– Не надо! – мучительно простонал Егор, и едва решил, что его услышали, как чьи-то пальцы больно надавили ему на щеки и в открытый рот, обжигая нутро, снова потекла вонючая горечь. Он терпел перевязку, радуясь полученной медицинской помощи. Когда процедура закончилась, его попросили встать. Ослабший после пятичасового марша, ранения и кровопотери, неподвижного лежания на снегу до наступления темноты, долгого перемещения ползком, он с трудом поднялся, пытаясь опереться на полусогнутую поврежденную ногу. Он едва не упал, его подхватили две пары рук и проводили в одну из землянок, вырытых на пологом склоне широкого оврага. – Винтовку и противогаз у него заберите! – громко прозвучал за спиной голос санитарки. – Фамилия как твоя? – Щукин, – машинально ответил Егор. – Давай винтовку и снимай противогазную сумку, Щукин. – Кто-то стоящий сзади потянул на себя ремень оружия и стал помогать снимать вещмешок, чтобы потом помочь избавиться от противогаза. Держа в руке только тощий вещмешок, в котором оставались лишь пара запасных портянок, котелок, кружка и фляжка, он захромал к землянке. Вход в нее закрывала не дверь, а солдатская плащ-палатка, растянутая во всю ширину узкого проема. Внутри при слабом свете коптилки, сделанной из сплюснутой снарядной гильзы, он едва разглядел несколько пар двухэтажных нар, сколоченных из тонких стволов деревьев. В центре землянки стояла печка-буржуйка, бывшая в прошлом железной бочкой. – На пол ложись, все занято, – прохрипел за спиной Егора низкий мужской голос, – тут соломы достаточно, не замерзнешь. Он не стал возражать. Ему было все равно. Измученный за последние сутки организм, к тому же принудительно принявший обильное количество водки, вот-вот должен был впасть в глубокий, восстанавливающий силы сон. Егор почти упал на толстый слой соломы, накиданной прямо на земляной пол. Расположившись, он стал поворачиваться так, чтобы лечь поудобнее, не давя всем телом на раненую ногу. Некоторое время у него это не получалось. Наконец он рывком выдернул из-под себя пристегнутую к поясу малую саперную лопатку, расслабился и сразу же начал проваливаться в сон. В последнюю секунду он почувствовал, как кто-то набросил на него что-то тяжелое. Егор понял, что это теплый тулуп, и сразу уснул. Тело полностью расслабилось, а мозг не мог этого сделать, не мог отключиться от пережитого за день. То и дело перед бегущим на немецкие пулеметы солдатом мелькали прошитые пулями, падающие на снег тела товарищей. Он падал и вставал, снова падал и снова вставал. Сзади кто-то надрывно кричал ему: – Не вставай, Щукин! Лежи, не вставай. Егор видел корчащегося от боли сержанта, возле которого вздымаются фонтаны земли, вырванной пулями. – А-а-а! А-а-а! А-а-а! – Он проснулся и не сразу понял, где находится, но быстро вспомнил и сообразил, что рядом, на нарах, кто-то кричит не то от боли, не то просто во сне. С другой стороны землянки послышался другой нервный крик, перебивающий первый: – Да когда же это кончится! Подыхаем тут! Егор перестал на них реагировать. Он снова впал в глубокий сон. И снова увидел своего взводного. Сержант мелькал в проеме траншеи, то и дело нервно поглядывая через бруствер в сторону вражеских укреплений. Во сне Егор шевельнулся – раненую ногу пронзило болью. От бедра до кончиков пальцев ее стало тянуть по нервным окончаниям. Он тихо, почти неслышно застонал. Пытаясь лечь как-то иначе, стал ворочаться, но, несмотря на это, боль не стихала, а порой становилась сильнее. Рядом, на нарах, снова кто-то протяжно заныл: – А-а-а! А-а-а! А-а-а! Возле Егора другой раненый негромко сказал: – Покурить бы. Ему стало понятно, что заснуть больше не получится. Сон ушел. Рядом снова протяжно завыл лежащий на нарах раненый. Еще один, из глубины землянки, стал громко кашлять, матерно комментируя боль в груди. – Суки фашистские! Мать, отца, сестер загубили! Бабку старую на штыки подняли! Теперь меня решили! Не-ет! Не-ет! Я не дамся! Я встану и мстить буду! – слышалось с крайних нар у входа. – Да замолчите вы все! – закричал тот, кто хотел закурить. И как будто на радость ему, в землянке наступила тишина, прерываемая только скрипом открываемой печной заслонки. В воздухе почувствовался запах крепкой махорки. – На, подыми, – сказал кто-то в темноте и протянул мимо Егора руку с горящей самокруткой. – А-а-а! А-а-а! А-а-а! – снова разлетелось по землянке. Перебивая крик, кто-то из раненых попытался завязать разговор: – Нам бы до утра дотянуть. А там кого здесь оставят, кого в полковую санчасть отправят, кого в дивизионный санбат, а кого дальше повезут. – А дальше – это куда? – спросил Егор, пытаясь отвлечься от ноющей боли в ноге. – В госпиталя. Если ранение не тяжелое, то в «ГЛР». А если плохо совсем, то на санитарном поезде в эвакогоспиталь. Но это, только если транспортировать можно. – А «ГЛР» – это что? – не столько пытаясь удовлетворить свое любопытство, сколько стараясь переключить внимание от надоевшей боли, снова спросил Егор. – «ГЛР» – это госпиталь для легко раненых, – ответили ему, – несколько десятков километров от передовой. Заснуть уже не получалось. Только мозг начинал отключаться, как нечаянно задетая конечность начинала ныть пронизывающей все тело болью. Егор сразу просыпался. Так повторялось несколько раз. Он