Сидевшие рядом товарищи продолжали обсуждать работу в лесу, пока их не перебили голоса возвращавшихся в расположение сослуживцев. – Ну, Щукин! – громко проговорил, обращаясь к Егору, шедший впереди солдат. – Третью неделю у нас из нарядов и караулов не вылезал. Разок к немцам сходил и уже к награде представлен! – Во всем полку ни одного награжденного нет, а этот только появился и, на тебе, уже в списки внесли! – засмеялся второй боец, разводя руками и оглядываясь на товарищей. Егор встал с места и, ничего не понимая, начал искать глазами Панина и Виноградова. Оба появились вскоре, Виноградов начал рассказывать: – Там на митинге комиссар полка хвалил нас. Говорил, что благодаря нам сегодня ночью немцы отвадили нескольких перебежчиков в полосе нашей дивизии. Пулеметами их встретили. Один даже вернулся. – Трибунал его ждет. Расстреляют, наверное! – добавил стоявший рядом Панин. – А на нас троих, сказал, наградные документы оформлять будет. Политотдел одобрил уже. Представляешь? Ждет, командир полка вернется. Его еще ночью вызвали в штаб дивизии. – С высоты своего роста Виноградов смотрел на Егора, который стоял перед ним с видом ничего не понимающего человека, на которого невольно обрушивается что-то невероятно почетное, а он, по простоте своей и отсутствию привычки к подаркам судьбы, не знает, как реагировать. – Во дает! – вывел его из оцепенения голос Панина. – Его на медаль представили, а он даже не улыбнется. – Коли дырку, разведчик! – Виноградов хлопнул Егора по плечу. – Будем с тобой наш полк прославлять на весь фронт. Егор все еще не верил. Только начиная осознавать, какой по-настоящему царский подарок преподнесла ему судьба, он постепенно впадал в состояние легкого опьянения. В голове зрела мысль поскорее написать письмо домой, где его вслух прочтет родителям младший брат. В нем он опишет доблесть товарищей и ни слова не скажет о себе, о своем участии в смертельно опасной вылазке к гитлеровской передовой. Не напишет о представлении к правительственной награде, зато упомянет о боевых товарищах, красочно обрисовав их подвиг. Неожиданно его начало мутить от собственной скромности, которую уже через минуту он посчитал избыточной, а написание письма родным отложил до подходящего момента, тем более что его уже звали на работу товарищи по наряду. – Хорош гордиться, Егор! Нам еще целый куб леса сюда притащить надо! Егор, одернув на спине гимнастерку и поправив пилотку, двинулся в сторону рощи. – Подожди. – Виноградов дернул его за рукав гимнастерки и тихо проговорил, сменив выражение радости на лице на серьезное и озабоченное: – Тут вот какое дело. Панин встал рядом, заслонив обоих так, чтобы разговор не слышали другие. – То, что на нас наградные будут оформлять, – это, конечно, радует. – продолжил Виноградов. – Но приказ по «языку» никто не отменял. К нам во взвод переводят тех двоих из стрелкового полка, что в удачный поиск сходили. Они сейчас самыми опытными в дивизии считаются. Причем из пехоты, не как мы. Командование хочет их привлечь… – Думают, с ними у нас все получится, – злобно добавил Панин. – Вот и я об этом, – сквозь зубы процедил Виноградов. – Сегодня ночью пойдем. Лейтенанту приказали готовиться. Панин склонился над Егором: – Мы просили за тебя. Чтоб и тебя с собой взять. Ты как? Готов? – Разведчики пристально уставились на парня. Егор опешил, не зная, что сказать, мысленно подбирая слова для ответа. Страха не было. Было осознание полной неопытности в новом для себя деле. Было опасение подвести опытных разведчиков, сделать что-либо не так. Егор замешкался, чувствуя, как по спине пробегает легкий холодок, как пульсирует от нервного напряжения кровь в висках, как потеют ладони. – А я смогу? – вдруг сказал он и посмотрел на товарищей. – Сможешь! – уверенно ответил Панин. – Немцу в лицо смог заглянуть и не обделался. – Тебе прикрывать нас нужно будет, – продолжил Виноградов, – мы на «силовую» сами пойдем, брать его будем. – Это наша забота, – добавил Панин. – А ты и еще кто-нибудь прикроете нас в случае чего. Ты невысокий, шустрый, быстрый. Это как раз по тебе будет. Мы так всю работу в поиске строим. Большие и сильные фрица глушат и хватают, а такие, как ты, поддерживают огнем в случае чего. – Виноградов положил руку на плечо Егора и еще пристальнее посмотрел ему в глаза. – Работа, конечно, опасная, сам понимаешь. Потери уже были. – Панин отвернулся, не желая наводить страх на парня. – Но ты – наш! Ты себя показал! – Виноградов стиснул плечо товарища. – Конечно, я пойду! – ответил Егор. На лицах разведчиков появились