— То есть? — опешил Игорь, не совсем уяснив суть вопроса. — Вы словно играете роль, а она явно не ваша. И вы напряженно стараетесь держать лицо, а то маска сползает. Может, будет лучше, если вы перестанете примерять на себя чужой костюм? — Она смотрела на него своими прозрачными глазами, и по спине Игоря вдруг пробежал холодок — а что, если она знает? Нет, этого не может быть… Авдеев почувствовал, как его охватывает паника. Он постарался незаметно для Драгун ущипнуть себя сзади за бедро, но это не помогло — сердце начало колотиться так бешено, что стало трудно дышать. — Я… вы… — Игорь Александрович, да успокойтесь вы, я же пошутила, — холодно сказала Аделина, по-прежнему не сводя с него взгляда. — Чего ж вы так нервничаете? Могли просто отшутиться в ответ. — У меня плохое чувство юмора, — буркнул Авдеев, отводя глаза. — Но ваше куда хуже. — Да, мне так говорили. Ну что ж… идем в ординаторскую, я вам историю болезни доложу, и обсудим план операции. — Она изящно обогнула Игоря и пошла по направлению к ординаторской. Авдеев перевел дыхание, вытер пот со лба и двинулся следом. Докладывала историю она тем же холодным тоном, даже не заглядывая в записи — шпарила по памяти, не сбиваясь ни в цифрах показателей, ни в дозах назначений. Игорь старался сосредоточиться, чтобы не упустить ни единой мелочи, и ему это удалось. Вдвоем они набросали план операции, Драгун удовлетворенно кивнула и отдала историю болезни: — Протокол операции, пожалуйста, предоставьте мне к концу смены, хорошо? Мне не нравится ваша привычка откладывать их на завтра, у нас так не принято. — Понял. Он не стал уточнять, что задержал протокол только однажды, не хотел снова выслушивать ее наставления, даваемые чуть снисходительным тоном. Авдеев понимал — она имеет право так с ним разговаривать, талантливый хирург, автор собственной методики, признанной даже за границей. Но ведь и он, если бы начал раньше или вообще не сменил бы вид деятельности, мог достичь не меньшего. Никто не виноват, что так сложилось. Или — виноват? На этот вопрос у Игоря никогда не было ответа, хотя он очень старался его найти. Операцию Авдеев провел блестяще, это признали и ассистент, и вся бригада. Игорь тоже остался собой доволен — сумел взять себя в руки, оставить все проблемы и сомнения за дверью оперблока и отработать так, как умел — четко, быстро, аккуратно. Он отошел от стола и уже собирался выйти в предоперационную, когда почувствовал, что за ним наблюдают. Подняв голову, он увидел, что со скамьи у стеклянного купола операционной встает Аделина. «Проконтролировала все-таки, — с досадой подумал Авдеев, покидая операционную. — Но я все сделал правильно, пусть убедится, что я хороший хирург». Он так и не смог до конца понять, кого хотел убедить в этом — Аделину или себя. Аделина Сентябрь Ненавижу отдавать пациентов. Но сегодня это была вынужденная мера — утром я почувствовала себя относительно здоровой, но не настолько, чтобы встать к столу и взять в руки скальпель. Идея отдать пациента Авдееву возникла, когда я увидела его в коридоре — так рано в клинике оказывалась обычно только я, и появление Авдеева меня приятно удивило. Но что-то в его реакциях, в поведении меня все равно настораживало. Насколько я смогла выяснить, никаких серьезных врачебных ошибок за ним не водилось, об этом мне совершенно четко сказал по телефону его бывший руководитель. Тогда — что? Я видела, как напряженно Авдеев всматривается в женские лица, всегда только в женские, и никогда — в мужские, это мне показалось довольно странным. Женщин Авдеев боялся. Все попытки наших незамужних медсестер обратить на себя его внимание не заканчивались ничем — Авдеев даже на шутки не реагировал, держался отстраненно. Когда я попыталась осторожно расспросить Филиппа Басалаева, он только плечами пожал: — Нормальный парень. Мы не близко дружили, так — приятельствовали, а сейчас совсем мало общаемся. У него вообще, мне кажется, близких друзей никогда не было. В компаниях он перестал бывать, когда от него девушка ушла. Да, в общем-то, он и до того, как ее встретил, особенно никуда не ходил, это она скорее его начала вытаскивать куда-то. Мне кажется, он просто такой сам по себе — одиночка. Книги любит, у него дома библиотека огромнейшая. Помню, со стипендии