Наконец Питер опустил взгляд в раковину и стал наполнять кувшины водой. Под звук бегущей воды он пробормотал что-то. – Простите, не расслышал, – произнес Гамаш спокойно и ровно. – Это я сказал Лилиан, что работы Клары глупые, – заявил Питер, поднимая голову и повышая голос. Он злился на себя за то, что говорит это, и на Гамаша за то, что тот выудил из него это признание. – Я сказал, что работы Клары банальные, поверхностные. Вина за рецензию Лилиан лежит на мне. Гамаш был удивлен. Да что там удивлен – поражен. Когда Питер сказал, что есть кое-что, о чем Клара не знает, старший инспектор предположил, что речь идет о студенческой интрижке. О коротеньком романе между Питером и Лилиан. Но такого он не ожидал. – Я участвовал в студенческой выставке и видел работы Клары, – продолжал Питер. – Стоял рядом с Лилиан и другими ребятами, и они все смеялись. Потом они увидели меня и спросили, что я думаю. Мы с Кларой тогда начали встречаться, и я, наверное, уже тогда понимал, что она настоящий талант. Что она не притворяется художницей – она и есть художница. У нее творческая душа. И по сей день. Питер замолчал. Он редко говорил о душе. Но когда подумал о Кларе, именно это слово пришло ему на ум. Душа. – Не знаю, что тогда на меня нашло. Это что-то вроде желания закричать, которое я чувствую, когда вокруг полная тишина. А иногда, если я держу что-то хрупкое, мне хочется это уронить. Не знаю почему. Он посмотрел на крупного, спокойного старшего инспектора. Но Гамаш продолжал хранить молчание. Слушал. Питер несколько раз коротко вздохнул: – Думаю, я хотел произвести на них впечатление, а когда критикуешь, легче показаться умным. И вот я сказал несколько нелицеприятных слов о работах Клары, и эти слова оказались в статье Лилиан. – И Клара ничего об этом не знает? Питер покачал головой: – Они с Лилиан почти не разговаривали после этого, а мы с Кларой сблизились. Я вообще забыл о том, что было такое дело. Или что это имело какое-то значение. Я даже убедил себя, что оказал Кларе услугу. Она разорвала отношения с Лилиан и не стала ограничивать себя в искусстве. Пробовала то, что было у нее на уме. Экспериментировала по-настоящему. И смотрите, к чему она пришла. Персональная выставка в Музее современного искусства. – И вы ставите это себе в заслугу? – Я поддерживал ее все эти годы. – В голосе Питера появились оборонительные нотки. – Где бы она была без этого? – Без вас? – спросил Гамаш, глядя прямо в лицо рассерженному Питеру. – Я понятия не имею. А вы? Питер непроизвольно сжал кулаки. – Что стало с Лилиан после колледжа? – спросил Гамаш. – Она, как выяснилось, была более чем посредственной художницей, но оказалась хорошим критиком. Она устроилась в одну еженедельную газету в Монреале, а потом даже стала писать рецензии для «Пресс». Гамаш снова вскинул брови: – Для «Пресс»? Я читал их рецензии, но не помню ни строчки за подписью Лилиан Дайсон. Может, она писала под nom de plume?[21] – Нет, – ответил Питер. – Она работала там давно, несколько десятилетий назад, когда мы все только начинали. Уже лет двадцать, а то и больше назад. – А что с ней случилось потом? – Мы с ней не общались, – сказал Питер. – Изредка сталкивались на вернисажах, но даже и тогда мы с Кларой ее избегали. Если выбора не оставалось, мы были любезны, но предпочитали держаться от нее подальше. – Но вы не знаете, что с ней случилось? Вы говорите, что она перестала работать в «Пресс» двадцать лет назад. Чем она занималась? – Я слышал, что она переехала в Нью-Йорк. Думаю, поняла, что климат здесь для нее неподходящий. – Слишком холодный? Питер улыбнулся: – Нет. Просто неприятный. Под климатом я имею в виду художественный климат. У нее как у критика было мало друзей. – Ну, вероятно, такую цену приходится платить, если ты критик. – Вероятно. Но голос Питера звучал неубедительно. – Вы так не считаете? – настойчиво спросил старший инспектор. – Критиков много, и художественное сообщество уважает большинство из них. Они справедливые, конструктивные. Подлецов среди них очень мало. – А Лилиан Дайсон? – А вот она как раз и была из таких. Ее рецензии могли быть ясными, вдумчивыми, конструктивными и даже блестящими. Но время от времени она писала ужасные гадости. Поначалу это казалось забавным, но когда стало ясно, что цели для злословия она выбирает