одобрительные улыбки. Сердце забилось еще сильнее. Ответственность за дело, желание оставаться в числе разведчиков, среди которых он искренне желал быть своим, окончательно укоренились в душе Егора. И ребята верили в него, понимали, что он не бросит их в ответственный момент, не струсит и, если потребуется, умрет за них. – Тогда мы ждем возвращения взводного и решаем с ним вопрос по составу группы, – заключил Виноградов. Разведчики довольно переглянулись. – Если лейтенант даст добро, мы тебя из наряда выдернем. Будешь отдыхать перед выходом. – Панин хлопнул Егора по плечу. Распределение обязанностей между теми, кто участвует в вылазке, было знакомо Егору еще по рассказам Николая в госпитале. Тот не раз пояснял, какие задачи ставятся каждому разведчику, показывал на примерах, кто и чем конкретно должен заниматься во время операции. Но Егор решил, что не будет показывать свою осведомленность. Он молча выслушал разъяснения старших товарищей, отмечая для себя сходства и различия с рассказом Николая, а также уяснил некоторые особенности, на которые указывали Панин и Виноградов. Время шло. Работа не заканчивалась. Нужное количество бревен было заготовлено в роще, свалено на ее краю и уже частично перенесено на солдатских плечах к месту строительства будущей землянки, где уже были закончены земляные работы. Само строительство было назначено на следующий день. Скинув последнее бревно на землю, Егор обернулся на голос одного из солдат: – Щукин, тебя там комиссар полка искал. Он удивился такому вниманию высокого начальника к своей персоне. Егор на ходу поправил обмундирование, готовясь отправиться к старшему политруку, которого видел лишь раз в жизни, когда вызвался идти добровольцем к вражеской передовой. – Он сейчас у нас в землянке сидит. Пришел перед поиском с ребятами поговорить, – уточнил солдат, кивая в сторону жилища разведчиков. Егор расправил плечи и, откинув полу закрывавшей вход плащ-палатки, вошел внутрь. Он быстро отыскал глазами комиссара и, вытянувшись по стойке «смирно», по уставу доложил о своем прибытии, ловя на себе взгляды присутствующих, включая своих друзей и командира взвода: – Товарищ старший политрук, красноармеец Щукин по вашему приказанию… – Отставить, красноармеец Щукин, – прервал его комиссар полка и жестом указал на место рядом с собой. Немного смутившись, Егор опустился на нары, удивляясь такому отношению к себе со стороны человека намного выше по званию и положению. Но тут же вспомнил батальонного комиссара из госпиталя для легкораненых, который так же просто и почти по-отечески относился к простым солдатам, особенно молодым и неопытным. Он поучал их, проявлял заботу, что-то подсказывал, учил правильно писать письма домой, чтобы не тревожить домашних и обязательно вселять в них веру в победу, в силу Красной Армии, в неизбежный разгром врага. По первым впечатлениям, комиссар полка был точно таким же: он тоже держался на грани воинской дисциплины, устава и одновременно уважения к солдату прежде всего как к простому человеку. Сейчас комиссар внушал собравшимся в рейд разведчикам острую необходимость захвата «языка», напоминал об их исключительно важной роли в этом деле. Говорил он медленно, четко проговаривая слова, глядя в лицо. Не приказывал, а как будто просил, но делал это так тонко, словно проникал в сознание каждого из бойцов. А те внимательно слушали, впитывая каждое его слово, одновременно осознавая, насколько рискованным может оказаться поход за «языком», ведь задача обозначается как невероятно важная для всех: для командования, для полка, для дивизии, для всего фронта. Пока комиссар говорил, Егор медленно оглядывался вокруг, пытаясь понять состав группы. Он уже понял, что его не включили. На противоположных нарах он увидел младшего сержанта Каманина, Панина и еще двоих, незнакомых ему солдат. Он понял, что это были те двое, из стрелкового полка, которые отличились и доставили командованию пленного немца, за что и были переведены из пехоты в разведку. Егор испытал чувство ревности и одновременно зависти к ним. К тому, что они уже сделали, а он еще нет, из-за того, что они сегодня идут к немцам, а он остается в расположении. Наконец комиссар закончил свою речь. Лейтенант Баранов приказал разведчикам построиться для получения приказа. Мимо Егора на выход прошли Каманин, Панин и двое новеньких. За ними проследовали остальные. Как и в прошлый раз, бойцы из группы прикрытия несли ручные пулеметы, потом шли несколько автоматчиков, в том числе Виноградов, опустивший голову, видимо, от досады, что его не включили в