всегда в букинистический ходил, выискивал редкие издания, нашел даже самое первое издание «Анналов хирургической клиники» Пирогова, представляете? Я даже рот открыла от удивления: — Да это ж сколько стипендий бы понадобилось?! Оно ж бесценное почти! У меня эта книга была, маме кто-то подарил, но издание было, конечно, далеко не первое. — Не знаю, где он деньги взял, но купил, это я вам точно говорю — хвастался потом в институте, мы от зависти аж дышать забыли. — Могу себе представить… — А больше… — Филипп пожал плечами. — Даже не знаю, Аделина Эдуардовна. Он неплохой парень, просто очень закрытый. — Ладно, разберемся, — вздохнула я, поняв, что информации получила куда меньше, чем рассчитывала. — Вы не хотите с ним контракт подписывать? — Почему же? Он отличный хирург, с чего бы мне не хотеть его взять? Оперирует он прекрасно, есть собственный почерк. — А-а, — слегка успокоился Филипп. — Я уж переживать начал — вот, думаю, посоветовал вам хирурга… — Вы тут ни при чем, Филипп Аркадьевич, и однокурсник ваш как хирург меня устраивает, — протянула я, задумчиво глядя в стенку поверх головы Басалаева. — Не могу пока понять, что у него внутри… Наверное, просто нужно время. Все открывается рано или поздно. Филипп вдруг покачал головой: — Не уверен, Аделина Эдуардовна. Мы проучились вместе с первого курса, потом в интернатуре вместе были, а я даже не знаю, кто у него родители. Он неплохой, — в который уже раз повторил он, — неплохой, но закрытый, как банковская ячейка — у кого-то, конечно, есть ключ, но вот у кого — непонятно. — В общем, посмотрим, — снова вздохнула я. — Вы идите, Филипп Аркадьевич. Спасибо за разговор. Басалаев ушел, а я снова задумалась. В сущности, ну что я прицепилась к этому Авдееву? Зачем мне его внутреннее устройство? Оперирует отлично, всем требованиям соответствует, со временем можно и в науку его подтолкнуть, наверняка сможет что-то дельное предложить. Какая разница, ест он овсянку утром или яичницу? И то, что я опасаюсь всего, что не понимаю, это только моя личная заморочка, не имеющая отношения к Авдееву вообще. Не бывает такого, чтобы работать только с теми, кто тебе приятен, и даже собственная клиника — не гарантия. Нужно оценивать прежде всего профессиональные навыки, а с этим у Авдеева все даже лучше, чем у некоторых давно работающих со мной врачей. В общем, нужно просто перестать искать подвох, вот и всё. Протокол операции Авдеев с подчеркнутой пунктуальностью прислал мне по электронной почте за тридцать минут до конца смены — времени как раз должно было хватить на чтение и «разбор полетов», если понадобится. Я фыркнула, надела очки, пробежала текст без единой орфографической или пунктуационной ошибки и отправила в ответ смеющийся смайлик, призванный дать понять Авдееву, что я поняла его действия. Выключив компьютер, я переобулась, надела плащ и уже собралась выйти из кабинета, как в сумке зазвонил мобильный. — Ну, вот какого… — пробурчала я недовольно, роясь в поисках телефона. — Алло! Это оказалась Оксана. Хриплым, простуженным голосом она прогнусила в трубку: — Деля, ты не можешь ко мне заехать, а? — Ты дома? — Нет… — Она запнулась. — Та-ак… ну, и где на этот раз? — Деля, давай без нотаций. Мне очень плохо, я совсем разболелась, температура, насморк, горло болит… ни одной таблетки нет. — А где же твой Ромео? — Он на съемках, приедет ночью только, я умру до этого времени… Деля, ну, пожалуйста! — взмолилась подруга. — Я тебе адрес продиктую, тебе даже по дороге от клиники будет… Внутри начало нарастать раздражение. Матвей оказался прав — как только ей снова стало плохо, она тут же набрала мой номер телефона. И теперь я вместо поездки домой вынуждена буду блуждать где-то на окраине, отыскивая дом этого злосчастного Колпакова. Я что — выездная аптека? Наверное, нужно все-таки хоть раз твердо сказать Оксанке «нет» и не позволять ей давить на жалость. — Деля… — канючила Владыкина, непрестанно кашляя. — Ну, серьезно, мне на самом деле очень плохо… Арсик только ночью вернется, да он и так испугается до смерти… знаешь, как он боится всяких болезней? — Избавь меня от разговоров о твоем Колпакове! — рявкнула я, окончательно разозлившись. — Раз уж мне придется нарушить собственные планы и везти тебе таблетки, то я не хочу еще