* * * Через пару недель среди рабочего дня Катя собрала по айфону конференцию для всего круга посвященных в спасение Даниила. — Вы ничего не знаете? — взволнованно спросила она. — Конечно, нет, раз никто мне не звонит. А я с самой свадьбы слушаю канал Ирины Воробьевой. Каждый день слезами обливаюсь. Там такие люди откликнулись… Я даже не знала, что вокруг столько по-настоящему чутких и добрых людей. Так вот. Ирина заставила Тамару завести карту для помощи на лечение, образование и для всего хорошего нашему Данечке. Люди на нее переводят, кто сколько может. Даже пятьдесят рублей. Это иногда совсем бедные люди, и они извиняются за то, что мало. Говорю это, а сама плачу. Есть и очень приличные суммы. Пять-десять тысяч. Даже пятьдесят было. Ирина каждого жертвователя благодарит отдельно. Красиво так говорит. Тут я просто рыдаю. Сама послала двадцать тысяч, но позвонила ей, чтобы не благодарила, а то у меня сердце разорвется. Короче, я не о том звоню. Я вот даже записала кусочек. Катя включила запись, и все в изумлении услышали голос Ирины. Она говорила: «В нашем общем деле спасения Даниила Чернова серьезный перелом. Сегодня поступил перевод от анонимного мецената. Это большая сумма — пять миллионов рублей. В комментарии к переводу написано: «Слежу за судьбой Даниила. Это только первый взнос. Благодарю за то, что приняли. Надеюсь на сохранение моего инкогнито». Лара, прослушав, застыла от изумления в монтажной своей новой студии. Здесь она работала режиссером. Слава вышел из кабинета с телефоном в руке и увидел, как Юко положила на стол свой айфон и вытерла белоснежным платочком глаза. Татьяна в своем добровольном заточении почему-то бросилась к открытому окну, жадно глядя на людей, спешивших мимо нее. «Боже, — подумала она, — мир не совсем перевернулся вверх дном. По свету по-прежнему идут живые люди и спасают друг друга… А мне даже никто не рассказал об этом ребенке». И она набрала Катю, чтобы спросить, куда посылать деньги. Надя с ревом повисла на шее Сергея и не собиралась ее отпускать, пока он не отцепил от себя ее руки. — Я тебя понимаю, — сказал он, — но мне теперь срочно надо сохнуть под кондиционером. И не сочти за бестактность, всегда рад помочь, но сейчас ты точно приняла меня за другого. Не пора тебе ему позвонить? Он тоже не в своей тарелке, если честно. Точнее, вообще без тарелки: он спит в конторе, а ест у тех, кому не надоело его кормить. — Да ты что? — Глаза Нади отчаянно засветились под пеленой слез. Андрей недоуменно прослушал запись несколько раз. И почему ему сразу показалось, что тут не все так просто. После работы он сел в машину и сам не сразу понял, что едет не в Москву, а к дому Нины. Вошел в квартиру, поздоровался с Ферузой, попросил сварить крепкий кофе. Нина полулежала на диване в гостиной, рядом на журнальном столике стоял включенный ноутбук. — Здравствуй, — поцеловал ее в щеку Андрей. — Ты хорошо выглядишь. Но не слишком ли ты много лежишь? — Привет. Я вообще только что прилегла. Мне врач все время увеличивает время гимнастики. Скоро придется и по ночам кувыркаться. Он какой-то маньяк. — Пока вижу только хороший результат этого маньячества. Чем еще занимаешься? — Смотрю и читаю все подряд. — Нина, давай я спрошу прямо. Ты смотришь канал Ирины Воробьевой, слушаешь ее подкаст? — Конечно. Как все домохозяйки, наверное. — Значит, ты в курсе истории мальчика Даниила Чернова? — Конечно. Очень трогательная история. — Нина, зачем ты это сделала? Я о пяти миллионах от анонимного мецената. — А с чего ты взял… Ладно. Ну я. А почему это тебя так зацепило? Мальчику нужны деньги, у меня их полно. Дом покупать я не собираюсь. Что ты увидел в этом плохого? Только ты и мог увидеть в таком деле подвох. — Да, я его увидел. Мне кажется, ты просто на новом уровне хотела показать нам с Ларой, насколько мы беспомощны и ни на что не способны. Ты, конечно, узнала, что отец ребенка в тюрьме. Что его взяли за старое преступление из-за того, что Лара буквально устроила на него облаву. Она считала его убийцей своего брата. Теперь чувствует себя обязанной позаботиться