось, вызвали машину с подъемным устройством. На все это ушло немалое время, и в квартиру сержант Соломон попал лишь минут сорок спустя. Прежде всего он открыл щеколду и впустил полицейский наряд, а перед соседями захлопнул дверь, сказав, впрочем, чтобы не расходились, потому что нужно будет с каждого снять показания. В салоне метрах в двух друг от друга лежали два тела. Хозяйка квартиры, двадцатитрехлетняя красавица, смотрела в потолок широко раскрытыми безжизненными глазами, левая сторона блузки была пропитана кровью. Второе тело принадлежало мужчине лет тридцати, и склонившись над ним, Соломон понял, что он жив. — Скорую! — скомандовал он. Заодно вызвали бригаду из управления. Одновременно с медиками приехали старший сержант Беркович, эксперт-криминалист Хан и трое сотрудников следственного отдела. Сначала увезли раненого. На полу остался очерченный мелом контур тела и лужица крови. Пистолет был обнаружен Берковичем под стулом, стоявшим в метре от тела мужчины. Эксперт Хан осторожно поднял оружие и положил в пластиковый мешочек. Мирьям лежала возле дивана, кровью была залита цветная накидка — похоже было, что она в момент выстрела сидела, а потом попыталась встать, но ей это не удалось, и женщина скатилась на пол. — Опять эти любовные разборки, — пробормотал Хан. — Ты говоришь, будто никогда не любил, — усмехнулся Беркович. — Так, чтобы убить женщину, а потом наложить на себя руки? Нет, Бог миловал. — На вешалке кожаная куртка, — сообщил сержант Соломон. — Наверное, принадлежала гостю. В боковом кармане куртки Беркович обнаружил водительские права на имя Теодора Клинкера. — Посмотри на улице, — сказал Беркович сержанту Соломону. — Там должна быть его машина. Вот номер. Сержант вышел, а эксперт, закончив работу с телом убитой, сказал: — Похоже, она действительно сидела, когда он в нее выстрелил. Пуля вошла сверху и, скорее всего, задела сердце. — Следов насилия нет, — констатировал Беркович. — В комнате все на своих местах, они и не думали драться или швырять друг в друга предметы мебели. — Похоже, что так, — согласился эксперт. — Но чтобы вывести мужчину из себя, не обязательно бросать в него вазой или утюгом. — Знаешь по собственному опыту? — хмыкнул Беркович. — Ладно, не обижайся. После отъезда эксперта старший сержант приступил к опросу свидетелей. Отсеяв очевидные глупости, Беркович составил для себя более или менее, как ему казалось, объективное описание характера хозяйки квартиры. Мирьям жила в этом доме три года — после того, как отец, строительный подрядчик, купил ей здесь квартиру. Как раз тогда Мирьям едва не победила в конкурсе красоты и получила лестные предложения от рекламных агентств и домов моделей. Начала работать манекенщицей, появились мужчины. Сначала приходил некий тип в летах. Через несколько месяцев появился молодой парень по имени Гай, а еще год спустя Гая сменил этот Теодор — мужчина солидный и, похоже, с серьезными намерениями. В последнее время только Теодор Мирьям и посещал — не считая родителей, конечно, которые бывали довольно часто. Составив протокол и отослав свидетелей, не желавших расходиться, Беркович позвонил в больницу и услышал, что операция еще продолжается, но опасности для здоровья самоубийцы нет, пуля задела легкое, но прошла довольно далеко от сердца. Беркович вернулся в управление, занес в компьютер данные о проведенном расследовании и спустился в лабораторию Хана. Эксперт только что закончил патологоанатомическую процедуру и был, как обычно в таких случаях, сосредоточен и говорил короткими фразами. — Как я и думал, — сказал он. — Пуля вошла под углом сверху. Никаких следов насилия, в том числе сексуального. Интимных контактов сегодня не имела. В общем, картина ясная. Этот ревнивый дурак выстрелил в нее, а потом в себя. Обычная картина. — Не совсем… — протянул Беркович. — А что необычного? — удивился эксперт. — То, что самоубийца жив, — пояснил старший сержант. — Если он хотел покончить с собой, почему не стрелял в голову? — Не хочешь же ты сказать, что там был кто-то третий! Пальцевые следы на пистолете принадлежат Клинкеру, других следов нет, да и зарегистрировано оружие на его имя. Есть и следы пороховой гари на рубашке Клинкера — стрелял он в упор. Что тебя смущает? — В кого он стрелял сначала — в женщину или в себя? — В Мирьям, естественно, да и какая разница? — Большая, Рон. Когда Клинкер поправится, его будут судить за убийство. И потому вопрос, который я задал, приобретает принципиальное значение. Если он стрелял сначала в Мирьям, а потом в себя, — значит, имело место убийство, пусть и в состоянии аффекта. А если он решил покончить с собой на глазах любимой женщины? Выстрелил себе в грудь, а дальше уже ничего не соображал. Тогда и убийство будет квалифицировано иначе, и срок окажется пустяковым. — Хорошо, — сказал эксперт после раздумья. — Похоже, ты прав. Но сейчас черта с два докажешь, что сделал Клинкер раньше — в себя выстрелил или в Мирьям. Один выход: допросить парня, как только он придет в себя. — Да? Он может сказать правду, а может соврать. — Будет он врать, едва отойдя от наркоза! — Согласен. Допустим, он скажет: «Я стрелял в Мирьям, а потом в себя». И что? Когда делом займется адвокат Клинкера, он первым делом уговорит своего подзащитного изменить показания. Был, мол, под наркозом, плохо соображал. Есть возражения? — Нет, — подумав, сказал Хан. — И что ты намерен предпринять? Беркович не ответил. Вторую половину дня он провел в доме, где жила убитая, расспрашивал соседей, а под вечер задал несколько вопросов родителям Клинкера. Беркович хотел разобраться в причине ссоры, и единственной разумной гипотезой, как и следовало ожидать, была ревность. У Мирьям появился другой мужчина. К себе она его не приводила, видимо, знала крутой нрав любовника. Но разве можно что бы то ни было скрыть в такой маленькой стране, как Израиль? Мирьям видели с одним из манекенщиков фирмы, где она работала, — в Дизенгоф-центре они ели мороженое, в Гейхал-а-тарбут слушали музыку, кто-то даже засек их на пляже, там, где почти нет купающихся. Что было дальше — легко догадаться. Из разговоров Беркович представил себе характер Теодора Клинкера — порывистый, крутой, себялюбивый. Приступы бешенства. Возражений не терпел. Женщин считал существами низшего порядка. Если женщина принадлежит мужчине, измена исключается полностью. Что ж, такой человек вполне мог, выйдя из себя, убить изменницу. Но он не стал бы стреляться! Пожизненное заключение за убийство — это все-таки жизнь, которую Клинкер слишком любил, чтобы расстаться с ней из-за чьей бы то ни было измены. Но все-таки он пытался покончить с собой — никаких сомнений быть не могло. Кроме Теодора и Мирьям, в квартире никого не было. Дверь закрыта на задвижку. Окно закрыто и заперто. У манекенщика, нового друга Мирьям, надежное алиби — когда произошла трагедия, он находился в Эйлате на демонстрации мод.