Суд располагался недалеко от моей съёмной квартиры на углу Светланова и бульвара. Рядом с отделением полиции. Напротив школы. Вокруг высотные дома на приличном расстоянии друг от друга. Если есть какая кафешка, то около метро или в сторону центра. Это нужно отвлекаться, добираться, терять время, которого и так нет. Мне ведь ещё возвращаться на работу. Хотя бы к четырём успеть и поработать пару часов! Аркадий Владимирович помялся рядом со мной на пороге, придерживая свой портфель, предложил добраться до проспекта Вернадского и там зайти выпить кофе и поговорить, но я отказалась. – Собственно, разговора на три минуты. Что тянуть? – я зябко поёжилась вопреки своим словам и продолжила, – мне моя подруга, жена одного из партнёров мужа, рассказала занимательную историю. Я вначале хотела промолчать, но всё-таки, подумав, решилась вам всё выложить. Думаю, что эта информация пригодится при разделе имущества. – Похвальное желание! – оживился адвокат. Я кратко передала Аркадию Владимировичу всё, что мне рассказала Марина. Это действительно не заняло и пяти минут. Но за эти минуты я продрогла до костей. Меня ощутимо трясло. То ли от нервов, то ли от холода. Ещё я попросила адвоката подробно разъяснить решения суда по Данечке. Позднее, когда я успокоюсь и прочту эту бумагу раз пять-семь для лучшего усвоения. Меня волнует вопрос – как и когда я должна обеспечивать Данилу соответствующие условия, и не прицепится ли бывший муженёк со встречным иском. Всё-таки съёмная квартира – это, наверное, не то, к чему привык мой сын по мнению суда. Мы договорились завтра в обед пересечься для более обстоятельного разговора. Аркадий Владимирович грозился всё подробно мне разжевать, показать, чего именно мы добились, и донести до меня наши дальнейшие стратегические планы. А я, в свою очередь, тоже хотела обсудить с адвокатом, что на суды по разделу имущества я ходить не буду. Одни нервы с моей стороны и никакой пользы. Отстранённо наблюдать процесс у меня не получается, встречаться с бывшим спокойно я тоже не могу, так зачем себя мучить? Напишу ещё одну доверенность на Аркадия Владимировича и перестану сидеть на заседаниях словно свадебный генерал. – Вы очень хорошо держались в этот раз на суде, Вероника! Когда команда вашего бывшего мужа начала предъявлять доказательства вашей несостоятельности как матери и вашего неучастия в жизни сына, я боялся, что вы не выдержите, – сказал мне напоследок юрист. В этот момент я уже садилась за руль своего автомобиля. Нормально адвокаты там на суде боролись. И нормально меня там придавило. От души. – Я, честно сказать, просто не слышала и не понимала, что они там все говорят, – устало улыбнулась я адвокату и захлопнула дверь. Скорее включить печку! Что же так холодно-то? Зима, что ли? Сидела в прогревающейся машине на парковке перед Никулинским судом и смотрела на начинающийся на углу бульвара Раменский парк. Бывший лес. С оврагами и, кажется, ручьём-речушкой. Я помню, когда мы только начинали жить вместе с Владиславом, то ездили в этот парк кататься на лыжах по январскому свежему снегу среди кружевных берёзок и покрытых инеем и лёгким снегом травинок. Былинки возвышались над сугробами мохнатыми шерстинками, и воздух пах восторгом. И губы болели от поцелуев. Он был таким нежным со мной. Обходительным. Казался то взрослым и серьёзным, то умилительно юным. Бесшабашным и неустроенным. Так хотелось его обогреть. Устроить быт. Согреть теплом семьи. Вот и стала потихоньку ему второй мамой… В февральской изморози сегодня голые чернеющие деревья парка производили гнетущее впечатление. Тем более в начинающихся сумерках. Корявые ветки буреломом неухоженных растений виднелись сразу за дорогой. Было стыло и сыро. Вот бы сейчас домой, да в тёплую кроватку с пледом и исходящей паром большой глиняной кружкой пахнущего шоколадом какао. Уютом вечера поманило так остро и болезненно, что я неожиданно для себя самой