основной состав группы, а оставили в подразделении поддержки, которое будет ждать ребят на берегу. Егор шел последним и вдруг услышал голос комиссара: – А вы, Щукин, задержитесь. Тот вытянулся и по-строевому повернулся к старшему по званию, продолжая краем глаза наблюдать за разведчиками. – Хотел на вас еще раз посмотреть. – Комиссар стал внимательно разглядывать солдата, потом достал из кармана галифе портсигар и предложил Егору: – Угощайтесь. Егор немного опешил, когда увидел, что ему вот так, совсем по-простому, а не по-военному, предлагают папиросу, делая это с явным доверием. – Не курю! – бодро ответил он. Но комиссар не отреагировал. Было видно, что он продолжал обдумывать поставленную разведчикам задачу. – Ваши сослуживцы вас хвалили, товарищ Щукин, – начал он немного официально. – Говорили про вашу отвагу и смелость. Просили включить вас в группу. Они оба повернулись, услышав команду командира взвода, чтобы посмотреть на уходивших в темноту разведчиков. Когда те скрылись из виду, комиссар, затягиваясь табачным дымом, продолжил, теперь уже не глядя на стоявшего перед ним солдата, а озабоченно опустив взгляд себе под ноги. – Командир полка строго потребовал добыть пленного. Этого требуют и в штабе дивизии. Обстановку надо прояснить. Поэтому в состав группы я включил самых опытных разведчиков. Вас, вашего командира взвода и еще одного бойца, – сообщил он, имея в виду Панина, – я приказал ввести в резервный состав. Больше опытных, к сожалению, нет! А вас сейчас, после успешной вылазки к противнику, причисляют к опытным. Он замолчал, продолжая с крайней озабоченностью во взгляде смотреть то себе под ноги, то куда-то в темноту. – Я не подведу, товарищ старший политрук! – ответил Егор. – Знаю, что не подведете, Щукин. Поэтому и приказал лейтенанту Баранову вас внести в список. – Комиссар тяжело выдохнул и наконец поднял взгляд на бойца. – Вопрос по захвату пленного стоит так остро, что комполка порвал составленное представление на ваши награды. Порвал и выбросил. А в штабе дивизии настаивали на расследовании и трибунале для вас, потому что операция была не согласована с высшим командованием и на этом основании расценена как самоуправство. Вот так-то! И такое у нас бывает. Комиссар досадно сплюнул и снова затянулся табачным дымом. – Думаешь, что бойцов как следует отметят, наградят. Стараешься сам. А из них преступников делают, нарушителей приказов, вся вина которых только в отсутствии согласованности их действий с командным составом. У Егора от услышанного округлились глаза. Слова комиссара врезались в сердце. Такого он не ожидал, а потому испытал легкий шок. Дыхание сбилось, на лбу появилась испарина. Еще днем он цепенел от навалившегося на него радостного известия, а сейчас был ошеломлен не только отменой представления к награде, но еще и обвинением. «За что так? За что? Все так рискованно было! Могли не вернуться, погибнуть!» – думал он, наблюдая за тем, как играют морщины на лице комиссара, совсем еще молодого человека, волею судьбы ставшего воспитателем целого артиллерийского полка. – До трибунала, конечно, не дойдет, – успокоил его комиссар, – но про награды действительно можете пока забыть, товарищ Щукин. А могли бы стать первыми награжденными в полку. Старший политрук раздавил носком сапога догоревшую папиросу и молча, не прощаясь, пошел в ту же сторону, где несколько минут назад скрылись разведчики. Егор остался стоять на месте, обдумывая услышанное. Потом, уже в землянке, он долго не мог заснуть, ворочался, думал о товарищах, которые сейчас находятся на вражеском берегу. Думал о новом повороте судьбы и скором своем участии в поиске, надеясь на то, что приказ по взятию «языка» все же будет выполнен. Но главная его мысль все еще касалась той несправедливости, которая коснулась его сегодня напрямую. Он вспомнил, как еще до поступления в техникум, за два года до начала войны, он, работая летом в колхозе, оказался причастным к поломке дорогого инструмента. Понимая, чем это может для него закончиться, Егор решил не скрывать происшествие и сам во всем признался председателю колхоза. К мало чего понимающему в жизни подростку, к тому же сильно переживающему за содеянное, председатель отнесся с пониманием и на ближайшем собрании не объявил об ожидаемом наказании, а, наоборот, похвалил его перед всеми колхозниками за честность. Сделал он это намеренно показательно, чтобы другим этот случай стал уроком. А удивленный Егор широко раскрытыми глазами смотрел тогда на выступавшего руководителя и чувствовал на себе одобрительные взгляды людей.