о ребенке, который оказался жертвой всех. Но мы ни в каком отношении сами такую помощь не потянем. Даже в моральном плане: Лара все еще любит только Артура, которого нет. Потому и согласились на предложение Ирины. Мы уже выкрутили себе мозги в поисках выходов и вариантов. Ребенок у хорошей женщины, но она вообще без средств. Просто схватила, чтобы спасти ему жизнь. И тут появляешься ты, вся в белом, и я не могу отвлечься от мысли, что ты не ребенка пожалела, а по-прежнему мстишь мне. Нина долго молчала. Потом заговорила таким спокойным, миролюбивым тоном, какого Андрей давно не слышал. — Какой же ты стал издерганный и закомплексованный, — сказала она. — Я, конечно, виновата в том, что пыталась не дать тебе меня забыть. Не хотела, чтобы ты жил спокойно и безмятежно, бросив меня, как надоевший и с самого начала бесполезный предмет. Все так, я ничего не отрицаю. Но как мне тебе объяснить, как пробиться в твой замученный мозг с такой правдой? Меня на самом деле потрясла история ребенка, который оказался никому не нужен, его фото. Такие потрясающие, глубокие, раненые глаза. Я смотрела, слушала, и это были единственные часы с нашей с тобой первой встречи, когда я не думала о тебе. Совсем. Ни о тебе. Ни о твоей бесноватой Ларе. Ни даже о вашей общей вине передо мной, перед этим несчастным ребенком. Я думала о нем. Только о нем. Да прими ты это наконец. Я обнаружила в себе способность думать не только о тебе. Оплакивать не себя и даже не папу. Для меня это очень многое значит. — Прости. — Андрей сел рядом и сжал руку Нины. — Я на самом деле так травмирован твоими проявлениями привязанности или любви, что, вероятно, перестал что-то оценивать объективно. А сейчас я допустил еще и чудовищное, несправедливое обвинение. Ты права: со мной что-то не так. Я ведь на самом деле очень хочу, чтобы ты жила своими полноценными интересами и всеми чувствами, на которые способна. Ты добрый, впечатлительный человек, который должен победить собственные беды. Помощь одному беспомощному ребенку — это очень хороший и добрый путь. — Ну и на том спасибо, — произнесла Нина. — Да, помощь, да, жалость и сочувствие этому мальчику. Без тебя. Вне тебя. И без отношения к тому факту, что я все так же люблю тебя. Только за последнее и прости меня. Мне очень жаль. * * * Для всех Тамара Васильева осталась прежней после того, как в невероятной степени изменила свою жизнь. Всегда собранная, трудолюбивая, в отношениях сдержанная и замкнутая. И только она сама знала, что круглосуточно сгорает в лихорадке паники, страха и беспомощности. Она была уверена только в одном: что будет хвататься за любую работу, будет мыть и скрести свою квартиру, чтобы сделать ее красивой и удобной для ребенка. И она ни копейки не потратит из тех денег, которые посылают для Дани на все эти ремонты, на его одежду и питание. Это то, что она должна сама. Его техника, учебники, все, что нужно для радости мальчику, у которого пока нет ни другой родни, ни друзей, — это тоже только ее забота. И тут не было страха и сомнений. Тамара практически не спала, по кусочку ночами делала ту работу, которая возможна без шума. Даня просыпался, все с интересом разглядывал, все замечал и говорил: — Как стало классно, Тома. Как хорошо у тебя получилось. Он постоянно хвалил ее еду, радовался любому подарку. И сердце Тамары теплело, как никогда в жизни. К ним на дом ходили учителя, регулярно посещали врачи. Дане не было одиноко, когда Тамара уходила на работу. Она бралась за любую подработку, до ночи таскала ящики и мешки. Умом понимала, что мальчик привык к абсолютному тоскливому одиночеству, что его жизнь во многих отношениях изменилась к лучшему. И что появилась реальная надежда для него — стать совсем здоровым. А ее душа постоянно тряслась и ныла. Ребенку надо не только хорошо питаться, спать, играть. Ему ведь нужны особые проявления любви человека, который рядом. Не родного по крови человека, но единственного, который может заметить его грусть, тоску, любую боль. Тамара впадала в отчаяние, если ей казалось, что у Дани печальное лицо. Когда