Но Гамаш вроде бы вовсе не испытывал никакого беспокойства. Напротив, ответ Андре Кастонге, похоже, доставил ему удовольствие. И еще кое-что заметил Бовуар. Кастонге начал расслабляться, обретать бóльшую уверенность в себе. Он подколол этого полицейского и не получил отпора. Кастонге явно почувствовал свое превосходство. Бовуар слегка улыбнулся и наклонил голову, чтобы Кастонге этого не увидел. – Ваш человек записал наши имена и адреса, – сказал Кастонге, садясь в большое удобное кресло у камина. – Наши домашние адреса и адреса офисов. Это означает, что мы подозреваемые? – Mais, non, monsieur[27], – ответил Гамаш, садясь на диван напротив Кастонге. Бовуар встал чуть в стороне, а месье Маруа занял место у каминной полки – Я надеюсь, мы не доставили вам чрезмерных неудобств. У Гамаша был обеспокоенный, даже сокрушенный вид. Андре Кастонге расслабился еще больше. Было ясно, что он привык занимать главенствующее положение. Продавливать свои решения. Жан Ги Бовуар наблюдал, как старший инспектор вроде бы потворствует Кастонге. Склоняется перед более сильной личностью. Не то чтобы лебезит – это было бы слишком очевидно. Просто уступает пространство. – Bon, – сказал Кастонге. – Я рад, что мы понимаем друг друга. Вы не доставили нам неудобств. Мы так или иначе собирались побыть здесь несколько дней. «Мы», – подумал Бовуар и посмотрел на Франсуа Маруа. На взгляд Бовуара, они были приблизительно одного возраста. Волосы у Кастонге были седые и густые. У Маруа в лысеющих, аккуратно подстриженных волосах пробивалась седина. Оба были ухоженные и хорошо одетые. – Вот моя визитка, старший инспектор. – Кастонге протянул Гамашу карточку. – Ваша специализация – современное искусство? – спросил Гамаш, закинув ногу на ногу, словно устраиваясь для долгого разговора. Бовуар, знавший Гамаша как никто другой, наблюдал за происходящим с интересом и любопытством. Гамаш охмурял Кастонге. И ему это удавалось. Кастонге явно смотрел на старшего инспектора Гамаша как на низшую жизненную форму. Эволюционировавшее существо, которое уже относится к разряду прямоходящих, но еще имеет недоразвитую лобную долю мозга. Бовуар мог предположить, что Кастонге думает о нем самом. Потерянное звено, не иначе. Ему захотелось сказать что-нибудь умное, рассудительное и компетентное. А если не удастся, то что-нибудь шокирующее, невыносимо грубое, чтобы этот самоуверенный тип больше не считал, что он тут занимает лидирующее положение. Но Бовуар не без усилия заставил себя молчать. Просто не мог придумать, что бы такое умное сказать об искусстве. Кастонге и старший инспектор беседовали о течениях в современном искусстве, при этом Кастонге говорил менторским тоном, а Гамаш слушал якобы увлеченно. А Франсуа Маруа? Жан Ги Бовуар начисто о нем забыл, но теперь кинул на него взгляд. Он увидел тихого пожилого человека, который тоже только смотрел и слушал. Но смотрел не на Кастонге. Франсуа Маруа смотрел на старшего инспектора Гамаша. Изучал его. Внимательно. Потом он перевел взгляд на Бовуара. Взгляд был не холодный, но ясный и проницательный. У Бовуара кровь застыла в жилах. Разговор между старшим инспектором и Кастонге вернулся к убийству. – Ужасно, – произнес Кастонге таким тоном, словно выразил необычное и проницательное мнение. – Ужасно, – согласился Гамаш, подаваясь вперед. – У нас есть две фотографии убитой женщины. Не могли бы вы на них взглянуть? Бовуар протянул фотографии сначала Франсуа Маруа. Тот просмотрел их и передал Андре Кастонге. – К сожалению, я ее не знаю, – сказал Кастонге. Бовуар с неохотой признал, что нужно отдать ему должное: при виде мертвой женщины он огорчился. – Кто она? – Месье Маруа? – Гамаш повернулся ко второму старику. – Боюсь, что и я вижу ее впервые. Она была на