— Соображать надо! — Надо же, какой грамотный! Чего ж ты не военврач? — А ты чего? — Я-то из крестьян, мне только в зоотехники, а тебе, городскому, самое то в медицину было бы. А ты фрицевскими «гут-капут-натюрлихами» башку забиваешь. Самому не противно, нет? Филину надоело слушать никчемную перепалку санитаров… или кем там были его спасители… и он снова попытался шевельнуться, а заодно открыть глаза. Они открылись, руки их протерли, по-детски, кулаками, но Филину показалось, что все это сделал кто-то другой. Никита вспомнил, как бабушка извлекла однажды острую щепку ему из глаза — языком, а он после этого долго еще тер глаз, хотя больше ничего не мешало и не кололо. Остановиться и опустить руки не было сил. Хотелось тереть и тереть. — Давай, капитан, умойся. На лицо полилась вода, и Филин только в этот момент понял, что не видел ничего, хотя глаза были открыты. Умывание не только помогло восстановить зрение, но еще и взбодрило. Почти сразу вернулись ощущения и… черт! Лучше бы они не возвращались! Тело пронзила острая боль — от пяток до макушки. Никита имел две нашивки за ранения, и ему были знакомы эти ощущения. Только теперь казалось, что прострелено или сломано все, каждая косточка! — Кто?! — неожиданно для себя прохрипел Филин. — Я кто? — Один из санитаров усмехнулся. — Дед Пихто. А это моя бабка с автоматом. — Отставить… шуточки… — Язык шевелился медленно и трудно, будто бы во рту было полно просроченной вязкой сгущенки. — Кто… выжил… еще? — Ты молчи, капитан, — посоветовал второй санитар. — Вредно говорить. Контузия у тебя. Филин попытался сфокусировать взгляд на бойцах. Получилось так себе. Во-первых, было не фонтан с освещением. Царили сумерки, не понять только, вечерние или утренние. Во-вторых, перед глазами плавала какая-то муть. Увидел капитан лишь два человекоподобных мутных пятна зеленоватого оттенка. — Воды… Санитары подались вперед, затем назад, и Никита почувствовал, что подается куда-то вместе с ними. Судя по внутренним ощущениям, его усадили. Филин приготовился к новой болевой вспышке, но ничего такого не накатило. Тело оставалось непослушным, но боль исчезла, словно ее и не было вовсе. Немного ломило в затылке, но это не в счет. Снова полилась вода. Чужая и в то же время, по факту, своя рука перехватила струйку и плеснула в глаза, а затем размазала воду по лицу. Ощущение холодной воды на лице сменилось новым — из внутренних уголков глаз по скулам потекло что-то теплое. «Слезы или кровь?» Филин опустил взгляд на руки. Крови он не увидел. «Значит, слезы. Хорошо. Точно живой. И не раненый, если верить бойцам. А что контузия… ерунда. Голова не болит, не кружится, тошноты нет… оглушило просто». — Проморгался? — Один из санитаров склонился и внимательно посмотрел Никите в глаза. — Зрачки одинаковые, глаза не прыгают… Слышь, Петрович, нет у него контузии. — Слышь, профессор, не тебе решать. Тащим его в санбат, там разберутся. Носилки раскладывай. — Погоди ты… — Первый санитар сунул Филину под нос флакон с чем-то едко пахнущим. Никита невольно содрогнулся и отпрянул, но зелье подействовало. У капитана получилось резко и наконец-то глубоко вдохнуть, а в глазах прояснилось до вполне приличной четкости и прозрачности. И сумерки вроде бы немного отступили. Значит, все-таки приближалось утро. Филин увидел двух бойцов с белыми повязками на рукавах, увидел выжженную, местами еще тлеющую землю, перевернутый искореженный «виллис» и два обугленных вражеских трупа. Еще три или четыре мертвых немца в поле зрения выглядели не настолько обгоревшими, но все как один оказались без голов и конечностей. На одном из них, как на кочке, сидел второй санитар. А еще Никита увидел лежащих на носилках Бадмаева и Васнецова. Подполковника как раз собирались уносить еще два санитара. Взяли носилки они так, чтобы нести вперед головой, это обнадеживало. — Бадмаич… — прохрипел Филин. — Слышишь