слышала, что он не спит в своей красивой комнате на удобной кровати: ворочается и вздыхает. А утешить, что-то хорошее сказать, просто погладить по голове она реально, тупо боялась. Вдруг это его только испугает, оттолкнет. Чужая тетка, которая по жизни никогда не говорила и не слышала нежных слов, не чувствовала ласковых прикосновений. Тамара была уверена только тогда, когда учила Даню правильно мыться, умываться, чистить зубы, питаться по часам и самому разогревать. Он отвечал ей примерно тем же: если у нее что-то не получалось по ремонту, в сборке мебели, находил проблему в интернете и очень толково все объяснял. Такое у них получалось деловое сотрудничество. Однажды вечером Даня вышел из ванной босиком, как любил ходить в квартире, по очень чистому деревянному полу. В это время начинался сериал, который он смотрел. Он поспешил, видимо, ножки не вытер как следует. Поскользнулся, упал, закричал от сильной боли в лодыжке… У Тамары на мгновение потемнело в глазах. Потом она бросилась, схватила на руки, он показался ей вообще невесомым. Отнесла на кровать, дала болеутоляющее лекарство, лодыжку плотно забинтовала. Он пригрелся, затих, только дышал со всхлипами. Потом поднял свои роскошные мокрые ресницы и тихо спросил: — Почему ты никогда не обнимаешь меня, Тома? Папа обнимал и целовал, когда мне было больно. — Да господи, — потрясенно выговорила Тамара. — Потому что боюсь напугать. Потому что я такая страшная тетка, тебе может быть противно. — Так я тебе нравлюсь? — уточнил Даня. — А я думал, нет. Меня в школе дразнили, говорили, что я гадкий калека. — Да кто ж такое мог… Ты — красивейший ребенок. Для меня самый прекрасный на свете. Я даже не знала, что такие бывают. У тебя лицо светится изнутри, как у сказочного принца. У тебя красивый отец, но ты в тысячи раз красивее. Глаза, как глубокие темно-зеленые озера. Вот ты какой. Кудри твои шелковые. Я не знаю, как пахнут новорожденные дети, у меня их никогда не было. Но ты пахнешь как самый сладкий ребенок, который родился у меня сразу таким. И при этом ты настолько разумный, что мне даже страшно. — А почему тебе от этого страшно? — Боюсь, что кто-то позавидует. Боюсь, что не смогу от всех тебя защитить. Вот такая я глупая тетка. И я так все время хочу тебя обнять, приласкать, что у меня уже все сердце изнылось. Иди сюда. Обними меня тоже. Ты мой самый родной человек. Сынок. А ты зови меня по-прежнему Тома. Чтоб никто даже не знал, что я полюбила тебя больше жизни. Ты уж прости меня за это. — Почему за это надо прощать? — Потому что любовь — самая тяжелая и самая главная ноша на свете. Потому что ее невыносимо нести в одиночку. Потому что люди умирают, а она остается. И потому что я узнала это только сейчас, на старости лет. А дети так быстро растут… Они уходят. Им надо уходить, оставляя того, кто любит до боли, до крика. — Ты тоже очень красивая, — погладил Даня по лицу свою Тому. — Ты самая добрая. И я люблю тебя. Не хочу, чтобы тебе было больно до крика. Я не уйду. Тамара пролежала на краешке кровати до рассвета, слушая его дыхание, ощущая родной запах. Мыслей не было, только изумление: такое бывает? Такое счастье… Эпилог Одни иллюзии. То, что утро светлее ночи. То, что ночь умрет через двенадцать часов. То, что счастье можно заслужить. И то, что миром должна управлять любовь, а не злоба. Все может идти по порядку и плану, и вдруг целую жизнь накрывает ночь-деградация. Линии рассвета нет и в помине. И человек или разные люди бредут по темной, беспросветной полосе, потеряв все ориентиры и надежды на свет. Даже звук не проникнет в абсолютную деградацию одной судьбы. Даже ураган не снесет ее стены. Убитую судьбу может разбудить, спасти лишь легкая волна родственного дыхания, чьего-то безмолвного призыва вернуться. Никто не в состоянии предсказать свой завтрашний день. Никто не застрахован от бед и страданий. А счастье — это короткое мгновение, которое ослепит совсем нежданным восторгом и даст силы на продолжение пути. Такое короткое мгновение. Но оно того стоит. Из таких мгновений и состоит общее возрождение из пепла.