вечеринке? – Вот это-то мы и пытаемся выяснить. Никто из вас не сталкивался с ней? Как видно по одной из фотографий, на ней было довольно заметное красное платье. Маруа и Кастонге переглянулись и покачали головой. – Désolé, – сказал Кастонге. – Но я провел вечер в разговорах с друзьями, с которыми редко встречаюсь. Возможно, она и была там, но я ее не заметил. Кто она? – снова спросил он. Фотографии вернулись к Бовуару. – Ее звали Лилиан Дайсон. Никакой реакции на это имя. – Она была художницей? – спросил Кастонге. – Почему вы так подумали? – Красное платье. Эпатаж. Художники либо полные лоботрясы – почти не моются, вечно пьяные и грязные, – либо процветают. – Он показал на фотографии в руке Бовуара. – Невероятный апломб. Крикливые. Тип «Все смотрите на меня». Оба варианта очень утомительны. – Похоже, вы не любите художников, – заметил Гамаш. – Не люблю. Мне нравятся продукты, а не личности. Художники – убогие, сумасшедшие людишки, которые занимают большое пространство и отнимают много времени. Несносные. Как дети. – Но тем не менее вы, кажется, когда-то были художником, – вмешался Франсуа Маруа. Полицейские посмотрели на тихого человека у камина. Что это появилось на его лице – удовлетворение? – Был. Но я слишком здравомыслящий человек, чтобы добиться успеха на этом поприще. Маруа рассмеялся, и Кастонге посмотрел на него с раздражением. Произнося эти слова, он вовсе не шутил. – Вы были вчера на вернисаже в музее, месье Кастонге? – спросил Гамаш. – Да. Меня пригласила старший куратор. И Ванесса, конечно, мой близкий друг. Мы с ней обедаем, когда я бываю в Лондоне. – Ванесса Дестин Браун? Глава «Тейт модерн»?[28] – спросил Гамаш, на которого это явно произвело впечатление. – Она вчера была в музее? – О да. Он была и там, и здесь. Мы с ней долго говорили о будущем метафорического… – Но она не осталась? Или она тоже здесь, в гостинице? – Нет, она рано уехала. Не думаю, что бургеры и народная музыка – ее стиль. – Но это ваш стиль? Бовуару стало интересно, заметил ли Андре Кастонге, что ситуация изменилась. – Обычно нет. Но тут были несколько человек, с которыми я хотел побеседовать. – Кто? – Простите? Старший инспектор Гамаш по-прежнему говорил любезно, вежливо. Но теперь он явно играл первую скрипку. Как и всегда. Бовуар опять скосил глаза на Франсуа Маруа. Он подозревал, что того не удивило изменение ситуации. – С кем именно вы хотели поговорить на вечеринке? – терпеливо и четко проговорил Гамаш. – Ну, во-первых, с Кларой Морроу. Хотел поблагодарить за ее картины. – С кем еще? – Это мое частное дело, – отрезал Кастонге. Значит, он заметил, подумал Бовуар. Но слишком поздно. Старший инспектор Гамаш был приливной волной, а Андре Кастонге – веточкой. Большее, на что он мог надеяться, – это остаться на плаву. – Это может иметь значение, месье. А если нет, обещаю вам сохранить это в тайне. – Что ж, я рассчитывал поговорить с Питером Морроу. Он первоклассный художник. – Но не так хорош, как его жена. Франсуа Маруа говорил тихо, почти шепотом. Но все посмотрели на него. – Ее работы и в самом деле так хороши? – спросил старший инспектор Гамаш. Маруа внимательно посмотрел на Гамаша: – Я буду рад ответить на ваш вопрос, но мне любопытно узнать, что думаете вы. Вы были на вернисаже. И выделили этот примечательный портрет Девы Марии из других. – Что-что? – спросил Кастонге. – Там не было никакого портрета Девы Марии. – Если посмотреть внимательнее, то был, – заверил его Маруа и снова обратился к старшему инспектору: – Вы были одним из немногих людей, которые по-настоящему интересовались ее искусством. – Кажется, я говорил вам вчера, что Клара и Питер Морроу – мои личные друзья, – сказал Гамаш. На лице Кастонге появилось удивленное и подозрительное выражение.