меня? Живой? — Дырка… нету, — тихо, но внятно ответил старшина. — Мало-мало… башка ударил. — Молчите оба! — приказал первый санитар. — Наши где? — Филин поерзал, усаживаясь поудобнее. Удивительно, только с каждой секундой он чувствовал себя все лучше. Ему больше не требовалась помощь в виде понюшки нашатыря или умывания затхлой водой из солдатской фляжки. Противный звон в ушах становился все тише, перед глазами не осталось и следов мутной пелены, а тело вернулось хозяину почти целиком. Разве что левая рука все еще оставалась слабой и дрожала. — Во дает, — проронил первый санитар, обращаясь ко второму. — Говорю же, нет у него контузии. Повезло в полный рост. — Я задал вопрос, рядовой. — Филин добавил голосу строгости. — Впереди. — Санитар кивком указал в западном направлении. — Километра на три продвинулись. Там старая железная дорога и полустанок какой-то. Аккурат до него одним махом рванули. А сейчас, наверное, еще дальше ушли. — Слышал, Бадмаич? — Поезд смотреть надо важно. Эти чотгор-шулмас[5] и поезд вместе. — Старшина обмяк, но не так, чтобы совсем, а просто выдохся. — Это верно. — Филин оперся о плечо первого санитара и поднялся на ноги. — Тоже думаю, что как-то связаны эти неубиваемые фрицы с тем поездом. Голова слегка кружилась, но стоял капитан достаточно твердо. Постояв пару секунд, Никита наклонился, выудил из-под слоя смешанной с пеплом земли почти не обгоревший ватник, затем нашел автомат — тоже вроде бы ничего, целый, оделся и забросил оружие на плечо, как мотыгу. Ощущение оружия в руке придало бодрости, и Филин внутренне «взвился», как те соколы из песни, орлом. — Вы чего, товарищ капитан?! — Санитар не возмутился, а скорее изумился. — Вам в санбат надо! — Бадмаева несите. Я сам. — Упреждая возражения санитаров, Филин махнул рукой. — Это приказ. Выполняйте. — Есть. — Первый санитар пожал плечами. Никита был уверен, что, если бы не субординация, боец покрутил бы пальцем у виска. Санитары подхватили носилки со старшиной, но прежде чем они двинулись в тыловом направлении, Филин спросил о главном: — Кого еще удалось откопать? Ефрейтора поблизости не находили? — Никого. — Первый санитар взглянул на капитана виновато. — Выжгли тут гвардейцы все под ноль. Филин нахмурился и отвернулся. — Нету… тела, — прошептал Бадмаев. — Леха… жив. Никита, не оборачиваясь, похлопал старшину по плечу и кивнул санитарам. Бадмаев был прав. Пока не найдено тело, списывать Покровского со счетов не следовало. Хотя, если было прямое попадание, например, тела и не будет. Одни «клочки по закоулочкам», как в той сказке. Мысль вдруг скользнула дальше, и в голове эхом повторились следующие слова Бадмаева: «Леха… жив». Старшина произнес их, как отдельное предложение. Уверенно так сказал. Почти заявил. Ашир будто бы откуда-то знал, что Леха жив, и поэтому здесь нет его тела. Расспросить старшину капитан теперь не мог, бойцы-санитары с носилками уже скрылись из вида, поэтому пришлось просто отложить в голове, на крайней полочке, что судьба Покровского пока в тумане, и заняться главным вопросом. Точнее, вопросами: что за антинаучная мистика разгулялась на данном участке передовой и прилегающей местности? и есть ли тут действительно связь с тем поездом за линией фронта? В первом приближении связь вроде бы имелась, вот и Бадмаев подтверждал. Но не потрогаешь — не узнаешь. Филину требовалось убедиться во всем лично: на глаз, на ощупь, а если потребуется, то и на зуб… Так бывает с похмелья: бодрость духа и энергия в теле вдруг в один миг сменяются полным безразличием и ощущением какого-то фарша вместо мышц. Именно так, в один миг, резко. Шел себе, шел, почти насвистывал, как вдруг… раз!.. и накрыло медным тазом. Жизнь сделалась никчемной, тело покрылось липким потом, а вместо упругих мышц образовалась бумажная масса, хоть фигурки папье-маше лепи. В такой момент наилучший вариант — лечь на травку, расслабиться, выдохнуть и