– В «ГЛР», – снова произнес пожилой распорядитель в очках, накрывая полой шинели тело Фарафонова. – И укрыть их чем-нибудь надо. Померзнут, пока доедут. Путь неблизкий. – Так нечем уже, Иван Иваныч, – ответил ему высокий в халате, почесывая рукой щеку. – В полку их не укрыли, а у нас не осталось ничего. Поедут побыстрее, а как еще? Ответа не последовало. Егор тяжело вздохнул. Холод страшно пронизывал тело. Болела нога. Рядом часто и хрипло дышал Фарафонов, иногда тихо постанывая и что-то неразборчивое бормоча себе под нос. – Куда везти-то? – громко спросили из саней: – На Скуратовскую или в Чернь? – Вам сопровождающего сейчас дадим. Он укажет путь, – ответил обладатель телогрейки, надетой поверх халата. Глава 3 Егор проснулся от гудка паровоза. Он открыл глаза и увидел, как вереница саней, на одной из которых везли его и раненого Фарафонова, огибает позицию зенитчиков, умело замаскированную специальной сетью и отгороженную стеной плотно утрамбованного снега, из-за которого выглядывали зачехленные стволы крупнокалиберных пулеметов ДШК. За ними виднелись закопченные трубы, оставшиеся как напоминание о том, что здесь еще недавно стояла деревня, бурлила жизнь, звучал детский смех, гуляла домашняя птица, паслись коровы и козы. Точно так же выглядела и его родная деревня, оставшаяся пепелищем после подлого и разорительного налета фашистских стервятников. По очертаниям местности: широкой поляне, опускавшейся к пригорку, за которым начиналась полоска леса, граничащего с проходящей железной дорогой, по колхозному скотному двору, расположившемуся на пологом склоне широкого холма, Егор узнал окрестности этого поселка. Потянулись занесенные снегом низенькие оградки деревенских садов, остался позади почерневший от времени колодец, украшенный шапкой снега, появились знакомые с детства, когда-то крытые соломой сельские домики, от которых сейчас остались лишь обугленные стены да почерневшие кирпичные остовы печей. Ему стало больно на душе. Хотелось заплакать. Ком подступил к горлу. Здесь когда-то, до войны, жили его дальние родственники, к которым он всегда заезжал по пути из техникума, следуя с железнодорожной станции в свою деревню. Здесь его всегда радушно встречали, угощая целой кружкой теплого коровьего молока. На колени к Егору обязательно садилась одна из маленьких девочек – внучек пожилых хозяев дома, трудолюбивых крестьян, которыми славились эти места. Гостя начинали расспрашивать о житье в городе, о новостях. Потом разговоры заходили о ведении домашнего хозяйства, об урожае, о мелких напастях, случавшихся в деревенской жизни. Заканчивали разговор, как правило, передачей поклонов родителям с непременными пожеланиями здоровья и долголетия и обязательным в таких случаях приглашением в гости. Иногда, когда в пути его заставал дождь, Егору доводилось ночевать у здешней родни. Тогда его клали на полати, ближе к теплой печи, где обычно спали старшие дети. И он засыпал, полный спокойствия и умиротворения, забыв обо всех заботах. Утром его будили позже всех, давая возможность хоть немного выспаться, зная наперед, что он будет этого лишен дома, где строгий отец непременно погонит парня с первыми петухами на работы. А председатель колхоза, узнав о возвращении Егора домой, поспешит пополнить им какую-нибудь из бригад, остро нуждающихся в рабочих руках. Он знал это, но никогда не злоупотреблял гостеприимством родни. Старался встать утром вместе со всеми и непременно помочь по хозяйству, хотя бы немного – дрова поднести, воды подать. Лишь бы не быть обузой и всегда иметь возможность побывать у этих добрых трудолюбивых людей. Сейчас он ничего не знал об их судьбе. Но очень надеялся, что им удалось спастись и устроиться, как смогли избежать гибели и нашли пристанище его родители. Вереница саней двигалась в направлении местной церкви, лет десять назад переделанной в склад и клуб. Егор понял это, даже не видя еще купол без креста, едва только они миновали несколько раскидистых дубов, по рассказам отца, посаженных в этом месте сразу после освещения