— Может быть, потому что его матери самой плевать на своего ребенка? Вместо того, чтобы присматривать за ним, ты вчера весь день шлялась с чужим мужиком, — цедит он сквозь зубы, скользя по мне таким взглядом... будто ему противно на меня смотреть. Мне начинает не хватать воздуха от его реакции. Как же сильно ты изменился, Бурак... За такой короткий промежуток времени будто бы и подменили вовсе. — А где был ты, дорогой мой муж, когда я шлялась с чужим мужиком? — язвлю в ответ, быстро взяв себя в руки. — Почему на мои звонки не отвечал? Ты хоть в курсе, сколько раз я тебе звонила? Видимо, тот чужой мужик не был так интересен, раз я искала тебя! Бурак вдруг встает с места и буквально за один шаг оказывается лицом к лицу со мной. Берет меня за подбородок и сжимает до боли. — Не испытывай судьбу, Лейла. И не держи меня за дурака, — рычит он. — Если ты сейчас здесь, то только благодаря Али. Только из-за того, что он плакал и хотел тебя увидеть. Только потому, что ему еще трудно надолго оставаться без матери. Но и это пройдет. Мы научимся жить без тебя. Понятно?! На самом деле мне хочется завыть в голос. Но вместо этого я выдавливаю улыбку. Касаюсь руки Бурака, затем сжимаю его запястье, прося отпустить. — Это я тебя за дурака держу? Я горько усмехаюсь, снова ощущая, как на глазах наворачиваются слезы. Но я кусаю щеку изнутри и держусь. Изо всех сил пытаюсь скрыть настоящие эмоции, которые бушуют внутри, и натягиваю на лицо маску равнодушия и спокойствия. — Как же я в тебе ошибся... — Он кривит полные губы, которые раньше с наслаждением меня целовали. — Как же я не увидел твоего истинного лица за столько лет... Лох, иначе и не назовешь. — Лох, — повторяю я и понимаю, что мне больно оттого, что я его так называю. Никогда не позволяла себе ничего лишнего. Только ласковые слова. Обращалась к нему так, как может обращаться любящая женщина к безумно любимому мужу. И вот получаю вознаграждение в виде клеветы за свою преданность. Где же справедливость, Господи? — У тебя пятнадцать минут, Лейла, — жестко чеканит он. — Можешь подняться в спальню и собрать вещи. Потому что видеть тебя в своем доме я больше не хочу. Ты поняла меня? — Я приехала сына увидеть, — парирую в ответ. — А не вещи собирать. Темные глаза скользят по моему телу. Бурак наклоняет голову набок и смотрит мне в глаза так, будто в душу заглянуть хочет. Но я складываю руки на груди, полностью закрываясь от него, словно мне фиолетово. Будто все равно, что он говорит. Пусть угрожает, сколько влезет. Хотя на самом деле мне очень страшно, я держусь как могу. У него ведь есть все: деньги, власть, связи. Он может с легкостью оставить меня без сына. Может сделать так, что я не смогу устроиться на работу. Может и сестре жизнь сломать, если я попытаюсь идти против него. Раздавить и не подавиться, как муравья под ногами. Надо было поискать в интернете имя Эмре и узнать, кто он на самом деле. Если он конкурент Бурака, значит, такой же влиятельный, как мой муж. То есть... Нихан ничего угрожать не будет. Эмре ее защитит, поддержит во всем. Вчера я под гнетом эмоций просто не могла собраться с мыслями. Теперь же вижу ситуацию иначе. — Однажды правда рано или поздно всплывет, дорогой муж. — Я жестко смотрю в его темные глаза, в которых раньше тонула. — Однажды ты все узнаешь, но будет поздно. Поздно для нас. Ты потерял мое уважение и мою любовь. Все чувства, которые я к тебе испытывала, снес одним махом. Вчерашним поведением и нежеланием меня выслушать. Однажды все встанет на свои места, но у тебя не будет ни единого шанса оправдаться. Потому что вчера ты сам не дал мне этого шанса. Просто закрыл дверь перед моим носом. А теперь знай: мы больше никогда не станем семьей. НИ-КОГ-ДА! Я отстраняюсь и пытаюсь уйти, но Бурак цепляется за мою руку и притягивает к себе настолько резко, что я вжимаюсь в его тело. — Не смей мне угрожать, Лейла, — шипит он сквозь стиснутые зубы. — Иди собирай вещи и проваливай, ты поняла меня? — Мама, — слышу голос сына и то, как он шмыгает носом. Господи, он все видел? Бурак отпускает меня и идет к Али, но тот отрицательно мотает головой и бежит ко мне. Обнимает меня за колени. — Родной... Не плачь, ты чего... — Я опускаюсь на корточки, прижимая малыша к себе. — Не уходи, — плачет он. — Не уходи, мама... И снова сердце сжимается в груди. Будто в тисках бьется. — Не плачь! — Я вытираю слезы с лица сына и заглядываю в его глаза. Выдавливаю улыбку. — Мама тебя не оставит, родной. Не оставит, слышишь? — Но папа на тебя кричит, — непонимающе произносит он. — Папа говорит, чтобы ты ушла. А ты не уходи. Я бросаю на Бурака ненавидящий взгляд. — Мама никуда не уйдет, — наконец чеканит он и буквально выплевывает: — Али, мама останется с тобой. Глава 5 Наше единение с Али прерывает возмущенный