— Меня все это бесит, — зло щурится. — Ты бесишь, папа бесит. И я его… — Ненавидишь? — предугадываю ответ сына. А он замолкает, скрипит зубами и рычит: — Нет. Его глаза краснеют, выступают слезу, и я его прижимаю к себе в крепких и удушающих объятиях. Он глухо всхлипывает, его плечи вздрагивают, и он плачет. Я кладу ладонь на его влажный затылок, и принимаю его страх, отчаяние и злость, которые выплескиваются из него слезами. Отстраняется, кулаком вытирает слезы и приваливается к стене, опустив взгляд. Я беру его за руку, крепко сжимаю, и мы молчим около минуты. — Не говорите Аленке и Марку обо всем, — смотрит на меня. — Не надо. Я не знаю, что ему ответить. — Я… должен был знать, но не они, — он сглатывает. — Пофиг на развод. Что-нибудь придумаем для них, но… мам… не все это. Сглатываю. — Или ты уже все сказала? — едва слышно спрашивает Арс. — Нет, — качаю головой и сжимаю телефон Аленки. — Спят они. И ты иди. Только душ прими. — Без нотаций даже сейчас не можешь? — недобро хмыкает. — Не могу, — пожимаю плечами. — Ты жутко воняешь, Арс. Аж глаза слезятся. Он неожиданно смеется и шепчет, тихо шмыгнув: — Это точно. В дверь входит Глеб, и Арс переводит на него тяжелый взгляд. Смотрят друг на друга. Прямо и твердо. — Спокойной ночи, — говорит Арс ему, и тот в ответ коротко кивает. Арс поднимается на второй этаж, а я неторопливо спускаюсь к Глебу, от которого тоже жутко тянет густым потом. — Не спишь? — спрашивает он. — Она на Аленку вышла, — встаю перед ним и поднимаю взгляд. — Дружить хотела. Глава 20. Не твое дело — Что ты молчишь? — спрашиваю я, и Глеб поднимает на меня взгляд. — У меня вопрос, — он недобро щурится. — Ты продолжишь меня дергать по вопросу Нади? Ведь так? — Она писала нашей дочери. — Да, я даже прочитал переписку, — Глеб кивает. — И я зол. Но если я скажу, что это моя забота, то ты ведь не успокоишься. Так? Как же мне успокоиться? Это мелкая стерва зашла с самого слабого члена нашей семьи. — И ты рвешься в бой, — Глеб щурится. — Да, — честно отвечаю я. — Я ее предупреждала, чтобы она не лезла к моим детям. — Нашим, — строго поправляет Глеб. — Это наши дети, Нина. И знаешь, чем закончится твое желание сейчас лезть в историю с Надей и контролировать ее? М? Я тоже в ответ щурюсь. — Тем, что тебе станет ее жалко. — Неправда. — Ты мне выжрешь мне весь мозг, — Глеб понижает голос до злого шепота, — а потом начнешь капать в мою пустую черепушку, что это мой ребенок, что он не виноват. — Неправда. — Правда, — Глеб с угрозой улыбается. — Ты передала мне информацию о переписке. Теперь я сам буду думать, как мне быть. — А как ты будешь? — Хватит, Нина. Думай сейчас о нашем четвертом ребенке, хорошо? — Нет, ты меня в это втянул… — Хватит, — повторяет Глеб. — Достаточно. Я не должен был тебя везти на встречу с ней. Это была моя ошибка. Теперь мы займемся разводом. У меня дрожат губы. Говорит таким тоном, будто обсуждает со мной покупку новой машины. У нас семья рушится. — Без развода у нас с тобой ничего не выйдет, Нина, — всматривается в мои глаза. — и вопрос даже не в финансах, недвижке и прочих вещах, а в том, что если я останусь рядом с тобой в роли мужа, все извратится. Ты будешь лежать со мной в одной кровати и думать о Наде и ее ребенке… — Это и твой… — Вот! — он вскидывает в мою сторону руку. — Об этом я тебе и говорю, Нина! Ты, мать твою, еще однажды проснешься с желанием увидеть этого ребенка, потому что у тебя разбушуются гормоны! Я тебя знаю! Я три беременности прожил с тобой! Ты, Нина, к бомжам пузатая со слезами рвалась в желании им помочь! Рыдала над старушками, которые мило ходили и гуляли в парке! Ты вспомни себя, когда ты родила Марка! Поджимаю губы. — Ты накормила чужого ребенка грудью, потому что он кричал! А его мама просто в туалете задержалась! — Он голодный был, — шепчу я и отвожу взгляд. — А твои попытки рвануть в детский дом, когда у тебя Аленка в животе была? М? Ведь там деткам не хватает материнской любви! — кричит на меня шепотом, а затем прикладывает руку к груди, — Нин, я тебя люблю, но у тебя мозги спекаются от гормонов. Ты когда Арса вынашивала, то ревела над разбитыми чашками и отказывалась их выкидывать, потому что им будет страшно! Страшно! Нина! И что ты делала? — Отстань, — цежу я сквозь зубы. — Ты их склеила и даже пыталась пить чай, — Глеб чеканит каждое слово. — А я… а у меня нет над тобой власти, Нина, а в такие моменты я сам начинаю растекаться. Встает и вышагивает из стороны в сторону. Останавливается перед столом: — Мы разводимся в срочном порядке. Я нанимаю юристов, — его голос становится твердым. — Я поняла… Ты бежишь от меня, да? — Бегу, — он не отводит прямого взгляда, — Нин, это ты ведь начнешь проталкивать идею забрать у Нади ребенка себе. — Нет. — Да ты что? Замолкаю и медленно сглатываю. За это безумный вечер в моей голове уже несколько раз пролетела мысль, что этого ребенка, которого зачали в туалете, не ждет ничего хорошего. Он для Нади — лишь средство, и если она не получит того, что желает от Глеба, то его жизнь не будет счастливой и беззаботной. Проклятье. — Я — дурак, Нина, а ты — дура, и поэтому я буду решать вопрос с Надей отдельно от тебя. Никаких больше встреч с ней, — выдыхает через нос. — И никаких разговоров. — И как ты будешь решать этот вопрос? Опирается ладонями о стол, поддается в мою сторону и шепчет: — Прозвучит грубо, но… это не твое дело. Я с тобой развожусь, и тебя ждет головокружительное переоформление моего бизнеса на твое имя. Я предложу свою кандидатуру на роль исполняющего обязанности на минимальном окладе. — А я тебя не возьму, — не подумав, говорю я. — Твое дело, — скалится в улыбке. — Ты решил все начать за нового с молодухой? —едко спрашиваю я. — Так и скажи. Что тут разыгрываешь карту благородства? — Да ни одна молодуха мне так не изнасилует мозг, как ты, — шипит Глеб. — Если и начну с нуля, то гордым и одиноким орлом, чтобы бывшая чокнутая жена восхитилась моим упрямством.