храма. Сани стали возле входа в церковь. Вокруг стали суетиться и бегать солдаты в ватниках, женщины в белых халатах с накинутыми шинелями или телогрейками. Две из них, совсем молоденькие девушки, с красными, воспаленными от недосыпа глазами, подошли к Егору, стали сгребать с него на землю солому, обильный слой которой на них с Фарафоновым накидали еще в дивизионном санбате. – Вставай давай, – сказала одна из девушек, протягивая Егору руки. Он с трудом стал приподниматься с саней, пытаясь ухватиться заледеневшими руками за деревянные поручни. Девушки помогли ему и потом, держа под руки, практически на себе занесли в стоящий за церковью каменный дом. Тепло от натопленной печи сразу взбодрило промерзшего до костей солдата. Ему стало легче от одной только мысли, что он наконец-то прибыл туда, где тепло и где ему помогут. Егора разместили в пахнущем спиртом и еще чем-то помещении, разгороженном пополам простыней, за которой слышалась какая-то возня. Женский голос перебивал еле сдавливаемый мужской стон: – Потерпи, дорогой, потерпи. Немножечко осталось. Надо потерпеть. Мужчина продолжал гортанно и тихо стонать. Хорошо слышалось его частое дыхание, снова и снова прерываемое стоном. Изредка звонко ударялись друг о друга металлические предметы. – Ну, все. Осталось повязку наложить, – вновь прозвучал красивый женский голос. Девушки-санитарки стали помогать укладываться Егору на массивный деревянный стол, длина которого позволяла уместить на нем самого рослого человека. Предварительно они приняли у него вещмешок и стянули с почти негнущегося от мороза тела шинель. Из-за простыни вышла женщина в испачканном кровью белом медицинском халате и белом платке на голове, повязанном сзади. Егор не сразу заметил ее. Он разглядывал стены и потолок помещения, в котором было одно единственное высокое и узкое окно; на потолке висела тускло светившаяся лампа. Вошедшая женщина стала осматривать Егора. Потом сосредоточилась на его ноге. Только сейчас, когда она встала так, что свет из окна стал падать ей на лицо, он смог разглядеть ее. Женщина показалась ему невероятно красивой. Он поймал себя на мысли, что еще никогда не видел такой красоты женщину. Егор не мог отвести от нее взгляд, он буквально остолбенел. Немного смуглая, с легким румянцем на щеках; ровная, гладкая кожа без единого изъяна. Высокий прямой лоб, верхняя часть которого была спрятана под тканью белого платка. Тонкие полоски гладко изогнутых темных бровей. Длинные, густые ресницы вокруг больших, выразительных серо-зеленых глаз. Прямой нос, заканчивавшийся четко прорисованным природой острием. Как будто вырезанные мастером губы, которые нельзя было назвать ни тонкими, ни пухлыми. Они были именно такими, какими должны быть: одновременно сочные и слегка бледные, без единого намека на помаду. Ровные скулы и подбородок, чуть выдававшийся вперед маленьким бугорком. Шея тонкая, но не длинная. Свет лампы падал так удачно и был так тускл, что только подчеркивал линии лица, давая тень так, что глаза казались еще больше, а веки виделись чуть подкрашенными, что усиливало эффект естественной красоты, не имевшей на себе ни грамма косметики. Слегка вздернутые худые плечи, тонкие руки, изящно держащие медицинский инструмент; спокойные, уверенные, неторопливые движения дополняли ее яркий облик и делали его практически безупречным. Опоясанный фартуком медицинский халат подчеркивал ее стройную фигуру и тонкую талию. Казалось, внешность ее невероятно гармонирует с движениями. Одно подчеркивает другое. И все это дополняется мелодичным ровным голосом. И говорила она как-то правильно, тщательно проговаривая слова. При этом делая это естественно, без тени смущения и надменности. – Снимите с него валенок и дайте полстакана водки, – сказала она медсестрам, которые еще оставались в помещении. – Не надо водки, – ответил Егор, – в меня уже столько влили. Лучше поесть дайте. – Мне тут виднее, товарищ боец, что и кому нужно. Если я говорю «водки» – значит, так надо. Тем более что другой анестезии у меня нет! – Она посмотрела на