прикрыть глаза на пять минут. Спать не обязательно. Главное — расслабиться. Но это если с похмелья. Если дело в контузии, все сложнее. Что бы там ни заявлял будущий доктор, а пока что санитар из Отдельного медико-санитарного батальона, встряхнуло Филина изрядно, а значит, последствия просто обязаны сказаться. Когда Никита вышел на тропу, по которой еще полдня назад разведгруппа улепетывала из немецкого тыла, его качнуло пару раз с такой силой, что Филин едва не встал на четвереньки. Все обошлось, но передвигаться капитан начал осторожнее, без ухарства, с учетом как его там… анамнеза, кажется. Филин дважды отлеживался по поводу ранений, поэтому кое-какие медицинские словечки запомнил. Анестезия, инфильтрация, гангрена… еще чего-то там. Расширять словарный запас Филину не хотелось. На госпитальной койке хорошо, сонно и сытно, но на свежем воздухе лучше. Вокруг снова стояли корабельные сосны, воздух пронизывали ароматы смолы и увядающей травы, а мшисто-хвойная подстилка пружинила под ногами. А еще имелось холодное небо над головой и полное непонимание происходящего — внутри этой самой головы. Низких утробных звуков больше не ощущалось, тут никакого сходства не прослеживалось, но Филин опять не знал, что там за деревьями. Танки вряд ли. Если только свои. Поезд? «Да, поезд. Смотреть надо важно. Прав Бадмаич, очень важно его осмотреть! И обязательно изнутри». Капитан невольно ускорил шаг. Организм отреагировал на это легкой тошнотой. Никиту едва не согнуло под ближайшим кустиком, но Филин взял себя в руки. Что съедено до огневого налета, провалилось. Мое. Точка. На подступах к железнодорожной ветке атмосфера сгустилась до подобия газовой атаки. Нещадно чадили то ли какие-то резиновые изделия, то ли растекшийся неведомо из каких емкостей мазут. Ветер путался в соснах и до насыпи долетал на последнем издыхании, а потому черный дым большей частью метался над пятнистым составом. Прочь улетала едва ли десятая часть. В обрамлении черных клубов загадочный состав выглядел и вовсе мистической придумкой американского писателя Эдгара Аллана По. Наряду с книжкой Жюля Верна про подводную лодку сборник рассказов этого сочинителя был настольной книгой Филина. Ну, после историй про Шерлока Холмса. Эти три книги так и лежали в одной стопке. Возвращаясь к теме: загадочный поезд стоял на месте. Все рефвагоны оставались закрыты, пассажирские, наоборот, нараспашку, тепловоз дремал, а пулеметы и зенитки склонили стволы долу. Никакого личного состава выше рельс не наблюдалось. Большинство «грачей», похоже, улетело, а те, что остались, лежали теперь вдоль насыпи. Жареными кусками. Это выглядело неприятно, но вполне объяснимо. «Катюши» ведь жахнули, что тут удивляться? Гвардейские реактивные минометы не разрушили железную дорогу и даже не скинули с нее тяжелые вагоны. Секретный подвижной состав был поврежден лишь частично. Зато для живой силы противника «катюши» устроили адский кошмар. Все равно, что гиперболоид инженера Гарина. Осмотревшись, Филин вскарабкался на скользкую от мазута насыпь, уцепился, подтянулся и запрыгнул в ближайший вагон с окнами. Комплексное гимнастическое упражнение было вроде бы простым, но организм отреагировал не штатно. В глазах потемнело, на темном фоне замелькали золотистые искры, в животе ухнуло, словно при резком спуске с крутой горки, а ноги подкосились. Филину пришлось вцепиться в поручень и на пару секунд замереть. Когда в глазах прояснилось, Никита обнаружил, что перед ним стоит боец с автоматом. Стоит в метре и почти упирает ствол ППШ капитану в грудь. Еще один автоматчик стоял позади бойца и тоже целился в Филина, только прямо в лоб. — Выпрыгнул, как черт из табакерки, — послышалось справа, из коридорчика, который отделял основное пространство вагона от тамбура. — Капитан… как там тебя… Лунь, Сова? — Филин. — Никита чуть подался вперед и заглянул в коридор. — Майор Жданов? Комендатура?