уже начинал ненавидеть эту ночь и всю окружающую его обстановку. Периодически кто-то снова стонал с деревянных нар. Другой раненый хрипло и долго кашлял, матом проклиная рану в груди. Вдруг за резко одернутой в сторону занавеской из плащ-палатки появился силуэт, различить который в темноте было нельзя. – По одному выходите, – сказал он, – сани подали. Скоро светать будет. Кто крайний? На выход! Он стал стягивать тулуп с Егора, который тут же неуверенно попытался встать и скорее покинуть землянку, ставшую ненавистной всего за несколько часов, проведенных в ней. – Н-но-о! – подгонял лошадку невысокий солдат в нескладном полушубке, сидевший в санях в изголовье у Егора и еще одного раненого бойца из другой роты. Они лежали, плотно прислонившись друг к другу. Оба с перебинтованными ногами, от обоих пахло водкой. Оба измученные бессонной ночью, проведенной в закопченных землянках под стоны и крики мучающихся от боли людей. Оба молодые и только начавшие свой боевой путь. Оба раненые в первом же бою. Оба самостоятельно выбравшиеся с поля боя с наступлением темноты. Уже начинало светать. Егор, прекрасно знающий родные места, безошибочно определил направление движения вереницы саней, на которых их везли в дивизионный санитарный батальон. – Похоже, к Черни подъезжаем, – услышал он голос лежащего рядом с ним в санях солдата. Егор сразу определил соседа по приметной интонации, характерной больше для женщины, чем для мужчины. – Андрюха, ты? Фарафонов? – Егор узнал мценского парня, с которым немного подружился еще в запасном полку. – Я! А кто ж еще? – протяжно проскрипел голос: – А ты кто такой? – Щукин! Не узнал, что ли, Андрюха? – обрадовался Егор встрече с товарищем так, как будто не видел его несколько лет. – Егор, так ты тоже ранен? Куда тебя? – живо поинтересовался Фарафонов. – Бедро пулей задело. Крови много потерял, – ответил он и, как будто опомнившись, попытался приподняться на локтях, чтобы увидеть свою раненую ногу. – Ой! Подожди, Егор, не двигайся! Больно-то как! – застонал солдат, после того как Щукин стал шевелиться в санях. – Мне по ребрам досталось. Дышать тяжело. Стянули бинтами бока. Все в крови, даже шинель пропиталась насквозь. Егор все же успел немного разглядеть свою ногу. Штанина ватных брюк и кальсоны были распороты до середины бедра. Пропитанный засохшей кровью бинт был небрежно наложен прямо поверх одежды. Едва рассмотрев жуткую картину, Егор аккуратно откинулся назад, чтобы не навредить раненому товарищу, приятельские отношения с которым начались с небольшого кулачного столкновения, закончившегося разбитой в кровь губой Фарафонова. К их общему удовольствию, конфликт не перерос во что-то большее. И не раз еще они вынуждены были помогать друг другу, зная об их общей беде, которая только объединяет, а не разобщает людей. У Андрея тоже не было дома. А семья его вынуждена была скитаться, потеряв жилище еще в октябре прошлого года, когда танки Гудериана затяжным огненным штурмом овладели Мценском. Едва преодолев рубеж семнадцатилетия, Фарафонов добровольцем вступил в Красную Армию, напором взяв нового военкома только что освобожденной от гитлеровцев Черни. Вереница санитарных саней остановилась. Егор перевалился через деревянный поручень. Его взгляду предстала линия траншей, растянувшаяся вдоль редкого леса. В ней сновали солдаты, слышались разговоры, мат, ругань, чьи-то команды. Несколько человек, одетых в ватники и шинели, с винтовками за спинами, обходили сани, разглядывая лежащих в них раненых. – Откуда вы, ребята? – услышал Егор. – Шашкино штурмовали! – резко и быстро ответили ему. – И как там? – настороженно спросил все тот же солдат. – Как видишь! – так же резко ответили ему, и кто-то засмеялся от странного разговора двух случайных собеседников. Сани тронулись, оставляя позади линию траншей. Дорога изгибалась, уводя вереницу за редкий лес. Егор задремал. Он проснулся, почувствовав очередную остановку. Впереди послышались голоса, запахло дымом. Хрустя снегом, мимо саней прошел высокий худой солдат. Впереди кто-то громко давал указания. – Этого здесь выгружайте! – послышалось впереди колонны. – А этого в «ГЛР» везите. Егор попытался рассмотреть тех, кто распоряжался их судьбой. Он снова навалился на деревянный поручень, но почувствовал боль в ноге и, подавив свой интерес, откинулся назад. – Этого в операционную несите, – послышался уже ближе голос распорядителя. – Так. А этого в те сани перекладывайте. Пусть в «ГЛР» везут. Шаги приближались к саням, в которых лежали Щукин и Фарафонов. Егор открыл глаза и увидел стоящего над ним пожилого мужчину в черных круглых очках. Тот сразу безошибочно определил характер ранения, едва откинул полу шинели, закрывавшую окровавленный бинт поверх штанины. Он резко ощупал повязку и попытался повернуть согнутую в колене правую ногу, отчего стало нестерпимо больно. Егор застонал и стал мысленно ругать распорядителя в очках, с ненавистью глядя в его усталое, небритое худое лицо. – В «ГЛР», – коротко сказал тот. – Фамилия, солдат? – Над санями склонился высокий, интеллигентного вида мужчина в телогрейке, надетой поверх белого, с бурыми пятнами засохшей крови, халата. – Красноармеец Щукин! – ответил ему Егор. Одетый в телогрейку на халат стал записывать что-то в планшет.