голос Тамары Аллахвердиевны. Она будто бы из ниоткуда появляется перед нами. — Бурак Османович, — начинает она отчитываться, даже не посмотрев в мою сторону. — Ваш сын совершенно неподобающе себя ведет. Капризничает. Бросает еду на пол! Не могу с ним справиться. Ну никак. Не поддается мне. И уговорить не получается. Она хлопает ладонями по своим бедрам, будто говоря, что уже успела перепробовать разные варианты, но у нее так и не получилось заставить Али поесть. Затем щурится, буравит моего малыша недовольным взглядом. Я сильнее прижимаю сына к себе, желая оградить от чужих глаз. Защитить от всех. А потом встаю вместе с ним, крепко держа его за руку, и мягко спрашиваю: — А со мной будешь кушать? Али тут же кивает и довольно жмется ко мне. А я непроизвольно расплываюсь в улыбке, которая не остается без внимания мужа. Его темные глаза яростно сверкают, а желваки на скулах ходят ходуном. — Али, почему ты не слушаешь Тамару Аллахвердиевну? — спрашивает Бурак. — Разве я тебя учил такому? К старшим нужно проявлять уважение и... — Так. Хватит. Я сама покормлю его, — прерываю мужа я, видя, как брови сына сходятся на переносице. Кажется, Али хочет что-то ответить отцу, однако я не даю этого сделать. Потому что еще одного урагана за сегодняшний день просто не выдержу. Нужно заканчивать этот театр абсурда. Ребенок и так переживает. Вредить его психике — самое худшее, что могут сделать родители. Мне необходимо по возможности отгородить Али от наших разборок с Бураком. И будущих, и настоящих. Нельзя ему их видеть. Пусть растет и живет, как и все дети. Он и так сегодня услышал достаточно... Не говоря ни слова, я тяну сына на кухню. Довольный таким раскладом, он с удовольствием уплетает всю приготовленную пищу, поглядывая на меня своими темными, как у отца, глазами. Их внешнее сходство с Бураком сложно не заметить. Али — его маленькая копия. И нос, и губы, и взгляд такой же... Насквозь пронизывает. Точно в душу заглядывает. А чего стоит роскошная копна черных волнистых волос! Уверена, когда он вырастет, то обязательно будет иметь успех у женских сердец. Так же, как и его отец... Однажды, взглянув в темный омут его глаз, я самозабвенно поддалась чарам этого мужчины. Ни минуты не сомневалась в нем, уверенная, что он никогда и ни за что меня не обидит. Не предаст... Правильно говорят: ни от чего нельзя зарекаться. Вот и я ошибалась, когда-то называя Бурака своим миром... Единственным мужчиной, забравшим мое сердце навсегда. Но его недоверие... Его предательство вмиг меня поменяло. Теперь уже ничего не вернуть. Не отмотать назад. С того дня, когда он вышвырнул меня из дома, обвинив в измене, между нами образовалась огромная стена, которую уже ничем не проломить. Он собственноручно нас разрушил. — Мам... — тянет вдруг сын, возвращая меня в реальность. Я кручу головой, отгораживаясь от угнетающего роя мыслей, и внимательно смотрю на Али. Затем перевожу взгляд на его тарелку. — Все уже? Наелся? Сын кивает. — Еще чай хочу, — просит он. — А ты будешь кушать? Может, вместе? — А мы разве сейчас не вместе сидим? — Я выгибаю бровь. — Ну... — Али вдруг встает и придвигает стул ко мне. Так, что между нами не оказывается никаких преград. — Вот теперь да. Я усмехаюсь и целую его темную макушку. А затем встаю и иду за чайником. Но как бы то ни было, внутренне сын — это я. У него мой характер. Наверное, потому, что мы с ним проводим очень много времени вместе. Он с детства приучен к тому, что я всегда рядом... А тут, считай, со вчерашнего утра меня не было. Для него это большой стресс. Но Бурак этого не понимает. Как, впрочем, и все его родственники. Для них выбросить невестку — значит очистить дом от вселенского зла, но о ребенке и его самочувствии никто даже думать не станет. А ведь это самое главное... Придерживая чайник одной рукой, я наливаю сыну и себе чай. Он тут же хватает рафинад и бросает его в жидкость. Начинает мешать ложкой, а я присаживаюсь возле него и автоматически обхватываю обеими ладонями горячий стакан с чаем, но боли не чувствую. Наверное, потому что ворох мыслей не дает мне глотнуть воздуха. Или из-за того, что внутренняя боль гораздо сильнее внешней. Она ее просто заглушает. Допив чай, сын тут же встает с места и, увидев, что мой стакан пуст, хватает меня за руку и тянет в сторону зала. И что там говорила Тамара Аллахвердиевна? «Не хочет еду? Бросается ею? Капризничает?» Чушь. Он бы никогда не поступил так, не будь на это причин. Али — вовсе не избалованный ребенок. Сын, как и все, хочет теплого отношения и ласки. Вот и все. А ему этого не дают. Понятное дело, что он начнет возмущаться. Когда мы возвращаемся в зал, я снова натыкаюсь на холодный взгляд мужа. Спокойно выдерживаю его и выгибаю бровь. — Али, ты позавтракал? — спрашивает он участливо.