— Готовы выдвигаться в путь? Фрайпан предсказывает жаркий денек, а у реки должно быть прохладнее. — Всегда готов, — отрапортовал Доминик. Он поднялся, кряхтя, как старый дед. Все повставали и начали сворачивать лагерь. Запихивая вещи в старый потрепанный рюкзак, который нашла в городе, Джеки думала о реке. Как только они доберутся до реки, все изменится. 3 Минхо Сирота плохо разбирался в машинах, ведь в современном мире они стали большой редкостью. Скорбящие из Остатков нации в Крепости пользовались грузовыми и легковыми авто, и еще у них были чудовищно огромные машины на гигантских колесах, которые могли сокрушить все на своем пути. Кое-какая техника осталась от прежних времен и была заботливо восстановлена, другая представляла собой изощренные изобретения людей, которым некуда девать время. Другие машины появлялись из таинственных внешних источников, о которых Минхо и ему подобные могли только догадываться. Как бы то ни было, машинами владели редкие счастливчики, а Минхо не смел об этом даже мечтать. И все же за несколько прошедших недель он пришел к выводу, что Рокси — ненормальная. Она считала делом чести атаковать в лоб каждую кочку, ручей или валун. Для нее не существовало слишком высокой скорости или слишком крутой горы. Минхо то и дело хватался за приборную панель, закрывал глаза и смирялся с неизбежностью смерти, а Рокси издавала торжествующий крик и хохотала, когда машина подпрыгивала на ухабах, виляла или опасно кренилась. Правда, ей хватало приличия после таких эпизодов притворяться смущенной. — А когда ты дашь мне повести? — в тысячный раз спрашивал он. Минхо постепенно полюбил вечерние посиделки у костра: они умиротворенно молчали или вспоминали свою прошлую жизнь, а вот когда Рокси садилась за руль… — Никогда, сынок. Даже не проси. Это моя машина. Назавтра он спрашивал вновь. Они ехали по разбитой, ухабистой, прямой как оружейный ствол дороге, по которой, в отличие от многих других, хотя бы можно было ехать. Бездорожье никогда не останавливало Рокси, которая считала, что лучший способ вождения — давить на газ и надеяться на лучшее. После тренировок, через которые он прошел, Сирота считал себя одним из храбрейших людей на свете, но эта женщина каждый день испытывала его смелость. — Давай остановимся на минутку, мне отлить надо, — взмолился наконец Сирота, у которого чуть не лопался мочевой пузырь. — Я бы заодно и проблевался, на всякий пожарный. И как у тебя получается столько вилять на совершенно прямой дороге? — Ладно, уговорил. Она ударила по тормозам, и грузовик со скрипом остановился. Сирота быстро открыл дверь, выпрыгнул из машины и отошел на пару метров в кусты — не до церемоний. Вокруг расстилались бесконечные мили холмистых долин, поросших скудной растительностью, а вдалеке виднелись очертания гор, зубчатые серые тени на фоне безоблачного синего неба. Каждый вечер они останавливались и ели простую пищу, приготовленную на огне. Разговаривали — как ни странно, больше говорил он. О том, что Остатки нации беспощадно убивают и сжигают всех инфицированных, о том, как стал Сиротой. О том, каково это — быть сиротой. Об учебе, о работе, как нес караул на стене, как убивал. А еще он рассказал Рокси о Ките — мальчике, которого спас. Возможно, именно в этот момент началось его преображение. Кто знает. Сирота и не подозревал, что способен так измениться. Иногда он задумывался о том, насколько напряженным и скованным был, пока не сбежал от Остатков нации. Во многих отношениях он вообще не напоминал человека — если сравнивать с Рокси. Ее жизнерадостность, доброта, чувство юмора — и он, высохшая какашка в старом ведре. Никому не нужен, никто не хочет быть рядом. А каким он мог стать, если его так воспитывали и учили? Теперь он не такой. Нет, он не хотел утратить свою крутость, жесткость, способность быть живым оружием. И все-таки Рокси показала ему совершенно новый мир, в буквальном и переносном смысле. Проезжая через все эти горы, пустыни, зеленые луга, он начинал осознавать, что это нормально — иногда чувствовать, черт возьми, радость. — Бу! — хлопнула его по плечу Рокси. Она часто так делала. — Ты действительно думаешь, что я не слышал, как ты подкрадываешься? — не оборачиваясь, спросил Сирота. — Знаешь, как нас тренировали? И вообще, это переходит все границы. Неужели непонятно, что я хотел побыть один? Она подошла и встала рядом. — Красота, правда? Я жутко рада, что ты уговорил меня отправиться в путешествие. — Она всегда старалась его рассмешить. — Я прекрасно провожу время. — Угу… Он замолчал: потемнело в глазах. Такое иногда случалось. И даже довольно часто. Как раз когда он думал о том, как сильно изменился, накатывала темнота, которая будто бы хотела его исправить. Он не понимал, откуда это берется, но сейчас на него накатило. Бешено забилось сердце, в голове зашумело, пульс участился. Откуда-то пришла злость. Вдруг захотелось толкнуть Рокси на землю и угнать грузовик, вернуть свой необузданный нрав, перестать верить этой женщине, считать ее врагом. Он больше не хотел смеяться. — Минхо? Сирота обернулся, с огромным трудом сохранив спокойное выражение лица, опустив руки вдоль тела и стараясь дышать ровно. — Расскажи еще о своем муже. Она