произвольно, желание шутить по этому поводу поубавилось. А ее нападки становились все более злобными. Вроде нападок на Клару. И несправедливыми. Гамашу показалось, что Питер уже вроде бы забыл о том, какую роль он сыграл в этой истории. – А на ваши выставки она писала рецензии? Питер кивнул: – Но ей мои работы нравились. – На его щеках загорелся румянец. – Я всегда подозревал, что она написала ту разносную рецензию, чтобы досадить Кларе. Вбить клин между нами. Она решила, что если она мелочная и завидущая, то и Клара такая же. – А она не такая? – Клара? Поймите меня правильно. Бывает, от нее с ума можно сойти. Она может раздражать, быть нетерпеливой, иногда неуверенной. Но она всегда радуется удачам других. Радуется за меня. – А вы за нее радуетесь? – Конечно. Она заслужила тот успех, который получила. Это была ложь. Нет, Клара действительно заслужила успех. Гамаш это знал. Как знал и Питер. Но оба они знали, что Питера это вовсе не радует. Гамаш спрашивал не потому, что не знал ответа. Ему хотелось узнать, солжет ему Питер или нет. Питер солгал. А если он солгал в этом, то в чем еще он мог солгать? Гамаш, Бовуар и оба Морроу сели за ланч в саду. Бригада криминалистов расположилась по другую сторону клумб, они пили лимонад и ели сэндвичи из бистро, но для них четверых Оливье приготовил нечто особенное: охлажденный огуречный суп с мятой и дыней, нарезанные помидоры и салат из базилика, сбрызнутого уксусом, а еще холодного отварного лосося. Обстановка была идиллическая, если бы ее не нарушали криминалисты, которые то проходили мимо, то появлялись из близлежащей клумбы. Гамаш посадил Клару и Питера так, чтобы они не видели работы экспертов, но Гамаш понял, что это самообман. Морроу прекрасно знали, что приятный пейзаж перед ними – речка, поздние весенние цветы, тихий лес – это далеко не вся картина. А если они и забывали об этом, то тема разговора им напоминала. – Когда вы в последний раз общались с Лилиан? – спросил Гамаш, нанизывая на вилку кусочек розового лосося и макая его в майонез. Голос его звучал тихо, глаза на добром лице смотрели задумчиво. Но Клара не обманывалась на его счет. Гамаш мог быть вежливым, мог быть добрым, но он зарабатывал себе на жизнь тем, что ловил убийц. А такая работа отнюдь не улучшает характера. – Много лет назад, – ответила Клара. Она проглотила ложку холодного, освежающего супа, спрашивая себя, а в самом ли деле ей так уж хочется есть. И странным образом, пока мертвое тело оставалось безымянным, аппетит у Клары начисто отсутствовал. А теперь, когда стало известно, что убитая – Лилиан, аппетит разыгрался волчий. Она взяла ломоть французского батона, оторвала кусок, намазала маслом. – По-вашему, это было сделано намеренно? – спросила она. – Что было сделано намеренно? – спросил Бовуар. Он не был голоден, а потому неторопливо ковырялся вилкой в тарелке. Перед ланчем он зашел в ванную и принял таблетку от боли. Не хотел, чтобы шеф видел, что он принимает таблетки. Не хотел, чтобы Гамаш знал, что по прошествии стольких месяцев после ранения он все еще страдает от болей. И теперь, сидя в прохладной тени, он чувствовал, как боль отпускает его, как ослабевает напряжение. – Что у вас на уме? – спросил Гамаш. – Не могу поверить в то, что Лилиан убили именно здесь по чистой случайности, – ответила Клара. Она повернулась и увидела движение в зелени кустов. Агенты пытались воссоздать вчерашнее преступление. Лилиан приехала сюда. В день вечеринки. И ее здесь убили. В этом не приходилось сомневаться. Бовуар смотрел на Клару, повернувшуюся в своем кресле. Он был с ней согласен. Это не совпадение. Первая мысль была такой: Клара сама и убила эту женщину. Здесь был ее дом, вечеринка в ее честь, а убитая – ее бывшая подруга. У нее были мотив и возможность. Но Бовуар даже не представлял себе, сколько таблеток ему нужно принять, чтобы поверить, будто Клара – убийца. Он знал, что большинство людей способны на убийство. И в отличие от Гамаша, который верил в существование доброты, Бовуар знал, что доброта – состояние временное. Люди оставались хорошими, пока светило солнце, а на тарелке лежал отварной лосось. Но стоит отобрать это у человека – и тогда посмотрите, что будет. Отберите у него еду, кресла, цветы, дом. Друзей, супруга, который служит опорой в жизни, доход – и посмотрите тогда.