него своими красивыми зелеными глазами с длинными ресницами. Егор не смог выдержать ее взгляда. От смущения он отвернулся и тихо пробормотал: – Простите. Над ним склонилась одна из медсестер, аккуратно просунула ладонь, обхватила пальцами коротко стриженный затылок и приподняла его голову. Потом поднесла к его губам кружку с водкой и стала быстро вливать в рот. Его едва не стошнило, он закашлялся, из глаз непроизвольно потекли слезы. – Придется потерпеть, товарищ боец, – произнесла красавица-врач, помогая другой медсестре стянуть с его ноги валенок, – мне нужно осмотреть и обработать вашу рану. Будет больно. Если сами терпеть не сможете, скажите – будем вас держать. – Не надо держать. Делайте, что нужно. Я потерплю, – ответил ей Егор, вцепившись руками в края столешницы, предвидя муки от возможной боли, которую ему придется перенести. Возле него засуетились медсестры, подавая женщине-врачу инструменты. Она отдавала им короткие негромкие указания. Егор терпел. Через некоторое время он услышал неожиданный вопрос: – Как вас зовут, товарищ боец? – Красноармеец Щукин! – по привычке выпалил Егор. – Как? Щукин? – переспросила одна из медсестер, достав из кармана халата блокнот и записав в него что-то карандашом. – Зовут как, красноармеец Щукин? – снова спросила красавица-врач. – Егором, – уже тихо ответил он и подумал: «Какая же она красивая! Просто невероятно красивая!» – Откуда родом, Егор? – снова услышал он, понимая, что вопросы доктор задает не из любопытства, а чтобы отвлечь его от ожидаемой боли и чтобы контролировать его сознание. – Со мной все в порядке, товарищ военврач, – ответил он ей. Женщина заметно ухмыльнулась, с улыбкой посмотрела на него и уточнила свой вопрос: – Родом откуда, Егор? Я прекрасно вижу, что вы в порядке и очень этому рада. А еще рада сообщить вам, что рана у вас несерьезная. Так, кусок мяса вырван, и всё. Недельки через три-четыре мы вас выпишем. Сейчас повязку наложим, укол от столбняка сделаем и отправим в палату. Егор проглотил накопившуюся слюну, посмотрел на нее. Потом снова от смущения отвел взгляд в сторону. – Недалеко отсюда. Верст двадцать, – ответил он. – Деревенский? – Деревенский. – До армии в колхозе работал? – снова спросила она. – Нет. В техникуме учился. Два курса. – Что за техникум? – поинтересовалась врач. – Иваньковский техникум механизации сельского хозяйства, – выпалил Егор и сразу же застонал от боли в ноге. – Терпим, терпим, терпим, – успокаивала его своим мелодичным красивым голосом врач. После обработки и перевязки раны он в накинутой на плечи шинели с вещмешком в руке и валенком под мышкой, опираясь на медсестер, был препровожден к другому дому – деревянному, со следами недавнего ремонта. – Мы тебя в баню не поведем, – сказала одна из медсестер, – ты вроде в чистой одежде и без вшей. – Да, вчера только из запасного полка прибыл, – уточнил Егор. Его завели в довольно высокую избу-пятистенок, в одной из комнат которой уже лежали на деревянных кроватях четверо раненых. – О! Пополнение! – звонко произнес один из них, занимавший кровать в самом темном углу комнаты: – Откуда ты, парень? Где тебя ранило? – Под Шашкино, – ответил Егор, – в атаку ходили. – Что же это за места такие проклятые – Миново и Шашкино? – проговорил солдат, откидываясь головой на подушку. – Все везут и везут! Почти весь госпиталь оттуда! – Сюда, – указала одна из медсестер Егору на грубо сколоченную из досок кровать, на которой лежал застеленный серой застиранной простыней матрац, набитый соломой, смешанной с сеном, – вместо подушки вещмешок используй. Укрывайся шинелью. Печка топится, так что холодно не будет. Егор сел на кровать. – Туалет за домом, – сказала ему другая медсестра, – если не сможешь сам ходить, я тебе ведерко принесу. – Костыль ему лучше принеси! Сам будет ходить! Вон здоровый какой! – иронично сказал другой раненый, видя, что Егор совсем небольшого роста и довольно худой. – И еще покормите чем-нибудь. А то почти двое суток в желудке не было ничего, – тихо добавил Щукин, глядя на вторую медсестру.