ответила с искренней улыбкой: — Он был трудяга. Очень добрый. Чудесный. Учил меня готовить, хоть на чудо не надеялся. Любил гулять по лесу, рассказывал мне о растениях, грибах, животных. И учиться у меня любил. Дом мы построили вместе. Да ты уже это знаешь. Он был лучше всех, и я скучаю по нему каждый день. Минхо со вздохом кивнул. — Когда-нибудь я стану таким, как он. — Ты почти этого добился. Но таким, как он, никогда не станешь. Почти — уже отлично, — ласково, как любящая бабушка, сказала она и добавила, помолчав: — Ты в норме? — Да. Поехали. Минхо отвернулся и пошел к машине. Он сделал все, что мог на данный момент, и то была его маленькая победа, хотя Рокси не могла этого знать. Еще одно начало. На следующий день они наткнулись на реку. 4 Айзек Сны теперь снились редко. Обычно, протопав целый день рядом с Садиной, Добрым великаном и Летти, он падал без задних ног в жалком подобии палатки, забравшись в еще более жалкое подобие спального мешка, и уже через несколько секунд засыпал беспробудным сном. Благословенным сном, в котором ничего не происходит. Вообще ничего. Единственный минус — ему часто казалось, что Летти будит его спустя мгновение после того, как голова коснулась подушки — то есть старого одеяла, перевязанного бечевкой. А сегодня приснился сон. Ничего особенного. Просто обрывки жизни на острове, когда все было хорошо и спокойно. Когда были живы родители и сестра. Когда все его заботы состояли в том, чтобы выполнить поручения родителей и уговорить капитана Спаркса дать поработать в кузнице, хотя он еще не стал официальным помощником. Снилось, как мама латает дырявую крышу юрты и ругается почем зря. А папа спорит с соседом о том, как изменились океанские течения и как это повлияет на погоду и урожай. А потом — тот самый день. Катастрофа. Мир, вывернутый наизнанку. Шел дождь. Лило как из ведра. К счастью, до посева оставалось еще несколько дней, иначе все смыло бы. Дождь, сплошная стена дождя. Он слышал шум дождя даже во сне. Потоки. Водопады. Каскады. Тысячи ведер воды, низвергающейся с неба. Айзек открыл глаза. Сон закончился. А шум льющейся воды остался. Река. Это шумела река. Он сел, удивившись, что в кои-то веки проснулся без раздражающего писклявого голоса Летти, орущей во все горло «доброе утро», будто взбесившаяся чайка. Подумать только: эта же самая женщина рассказывала им об Эволюции, о том, как Вспышка мутировала в несколько разновидностей, причем есть и такие, которые обладают потенциалом сделать человечество более развитым. Или убить всех оставшихся. Все, что она говорила, обычно заканчивалось путаницей, не имеющей для Айзека никакого смысла. При этом она изо всех сил старалась делать вид, что все хорошо, точно они — счастливая семья, которая наслаждается приятной вылазкой на природу. Несмотря на притворство, Летти с Тимоном не упускали случая напомнить Айзеку и Садине о страшных карах за попытку бегства. «То, что произошло с Клеттер, может случиться с каждым», — не уставал повторять Тимон, хотя Айзек сомневался, что великан действительно готов их убить. Они с Садиной решили не торопить события, хотя утомительное путешествие на север и восток тянулось уже несколько недель. Они знали, что друзья продолжают идти по следу, отставая на несколько дней. В этом не было никакого смысла, и Айзек ничего не понимал. Вся эта ситуация казалась секретом Полишинеля — все знают и в то же время отказываются обсуждать. Что за игру придумала Летти? Почему не позволить себя догнать и продолжать поход, ведь вместе безопаснее? Однако похитители ясно дали понять, что не намерены этого делать. Айзек выбрался из старой потрепанной палатки. Тимон крутился неподалеку, разводил огонь для приготовления завтрака. Казалось, гигант никогда не спит. Он следил за пленниками, когда те засыпали, и бодрствовал, когда они просыпались по утрам. Вставая ночью по нужде, Айзек видел, чтоТимон косится на него из своей палатки. Он всегда за ними наблюдал. — У нас бекон заканчивается, — проревел Добрый великан, перекрикивая шум реки. Они расположились лагерем в тридцати метрах от западного берега. — Надо сегодня поймать что-то покрупнее. Не знаю, как вам, а мне эти кролики с белками уже в печенках сидят. Я видел в окрестностях диких кабанов. — Да, конечно, — ответил Айзек. Из-за таких разговоров Айзек чувствовал себя не в своей тарелке. Вроде бы все так нормально, спокойно, без напряга. Почти. И все-таки над ними нависала угроза, словно мельчайшие частицы тумана — незаметные, едва ощутимые. Из палатки вышла Садина — заспанная, тихая, а со стороны реки неожиданно появилась Летти со связкой из шести или семи крупных форелей в руке. Естественно, она встала раньше всех, отправилась на речку и наловила рыбы, чтобы накормить компанию роскошным завтраком. «Что у меня за жизнь? — подумал Айзек. — В компании женщины с тираническими замашками, которая то ловит рыбу, то читает лекции об Эволюции и вымирании…» Впрочем, он не жаловался. От одной мысли о жаренной на костре форели потекли слюнки и нахлынули воспоминания о доме. В который раз. Тимон с благоговением посмотрел на свою напарницу. — Летти, ты ходячее чудо! Она отдала ему добычу — еще бьющих хвостами несчастных рыбешек.