разрыдалась. Всхлипывала и подвывала, выпуская из себя дикое напряжение последних дней. Страх. Злость. Оплакивая руины своей семьи. Резко взорвавшись трелью телефон отрезвил меня. Что это я? Всё ведь хорошо, и Данечке ничто не угрожает. А с остальным я разберусь. Вывезу. Выживу. Я отёрла лицо и ответила на звонок. Тридцать третья глава Звонили из салона. Стандартное напоминание о посещении. Вежливая девочка-сотрудница интересовалась, подтверждаю ли я посещение. Звонок из другой реальности. Я и забыла о них совсем. В суете происходящих событий не осталось места для таких бытовых мелочей. Хотя, собственно, а почему бы и не пойти! Согласовав время посещения и выслушав щебетания сотрудницы, я поехала на работу. К вечеру похолодало, и подтаявший за день снег схватился тонкой корочкой. На автомобильной дороге это не так заметно. Коммунальные службы щедро поливают реагентом, да и благодаря шипованной резине ехать не скользко. А вот на тротуарах ситуация плачевная. Кто придумал в снежной Москве стелить плитку вместо асфальта? Скользко же! Каждая чуть закруглённая плиточка в отдельности, покрываясь тонкой скользкой корочкой льда, становится ещё тем испытанием на устойчивость. Сосредоточившись на дороге, я не заметила, что около входа в здание, где располагалась наша лаборатория, меня ждал Ярослав. Увидел издалека, ещё только я входила на территорию университета и быстрым шагом, почти бегом, рванул мне навстречу. – Ты плакала! Мы проиграли это заседание? Подадим на апелляцию! В более высокий суд. Наймём другого адвоката! Не отчаивайся! – причитал он, схватив меня в охапку. – Всё хорошо. Суд в мою пользу, – пробормотала я глухо куда–то ему в куртку. – Что? Выиграли? – Ярослав отодвинул меня от себя, придерживая за плечи на вытянутых руках. Я мотнула головой, как китайский болванчик. Говорить плохо получалось от сдавившего спазма в горле. Он переживал обо мне! Он волновался и ждал результата! Он думал обо мне! Я не одна. – Так почему ты плакала? Что ещё сделал этот… твой бывший? – Ярослав свёл сурово брови и ощупывал моё лицо взглядом, выискивая следы слёз. «У меня наверняка и глаза опухшие, и нос тоже, и лицо всё в пятнах. Я же страшная! Вовремя позвонили из салона…» – заметались мои мысли и споткнулись, затихли, когда я посмотрела в глаза Ярослава. Искреннее сопереживание и участие. Волнение. Сочувствие. Я аж задохнулась от этой смеси. И слёзы сами потекли из глаз. – Всё хорошо! – я закрыла лицо руками. – Всё хорошо! – он сгрёб меня в объятия. Мы стояли среди заснеженных клумб на территории университета, обнявшись. В абсолютной тишине. Ни машин, ни ворон. Будто и не Москва вовсе. Будто земля остановилась. Решила подождать. Дать нам время насладиться сопереживанием. Пониманием. Дать нам шанс надышаться друг другом, пока я не отстранилась, судорожно вздохнув. В ушах что-то скрипнуло, и звуки обрушились на меня водопадом, до того сдерживаемые заложенными от слёз каналами. Всё материально. Никакого волшебства. Это только сумерки и отёки от моих слёз. Я вновь начинаю придумывать себе историю. – Я приглашаю вас с сыном к нам в гости. Ты ведь была уже на нашей даче? Приезжала к отцу, когда готовилась к защите диплома. Мама помнит тебя и ждёт. Замучила меня своими настойчивыми приглашениями, – заговорил Ярослав, отступая от меня на шажочек и придерживая под руку на скользкой плитке. – Да я была в доме. Недолго. Несколько раз. Но я хорошо помню твою маму. Очень домашняя и милая женщина. Она кормила меня пирожками с курицей, – улыбнулась я своим воспоминаниям. Жена сухого и желчного Игнатьева на удивление оказалась милой и домашней. Полноватая уютная женщина улыбалась мне глазами и переживала, что я голодна. И очень заразительно смеялась, заряжая всех своим весельем и доброжелательностью. Игнатьев рядом со своей женой преображался. Становился ироничным. Шутил. И улыбался всякий раз, когда встречался глазами со своей Софушкой, Софьей Леонидовной.