и выслушивать о душевных драмах твоего любовника! Диктуй адрес. — Я взяла со стола референта карандаш, оторвала листок от толстой пачки и записала адрес. Это оказалось действительно по дороге, даже не придется особенно кружить. — Все, часа через полтора буду. Не став выслушивать Оксанкины благодарности, я сунула телефон в карман плаща, карандаш вернула в стакан и вышла, направляясь к стоянке. Машина осталась там со вчерашнего дня, на лобовое стекло нападали листья, несколько целым букетом зацепились за щетки «дворников», пришлось доставать их оттуда и протирать стекло. На шлагбауме пришлось открыть окно и высунуть руку с пропуском — дежурил новый охранник, не знавший мою машину. Правда, я требовала от всех, чтобы любую машину останавливали — мою, Василькова — неважно. Должен быть порядок, а чтобы он был, глава клиники в первую очередь должна его соблюдать, только тогда можно требовать и от подчиненных. Этому я научилась у мамы — сперва требовать с себя, а потом уж с остальных. Из расположенной неподалеку от дома Колпакова аптеки я вышла с объемным пакетом. Ясно же, что Оксанка не собирается домой, значит, ей пригодится запас хотя бы на неделю — судя, по ее словам, Ромео не склонен восседать у постели приболевшей Дездемоны из боязни заразиться, а в аптеку сбегать ему, понятное дело, не позволяет собственный высокий статус малоизвестного режиссера. Я видела этого Арсения полтора раза, но испытывала к нему глубокое омерзение — ненавижу мужиков, которые врут женам, изворачиваются, заводят любовниц и потом трясутся, как бы их интрижка не вылезла на свет божий. Или не делай, или не бойся, по-моему, это просто и честно. Кроме того, этот плешивый недогений пудрил мозги моей подруге, чего я особенно не любила, потому что всегда вынуждена была разгребать последствия. Лишь бы не приехал сегодня раньше… Оказавшись перед ободранной дверью квартиры на первом этаже «хрущевки», я даже сверилась с записанным на бумажке адресом — в голове не укладывалось, что в наше время человек может жить с дверью, обитой дерматином, из-под которого вылезает клочьями не то поролон, не то ватин. Но нет, на моем листке был написан номер именно этой квартиры. Нажав кнопку звонка, я попыталась представить, что же ждет меня за дверью. Все самые смелые ожидания оказались детской сказкой… Когда Оксанка в каком-то замызганном махровом халате впустила меня в прихожую, в нос сразу ударил неистребимый запах кошатины. Я не люблю кошек, это у меня с детства — как-то соседский кот здорово расцарапал мне руки и коленки, пришлось делать уколы от бешенства, с тех пор я обхожу котов по очень большому радиусу. — Ты не разувайся, — прохрипела Оксанка. — Я еще полы не помыла, тут такой бардак… Ты только ничего не говори, ладно? Ну, еще бы… Она совершенно справедливо опасалась моих едких замечаний по поводу «дворца» ее принца, которые так и рвались у меня с языка. Обои кое-где висели клочьями, старый паркет скрипел так, что мороз продирал, кое-где не хватало плашек. В кухне по стене над раковиной бегали тараканы — господи, тараканы! Я не видела такого уже лет десять… Стол, застеленный клеенкой, был завален немытой посудой и пустыми пивными бутылками, тут же стояла пепельница — большая салатница, полная окурков. — Мама дорогая… — только и смогла вымолвить я. — Не надо, Деля… ну, он такой… — Да хрен с ним! Но у него ведь вроде жена имеется, если я правильно помню? — Она уехала на четыре месяца. — А, понятно. Теперь ты, значит, тут вместо домработницы? — Нет. Он просто пил неделю, сейчас нормально все… Ты присаживайся. Оксана выдвинула из-под стола табуретку, но я покачала головой: — Сейчас та ситуация, когда в ногах есть правда. Боюсь прилипнуть намертво, как муха на бумажку-ловушку. Тебе самой-то не противно в этом логове, а? Квартира Оксанки всегда сияла стерильной чистотой, она маниакально убиралась каждый день, мыла окна раз в две недели и совершенно не терпела пыли. Как она могла добровольно оказаться в этом свинарнике, я даже думать не хотела. — Ничего… как-нибудь уберу тут все… — Вот скажи — оно тебе зачем? — Я его люблю. — А-а… ну, это понятно, — кивнула я. — И готова возить за ним грязь, только чтобы рядом был? Он же тебя опять кинет. — Не кинет. Он пообещал на мне жениться. — В который раз?